– Ну давай, рассказывай о главном, о какой опасности ты говорила и как попасть нам на Великую стену? – Наурус снова начинал терять терпение.
– Не торопи меня, старец, – рыжеволосая явно любила острые ощущения и хоть совсем недавно верещала, как раненая птица, то сейчас совсем оправилась и с улыбкой человека, который знает намного больше окружающих, продолжила: – Не торопите меня, тут главное все правильно вспомнить и вам предать. Ну, во-первых, я хочу вам сказать, что этот домик стоит тут с начала всех времен. Кто его сделал и кто тут жил первым, я так и не выяснила. Но одно я поняла, что этот дом становится частью того, кто в нем живет. В этом мире я живу почти триста лет, и кто только не собирался со мной расправиться. Помню, как я несколько раз убегала от гневных душ, когда собирала головешки для очага, сколько раз спасалась от лукавых и многоликих в своих коротких вылазках для изучения близлежащей округи. И когда уже не было надежды, стоило только мне забежать в этот дом, он сразу скрывал мое местонахождение. Даже пожиратели душ, рыскающие в округе, обнюхивающие все камешки и переставляющие скалы, всегда проходят мимо. Какое-то необыкновенное чудо дарит этот маленький домик, и я его люблю. Он как будто живой и меня защищает, – рыжая оглядела слушавших ее мужчин и, как будто спохватившись, продолжила: – Да, опять я разболталась, да не в ту сторону. Про опасность. Конечно, с пожирателями вы познакомились тут, но это тупые, безмозглые создания. Они опасны, когда застали вас врасплох, незащищенными. А мы тут, как я сказала, под защитой дома. Конечно, опасны и те, кто в преисподней. Но это только в том случае, если они вас захватят своими воплями или видениями. Они, как древние сирены, могут затащить ваше сознание и предать его неимоверной тоске, и вы сами броситесь к ним в пропасть. Но вас трое и, думаю, вы сможете друг друга уберечь. Хотя это тоже опасность. Но самое страшное здесь – это проклятые колдуны. Я открою вам свою тайну. Я тоже ведьма. Но от этого дара или наказания, называйте, как хотите, не уберечься и не отречься. У меня есть сестра-близнец. Меня назвали Лара, а ее – Лора. Мать свою я плохо помню. В детстве о ней мало кто рассказывал, а умерла она, когда нам было четыре годика. Нас взяли в семью простые крестьяне с нашего села. Это был 1254 год. Жили, помню, мы хоть и бедно, но счастливо. У наших приемных родителей своих детей было мало по меркам того времени. Всего трое, три мальчика. И мы с сестренкой. Всего получилось пять детишек. Отец наш был трудолюбив, как вспоминаю, чуть свет, и сразу на работу: то поле пашет, сажает что-то, то скотину на выпас выгоняет, то дом чинит. Дом свой был. Излишеств мы, конечно, не видели, но с голоду не померли, и слава Богу. Так и жили. Прошло какое-то время, мы выросли, стали на нас парни заглядываться. У молодых всегда кровь горячая. Так вот, сестренку мою сосватали и отдали замуж за красавчика в соседнее село. Все как нельзя лучше складывалось. Пришло и мое время, и на меня глаз положил один парень из моего села, из зажиточной семьи. Втихую встречались с ним, миловались, к свадьбе готовились. Что уж говорить, влюбилась я по уши. Счастливая была в то время. И неожиданно у меня открылся дар, как говорили, наверное, от матери перешел, а она будто знахаркой была, лечила всех – и скотину, и людей, роды тяжелые принимала, да мало я о ней знала, все по слухам и рассказам. Так вот, как-то шла я за водой до колодца, увидела птаху на земле, крыло волочит, прихрамывает. Я к ней подошла, а она не улетает и не убегает. Взяла ее в руки, успокоила, подула на нее, а та – раз! – и улетела. Я значения-то не придала, пошла дальше. А тут скоро и другой случай представился. У отца главная лошадь была, пахал он на ней, сеял, на базар ездил. А тут заболела она, не ест, не пьет. Отец весь в думах, расстраивается, а я, как узнала, пойду, думаю, посмотрю, что с лошадью-то. Пришла в конюшню и гляжу – лошадь стоит грустная какая-то, голову опустила, видно болеет и не ест, и не пьет, вторые сутки пошли. Подошла к ней, а сама за отца больше переживаю, расстроен он. Погладила лошадь, поговорила с ней, успокоила. А на утро отец радостный говорит, что лошадка-то оклемалась и стала корм есть и пить начала. Потом случай с собакой был, еще свинью как-то соседскую вылечила. Гуси болели у мужика одного в селе, тоже получилось вылечить. Сначала отец не замечал, а потом подметил и однажды высказал, мол, дочка, ты лечить можешь, ну и про мать рассказал все. Что знахаркой была, лечить умела и травами, и заговором. И тебе, мол, этот дар передался. Ты, мол, не стесняйся этого, помогай людям, не таись. Добрый был человек отец, добрый, но слишком доверчивый, все в светлое верил, в хороших людей. И я поверила. Стала сначала скотину у соседей лечить, потом все село стало приходить и просить помощи. Никому не отказывала, ни с кого денег не брала. Люди уважать меня стали, а мне что еще надо в молодости-то? Встретят добрым словом, поблагодарят – вот и награда! И с парнем моим все хорошо было. Влюбился он в меня, говорил, что не может жить, и свет, мол, не мил без тебя, Лара. Милы слова для молодой девицы, разжигают они доверие и любовь. И уж собирался парень мой сватов засылать, да благословения родителей получать, но тут как на зло беда пришла отовсюду. Люди начали болеть и быстро умирать. А болезнь называлась чума. И не было от нее никому ни спасу, ни пощады…
Рыжеволосая замолчала, как будто нахлынули на нее тягостные воспоминания, и боль в душе снова стала свежа, как в то время. Мужчины тоже молчали, слушали внимательно. Девушка совладала с собой и продолжила с дрожью в голосе:
– Так болезнь бушевала сорок дней и ночей и много человеческих душ на тот свет отправила. Люди в селе стали замкнутыми и злыми. Никто уже не здоровался и не улыбался друг другу. Страх и тревога овладели жителями деревни. И когда прошло два с лишним месяца, а жители села продолжали болеть и умирать, как-то ночью проснулись мы от громких криков со двора, кто-то барабанил в дверь. Отец разбудил всех, сказал спрятаться в чулане на всякий случай. Спрятались мы, дверь прикрыли, а там, как сейчас помню, гирлянды лука, чеснока, трав лечебных полно, висят заготовки на зиму. Отец как дверь открыл, наполнился наш дом человеческими голосами и светом факелов. Сначала все кричали, и разобрать ничего было нельзя. А потом, когда толпа немного успокоилась, стал слышен голос старосты. Я его хорошо знала, он два раза за мной присылал, чтобы я его детей вылечила. Так этот староста и говорит, мы, мол, тебя знаем и семью твою тоже. Ты вырос вместе с нами, и твои родители тут многие века, и прародители тут жили. А вот приемные дочери твои со стороны, пришлые. И знать их род не знаем, и доверять им не можем. Говорят люди, что мать близняшек твоих колдунья была страшная и много горя принесла людям и померла от этого в муках. Поэтому сельский сход решил так: девчонку и ее сестренку на площади сжечь живьем, чтобы наговор и колдовские чары рассеялись, и стали бы мы жить, как прежде, счастливо и в достатке.
Лара замолчала. Только видно было, как она заново переживает события тех лет. Наурус кашлянул и сказал, правда, уже не так злобно:
– Ну, этот твой рассказ интересен, но как он нам может помочь-то? Ты рассказываешь, что была колдуньей, и сожгли тебя, и теперь живешь тут, в аду. Нам-то что с этого? Что нам-то делать сейчас? Или ты снова за старое взялась, зубы нам заговариваешь, козни опять строишь?
– Нет, послушай! – перебила его Лара. – Сейчас уж ночь на дворе, посмотри в окошко. Черным-черно все кругом. Куда вы сейчас пойдете? Себе погибель искать? Или хотите свалиться к воющим душам с обрыва или попасться к пожирателям душ? Нет, негоже так. Если бы хотела, то давно бы вас отправила на все четыре стороны и соврала бы, все равно поверили бы. Ведь благие души доверчивы, я-то знаю. Я вас тут сохраню и, как только тьма отступит, покажу, как быстро попасть на стену. Доверьтесь мне, вам все равно идти некуда.
И на самом деле путникам некуда было деваться. И тут Хаарам, который не промолвил за все время ни слова, сказал:
