Богатырев выругался и поднялся на вышку. Автомата, с которым на посту стоял часовой, там не было. «Спал, сукин сын!»

— Товарищ капитан, автомат увели? — спросил снизу Кузин.

— Вам оставили! Когда проснетесь — принесут!

— А как не уснуть, рассудительно возразил Кузин. — Скоро уж месяц как из караулов не вылезаем. Эй, давай носилки сюда!

Часового уложили, понесли. Блестящий металлический штырь, по-прежнему торчавший в плече солдатика, холодно поблескивал, отражая свет фонаря. Богатырев поставил на пост Кузина, сам побежал к КПП. Скоро там, запаленно дыша, появился и Дурыгин. Сердито сплюнул и сообщил:

— Ушли, сволочи. На двух машинах были. Но одного, похоже, зацепили, кровь, как с барана, видно, что волоком тащили… Так, давай теперь рисовать картину.

Картина получалась дрянная. Часовой на вышке за автопарком уснул, нападавшие поднялись на бетонную плиту, перерезали колючку, пригвоздили штырем солдатика, забрали автомат и перелезли обратно. Видно, вошли во вкус и решили удачный прием повторить еще раз, уже на другой вышке. Но там стоял прапорщик, и хотя он наверняка тоже дремал, но только в половину глаза, а еще, как выяснилось, патроны в рожок его автомата заряжены были в обратном порядке и в ином количестве: сначала пятнадцать боевых, а затем пятнадцать холостых.

— Какой идиот придумал выставлять людей на пост с холостыми?! — не удержался Богатырев.

— Во избежание эксцессов с местным населением и учитывая большую вероятность провокационных действий, велено, доложу я вам, товарищ капитан, снаряжать магазин автомата через задницу.

— Да такого в сумасшедшем доме не сделают!

— Коля, у нас хуже, чем сумасшедший дом. У нас — бардак!

Прервал их подбежавший солдат:

— Товарищ капитану Кузин вот передал, на вышке оставили. Она в угол отлетела, в спешке не заметили…

И протянул бумажный листок, густо испачканный кровью. Дурыгин его развернул, прочитал, молча протянул Богатыреву. Ровными печатными буквами на листке старательно было выведено:

«Служи по уставу — завоюешь честь и славу!» — Так было написано на одном из фанерных плакатов, который стоял на краю плаца. Когда рисовали плакат, когда прикрепляли его к дюралевым стойкам, а стойки вкапывали в землю и утрамбовывали, никому в голову не могло прийти, что грянут времена и полк окажется в таком положении, о котором в уставе не сказано ни единой буквой. Сверху, вместо ясных и четких приказов, сыпалось что-то невнятное и абсолютно неконкретное; твердили: усилить бдительность, не поддаваться на провокации, избегать столкновений, на вас огромная ответственность… И прочие слова, в которых явно слышалась испуганная растерянность тех, кто их говорил. И она, эта растерянность, уходя вниз, росла, разбухала, сваливалась, как песок, в поршни отлаженной машины — машина начинала скрежетать и глохнуть.

Командир полка время от времени куда-то исчезал, и его не могли найти, начальник штаба, рыхлый, мешковатый майор Осин, матерился на чем свет стоит — от той же самой растерянности. Отдавал заполошные приказы офицерам, через считанные, часы их отменял, офицеры спускали лайку на солдат и последние, зачумленные, сбитые с толку, смотрели на все происходящее глазами, в которых уже поселился страх.

На трассе, неподалеку от КПП, под утро стали скапливаться легковые машины. Возле них группками собирались разгоряченные мужчины, о чем-то говорили и спорили, размахивая руками и показывая в сторону военного городка. Фар не выключали, и фигуры в ярком свете казались больше, чем были на самом деле. Новые машины подходили одна за другой, группки людей разрастались, вздуваясь, как волдыри. Все это шевелилось, гуртовалось, как бы само по себе, а затем стало вытягиваться вдоль трассы в живую цепь.

Полк, обученный воевать с противником, коего требовалось уничтожать всеми имеющимися средствами, замер: люди на трассе не воспринимались как вражеские солдаты, стрелять категорически было запрещено, да и нечем — новой смене караула по приказу Осина не выдали ни одного боевого патрона.

Начинало светать. Офицеров срочно созвали на совещание, которое проходило в Ленинской комнате. На стене, там, где раньше висел стенд с портретами членов Политбюро ЦК КПСС, зияло теперь чистое и светлое пятно — пустое место. Другие стенды, призывавшие к единению с партией, тоже были сняты, но еще не вынесены — валялись грудой в углу. Остались на оголенных стенах лишь два — «Отличники боевой и политической подготовки» да текст присяги. Никто из офицеров не обращал на это никакого внимания — сняли и сняли. Один лишь Богатырев с любопытством огляделся и усмехнулся. В той части, где он служил до нынешнего назначения, тоже убрали старые стенды, а новые еще не повесили, потому что не знали — какие? Ждали указания сверху, а оно все запаздывало.

Потный, красный появился Осин. Бросил фуражку на стол, полез в карман за носовым платком, достал его, развернул и долго вытирал лоб. Словно артист, забывший текст своей роли, он тянул паузу, заполняя ее ненужными движениями. Наконец, вытерся, сунул платок в карман. Больше никакого заделья придумать себе уже не смог.

— Прошу внимания… — Сурово сдвинул брови и оглядел собравшихся. — Положение, товарищи офицеры, очень серьезное… А где Дурыгин?

Дурыгина не было. И Осин, забыв о серьезном положении, принялся распекать отсутствующего комбата.

Кто-то выглянул в окно и оповестил:

— Идет! Ого! Он что, на парад собрался?

— Какой еще парад?! Что за шутки?! — закричал Осин и ошарашенно смолк, словно подавился.

Дурыгин нарисовался на пороге в новенькой, отглаженной полевой форме с белоснежным подворотничком, с тоненькой и короткой орденской планкой на груди, в сапогах, надраенных до зеркального блеска. На тщательно выбритом подбородке белела крохотная кругленькая бумажка, прикрывающая нечаянный порез.

— Дурыгин!

— Я, товарищ майор. — Он прошел, громко стукая каблуками по полу, уперся сжатыми кулаками в стол. Докладываю. Представители братской республики стали прибывать на автобусах. На трассе сейчас примерно триста-четыреста человек. Никакого приказа, как я понимаю, уже не будет. При любом раскладе мы все равно остаемся крайними. Командир полка в настоящее время занят отправкой личного имущества…

— Капитан Дурыгин!

— Да пошел ты, товарищ майор. — Дурыгин даже не глянул в сторону начальника штаба. — В баню тазики катать! Командиру полка, подполковнику Акентьеву, на станции местными властями подан отдельный вагон. Идет погрузка. Колонна из десяти автомашин с вооружением, отправленная вчера утром на армейские склады в Россию, блокирована на восемьдесят шестом километре. Старший колонны, майор Архипов, и два прапорщика убиты. Солдаты взяты в заложники. Информация о продвижении колонны ушла отсюда.

Сразу двумя кулаками он пристукнул по столу.

— Дурыгин! Что вы несете?! — закричал Осин.

— Если мы продлим это дурацкое совещание еще на час, толпа ворвется на территорию городка. А я не баран и не желаю, чтобы меня на шашлык покрошили. Предлагаю — сейчас же выдать боевые патроны, на всех вышках поставить ручные пулеметы, из ангаров вывести бээмпэ и бэтээры, один бэтээр — к КПП, остальные пусть погромыхают по плацу. Склады заминировать. Всех собравшихся на трассе предупредить — при попытке проникновения на территорию полка огонь открываем без предупреждения.

— Дурыгин! — Осин покрылся красными пятнами и сорвался на визг. — Ты соображаешь?

Дурыгин развернулся к начальнику штаба и красиво, словно на занятии по строевой подготовке, вскинул руку к козырьку фуражки:

— Разрешите выполнять, товарищ майор? — И сразу же, не дожидаясь ответа, громко отчеканил: — Есть!

Задачу офицерам он поставил за две минуты. И по той готовности, с какой они вскакивали и выбегали один за другим из Ленинской комнаты, нетрудно было догадаться, что давно ждали именно этой определенности.