Все это вспоминалось Богатыреву, скользило в сознании, как цветные картинки со звуком, но он никак не мог сложить их в одно целое и найти потаенный смысл. За трое последних суток, прошедших в суете и муторных хождениях в милицию, в больницу, в морг, он будто отупел, а весь мир сейчас сузился до размеров кузова, посредине которого лежала истертая ковровая дорожка, а на ней стоял гроб.

Богатырев вез хоронить Алексея в родной Первомайск.

Под вечер, когда миновали пост ГАИ на выезде из города и когда новый, еще не разбитый ГАЗ-66, накрытый брезентовым тентом, набрал скорость на трассе, стал накрапывать редкий несмелый дождик. За дальними колками лениво, будто спросонья, рокотнул гром. Притих на короткое время и заворочался снова. По темно-синему небесному склону искристыми трещинами зазмеились молнии.

«Хоть бы гроза шарахнула, — думал Богатырев. — Чтоб земля вздрогнула…» Ему хотелось разрядки и выхода из отупелого состояния, в которое он впал, словно после контузии, все зыбко, неустойчиво и нет никакой крепи.

Следователь в райотделе милиции торопливо глотал чай, курил беспрерывно, то и дело хватал телефон, отвечая на звонки, и одновременно успевал еще втолковывать: факта насильственной смерти нет, вскрытие показало, что Богатырев А. И. умер от острой сердечной недостаточности, пребывания посторонних лиц в квартире не обнаружено, а на оторванной вешалке и на других вещах отпечатки пальцев самого хозяина, следов взлома на дверном замке также не обнаружено. По всем статьям выходит — сердечко не выдержало. Вот и справка имеется от патологоанатома.

Но Богатырев, терпеливо выслушав следователя, не поверил ему. Не верил и сейчас. В последние годы он досыта насмотрелся самых разных смертей, начинал уже привыкать к ним, но эта — смерть Алексея, казалась ему неестественной и дикой.

Молнии по темно-синему пологу змеились все чаще, забираясь в саму серединную высоту. Следом за ними, раскалывая все еще сухой воздух, карабкался гром. Скоро он оглушительно стал лопаться прямо над головой. И, наконец, дождавшись своего мига, упруго встал стеной дождь-проливень. Даже через брезент, найдя щелку, густо прорывались крупные капли.

ГАЗ-66 остановился, до Богатырева донесся голос водителя:

— Николай, гляди, тут черт ногу сломит! Ехать?

Откинув брезент, Богатырев выглянул из кузова. Трасса, которая вела до райцентра Первомайска, была закрыта. Терриконами высились на ней огромные кучи щебенки, неизвестно когда завезенной и, похоже, позабытой. Старый, разбитый асфальт расковыряли, нагромоздили из черных обломков целый бруствер и тоже бросили. Пусто. Одиноко мокнул под дождем дощатый вагончик со спущенными колесами. Справа — объездная проселочная дорога, усеянная непросохшими лужами и закисавшая грязью прямо на глазах.

— Давай по объездной! — скомандовал Богатырев.

— А сколько до Первомайска осталось?

— Километров десять!

— Тогда терпи! Не успеем проскочить, без трактора не добраться! Автострада, едрит-твою в кочерыжку!

Мотор взревел, и ГАЗ-66, пробивая тупым носом поток дождя, рванулся вперед, по-заячьи петляя между глубоких ухабов и луж.

Тряхнуло раз, другой, гроб потащило сначала вперед, затем к правому борту, к левому, на очередном подскоке он едва не встал на ребро и, если бы не железные застежки, крышка бы соскочила. «Держись, братка, держись!» — Богатырев навалился сверху на гроб, придавливал его к днищу кузова изо всех сил и чувствовал сквозь дерево, как под ним глухо билось охолодевшее тело Алексея, словно просилось выпустить его в этот грохочущий мир, заливаемый небесной водой.

Проскочить до Первомайска не успели.

Километра за три до райцентра водитель зевнул, и ГАЗ-66 по раскисшему суглинку юзом ушел в низину, где и сел. Плотно, на самое брюхо. Быстро наползли сумерки, сгустилась ночь, а гроза и не думала прекращаться. В темноте она буйствовала совсем остервенело, разрывая на куски небо и бросая вниз такой грохот, что вздрагивала земля.

Богатырев выбрался из кузова, дошел, черпая туфлями холодную грязь, до кабины и влез в нее мокрый, словно его окатили из ведра. Водитель, положив голову на баранку, сидел с закрытыми глазами и шумно дышал. Отдышавшись, достал сигареты, угостил Богатырева и нервно хохотнул:

— Автострада, я вам доложу, явно не цивилизованная. Думал, что кувыркнемся, вот было бы приключенье… Чего дальше делать, Николай? Ночевать?

— Погоди, покурю, пойду за трактором. А ты здесь подожди. Совсем немного осталось, недалеко, я мигом.

— Не, мы с твоей хозяйкой так не договаривались. За привоз оплачено, а сторожем к покойнику я не нанимался. Да и не в башлях дело, боюсь, если честно…

— Живых надо бояться, — усмехнулся Богатырев. А мертвые люди тихие, смирные…

— Может, и так, — замялся водитель. — Только… Не могу, Николай, уволь. До утра переждем, рассветет, тогда иди.

— Ладно, на нет, как говорится, и суда нет. Отдыхай. — Богатырев открыл дверцу и спрыгнул из кабины прямо в грязь.

— Ты куда? Сиди здесь!

— Нельзя. Нельзя покойного одного оставлять.

— Я и не знал. Приключенье…

В кузове Богатырев разулся, выгреб из туфель грязь, стащил носки и вытер босые ноги о ковровую дорожку. Было зябко, он плотнее запахивал мокрую куртку, но она почти не грела. Передергивал плечами, чувствовал, как по телу рассыпаются гусиные пупырышки, прислушивался к грохоту грома и шуму дождя, гадал — когда они закончатся?

Гроза оборвалась внезапно. В последний раз рокотнул гром и — стихло. Только шумел дождь, но уже без прежнего напора. Скоро и он пошел на убыль, почти прекратился, лишь редкие капли смачно шлепали по влажному брезенту. Близко, уже на подступах, был рассвет. Раздергивались тучи, прорезались, выступая из темноты, макушки близких колков. Несмело, на пробу, подала голос неведомая птичка. Чирикнула и замолчала, словно хотела понять — как прозвучал ее голос? Хорошо прозвучал, звонко. И тогда она уже уверенно завела предутреннюю песню.

Богатырев встряхнулся и принялся натягивать сырые носки, влезать в разбухшие туфли. Он торопился. Ему казалось обидным, что гроб с Алексеем находится в кузове машины, утонувшей в непролазной грязище. Растолкал сладко храпящего водителя, и тот спросонья долго не мог понять, чего от него требуется? Наконец очухался:

— А, идти решил? Ну, давай, я жду.

Слушай, перелезь в кузов.

Водитель поморщился, почесал пальцем приплюснутый нос и нехотя стал вылезать из кабины — не хотелось ему сидеть рядом с гробом.

— Не бойся, Татьяна тебе доплатит. — Богатырев начинал злиться.

— Хозяйка твоя?

— Да какая она мне хозяйка, черт возьми?! Жена брата она! Моего брата! Вот его и везу, чтобы дома похоронить! Понял?

Водитель окончательно проснулся и от удивления даже кепку на затылок сдвинул:

— Не понял, доложу я вам. У нее же мужик — шкаф этот, Славик, который возит…

— Она что, живет с ним?

— Ну, я не знаю, живет или не живет… Свечку не держал. Только у нас в конторе все говорят, что Славик ее мужик. Мы по договору с магазином работаем, с Татьяной, значит… Да ладно, не мое дело! Раз надо, иди, Николай, иди… Я посижу.

Богатырев сразу поверил, что водитель его не обманет, и пошел по обочине расхлюстанной дороги, не оглядываясь на машину. Скоро выбрался на взгорок и дальше двинулся напрямик, по высокой и мокрой траве, на ходу отмывая туфли от липучего суглинка. Оглядывался по сторонам, узнавая в наступающем свете знакомые места: сосновый бор, луг с двумя озерами- блюдцами, березовые колки, за которыми скоро должна была блеснуть Обь.

«Значит, со Славиком живет… Ну, что, пусть живет, баба еще в соку, не одной же куковать…» Думал так, и все равно не верилось ему, что Татьяна променяла Алексея на жующего качка. А не верилось потому, что Татьяна, когда он сказал о смерти Алексея, тихо опустилась на кожаный диван, побелела и едва-едва вышептала: