— Вы же сразу угощать начнете, знаю я провинциальное гостеприимство, к вечеру мозги растекутся, и забудешь, зачем приехал. Давайте до вечера отложим, до ужина. А утром завтра — в Первопрестольную. На все про все у меня только одни сутки имеются.

В кабинете у Сосновского московский гость на глазах переменился, будто и не он полчаса назад травил анекдоты. Достал из черного портфельчика толстый ежедневник с цветными закладками, рядом положил диктофон и сразу, без всяких предисловий, начал задавать вопросы. Не улыбался. Глаза прищурены и смотрят цепко, будто охотник выслеживает добычу. Ответы слушал, не перебивая, быстро делал пометки в ежедневнике, и время от времени чуть заметно покачивал головой, будто слегка удивлялся. Закончилась недолгая беседа совершенно неожиданно: Пахро убрал со стола диктофон, щелкнул кнопкой, выключив его, сунул хитрый аппарат в портфельчик и сообщил:

— Это для официального отчета, А теперь по сути. Формально все делается правильно, и картинка складывается почти благостная. А если поглубже копнуть — эффект от такой картинки почти нулевой. Не надо никому и ничего, повторяю, никому и ничего рассказывать о том, как вы собираетесь улучшить жизнь под руководством президента. Никто ее в ближайшем будущем не улучшит, и никто про это не думает. Наша масса народная дурная, конечно, но глаза у нее имеются и видит она, что вокруг делается. Похвалиться нечем. И рассказывать о том, как будет положение исправляться — дело глупое и безнадежное. Экономика, политика, идеология — все в сторону! В сторону! Поймите, в большинстве своем мы имеем дело с быдлом, вчерашним советским быдлом. Речами о будущем его уже накормили, в настоящем, как я уже сказал, похвалиться нечем. Какой выход? Надо обращаться к эмоциям, а если еще правильней — к инстинктам. Тот, кто поверит своему сердцу, других доводов слушать не будет. Мозг у быдла должен быть отключен. Президент — это хорошо, а коммунист — это страшно. Все! Больше ничего не надо, только дудеть и дудеть в эту дудку. «Не дай бог, не дай бог!»[5] Масса будет спрашивать про пенсии, про дороги, про цены, ответ один — обещать, хоть золотые горы, хоть шведский социализм. Это одна сторона. Вторая. Нынешний российский истеблишмент принял общее решение — поддержать президента всеми имеющимися средствами и на поддержку растрясти свои кошельки. Поэтому в самое ближайшее время собрать свой, региональный, истеблишмент и доходчиво всем объяснить — ребята, за каждым из вас тянется мутная дорожка. Денежки, на которые вы сейчас жируете, очень и очень попахивают криминалом. Вы хотите, чтобы вас массово проверили на вшивость, если победят коммунисты? Ах, не желаете?! Тогда скидывайтесь, помогайте и помните: этот президент — ваш отец родной! Только благодаря ему вы свои капиталы сколотили, поэтому защищайте их и самих себя защищайте. Вот, в общих чертах, направление, по которому следует работать. Ну, а более конкретно, по пунктам, мы с Сергеем Сергеевичем поговорим, вас уж загружать не будем, Борис Юльевич. Одно только вам скажу — идея найденной иконы, над которой большевики надругались, идея классная. Одобрена всеми. Планируется даже отдельный приезд президента в Сибирск. Вот об этом мы с Сергеем Сергеевичем сейчас и поговорим. Думаю, что все должно получиться и можно будет рассчитывать на благодарные выводы.

«На благодарные выводы, — усмехался про себя Астахов, сопровождая Пахро до своего кабинета, — А если какой-нибудь форс-мажор случится, тогда какие выводы? Секир-башка?»

И ощутил, физически, как пересохло горло, словно вцепился в него кто-то невидимый сильными и жесткими пальцами — крепко и надолго. Уверенность, с какой он успокаивал вчера Сосновского, будто ветром выдуло. А вдруг что-то не так пойдет, тогда…

— Сама икона где теперь? Нашли? — первым делом спросил Пахро, когда они вошли в кабинет Астахова.

Еще сильнее сжались на горле невидимые пальцы, но ответ прозвучал спокойно, уверенно:

— Все под контролем, дело ближайших дней, даже интриги добавит, как в хорошем детективе.

— Обязательно надо подготовить хороший пресс-релиз. Заранее. Подготовьте и мне отправьте. История, злоключения с этой иконой, неслучайность, что она обнаружена именно в это время. Надеюсь, хорошее перо у вас имеется, пусть «рыбу» сделает, а подачей в народ уже наши мэтры займутся.

— Хорошее перо имеется, тем более человек в теме.

— Теперь давайте по деталям.

И еще раз удивился за короткое время Астахов — у москвича, несмотря на его молодость, можно было многому поучиться: вникал во все мелочи, требовал назвать должности и фамилии тех, кто будет высказываться во время приезда президента, о каждом расспрашивал подробно, будто собирался принимать к себе на работу в администрацию… Одним словом, потрошил Астахова, как подстреленную утку, и тот в конце концов «поплыл»: на некоторые вопросы не оказалось ответов и он честно сказал — не знаю, еще не думал.

— Ну, ладно. — Пахро захлопнул свой ежедневник. — Уважаю, когда честно отвечают. Все, что мы проговорили, оформляете отдельной бумагой и отсылаете мне. Срок — два дня. Пробелы «не знаю, не думал» должны быть заполнены. Может, вопросы ко мне есть?

— По данной теме вопросов нет. — Четко ответил Астахов.

— Тогда пора и пообедать. Или уже и поужинать?

— Все готово, но нужно выехать за город.

— На бывшие обкомовские дачи?! — рассмеялся Пахро и снова превратился в простецкого парня. — Куда ни приедешь, везде на обкомовские дачи селят. Поехали!

По дороге он снова рассказывал анекдоты, за столом с удовольствием прихлебывал коньяк, хвалил строганину из стерлядки и попутно рассказал, между прочим, что в Сибири он в первый раз и жаль, что времени совсем нет и ничего толком посмотреть не успеет.

— Давайте хоть по Оби прокатимся, — предложил Астахов. — Катер у причала.

— С удовольствием!

Прогулочный катер, накрытый на палубе светлым тентом, бойко отошел от причала и, быстро набирая скорость, пошел вниз по течению. Обь, приняв в себя коренную воду, лежала в полном разливе, затопив берега, обдавала прохладой, искрилась отблесками от закатного солнца, и глаза не могли охватить разом всю ширь реки.

— Человек может бесконечно смотреть на воду, на огонь и, как утверждают циники, на руки бухгалтера, выдающего зарплату. — Пахро подошел к борту катера, к самому ограждению, оперся на него и вдруг спросил, не оборачиваясь, совершенно неожиданное: — А вы, Сергей Сергеевич, с шефом своим, Сосновским, давно знакомы?

— С конца восьмидесятых.

— А, понятно, перестройка, свежие ветры, новые веяния, социализм с человеческим лицом — все мэнээсы тогда в трибуны подались. Понятно. Я почему спросил… Телега серьезная, в виде дискеты, прикатилась к нам. И там про Сосновского много интересного сообщается, не только про него, но и про все окружение. Деталей раскрывать не буду, но вы Сосновскому передайте, что судьба этой дискеты теперь у него в собственных руках. Проведет выборы достойно — дискету утилизируют, проведет их плохо — ну, тут я не предсказатель…

«Значит, дискета не в одном экземпляре существует, — сразу же догадался Астахов. — И сколько их нашлепали? И куда еще отправили?»

Невидимые жесткие пальцы сжались на горле. Почему-то захотелось выпить, нестерпимо захотелось.

Астахов запоздало выругал самого себя, что не приказал выпивку и закуску доставить на катер, но не возвращаться же теперь; он сглотнул слюну, но голос все равно дрогнул:

— А что мне теперь делать?

— Да вы не волнуйтесь так, Сергей Сергеевич. Работайте, как работали, и все тип-топ сложится. Все в наших руках! У нас в институте, когда я учился, ректор был, настоящий узурпатор, доктор наук, профессор, научное светило и видом величественный, как государь. К нему на прием, как в Кремль, не каждый мог попасть. А тут один аспирант кандидатскую наваял, защищаться надо, а защиту откладывают и откладывают. Извелся парень, на прием попасть не может, время идет — и вдруг удача: заходит в туалет и видит — светило у писсуара стоит и нужду справляет. Бедолага с одного бока к нему подскочит, с другого, бормочет: вот кандидатская, вот тянут, как-то бы ускорить… А светило предмет свой мужской встряхивает, процедуру закончив, и отвечает этак величественно: уско-о-рим, все в наших руках!