Присел на лавочку, и перед ним сразу же, будто из-под земли вылупился, возник невысокий мужичок помятого и явно неопохмеленного вида. Грязное залоснившееся трико пузырилось на коленях, криво застегнутая клетчатая рубаха тоже, казалось, пузырилась на худом теле, а тонкие ножки, обутые в старинные плетенки, которым место только на помойке, все время находились в движении, будто их хозяин исполнял неведомый танец, известный лишь ему самому.
— Ну, пошли, — сказал мужичок, сказал, как старому знакомому. — Давай поскорей, а то у меня клапана горят…
— Погоди, — остановил его Богатырев. — Куда ты меня зовешь?
— Как — куда? — удивился мужичок и развел руками, даже пританцовывать перестал. — Плотские наслаждения получать!
— Говори яснее! Какие еще наслаждения?
— Па-а-рдон, мусью, я, кажется, ошибся… Вы раньше были здесь? Знаете назначение сей лавочки?
— Да ничего я не знаю, в первый раз оказался.
— Все ясно, господин хороший, извините, я, действительно, ошибся, и во избежание последующих ошибок вы бы переместились в другое место, а лавочку освободили…
— И почему я ее освободить должен? — не сдержался и полюбопытствовал Богатырев.
— Да потому, что на эту лавочку садятся люди, жаждущие телесных утех, а я их Сопровождаю в то место, где они эти утехи и получают. Вы, кстати, не желаете провести время в обществе девушек, приятных во всех отношениях? За сопровождение я прошу совсем скромную денежку, для лечения организма, не более…
— Ясно, маленький публичный дом, значит. А если я из милиции?
— He смешите меня, уважаемый! Я такой юмор не понимаю. Какая милиция?! Эта лавочка находится в личном пользовании нашего участкового! И будет находиться до тех пор, пока стоит этот мир! Ну, так вы надумали?
— Нет, дружок, ничего я не надумал. На тебе деньги, купи себе опохмелиться, а мне сигарет. Договорились? Я подожду. А с лавочки, если кто появится, обязуюсь съехать.
— Как приятно иметь дело с умными и понимающими людьми! — Мужичок ухватил деньги тонкой сухой ручкой, мгновенно исчез, а вскоре вновь появился, будто вынырнув из ниоткуда. В руках он держал уже откупоренную бутылку с какой-то мутной жидкостью, полторашку пива и сигареты, которые сразу почтительно передал Богатыреву, не преминув сказать:
— Табакокурение есть грех и задымление души, вы бы о здоровье своем подумали, уважаемый…
— А пойло твое не грех? Печень-то после него растворится или нет?
— Не исключено, что и растворится. Но пока этого не случилось… — Мужичок маленькими глотками отхлебнул из бутылки, запил пивом и блаженно выдохнул: — Жизнь-то налаживается! Премного благодарен, премного… Может, чем услужить могу? Вы по какой надобности здесь оказались?
— Да к родственнице приехал, она в этом доме, в пятой квартире, живет, а заранее не созвонились, где работает — не выяснял, вот сижу, жду, когда появится.
— К Анечке? Так я ее знаю! Святая девушка! Среди нашей мрачной похабени, как луч света. Помните, в сочинениях раньше писали? Как там? Луч света в темном царстве! Во! Не единожды получал от нее субсидии на опохмеление, но всегда возвращал. В последние дни не видел, но мне точно известно, что работает в областном архиве. Могу рассказать, как доехать.
— Да нет, — отмахнулся Богатырев. — Вечер скоро, подожду, когда с работы придет.
— Смотрите, уважаемый, если понадоблюсь, рукой махните, я подойду, у меня же пост возле окна, сижу и наблюдаю. Еще раз благодарствую…
Странный мужичок поклонился, прижимая к груди посуду с пивом и неизвестным пойлом, и мгновенно исчез, точно так же, как появился.
«Артист! — усмехнулся Богатырев. — Говорит, как будто со сцены вещает… Луч света в темном царстве! Где же ты, Анечка? Если до ночи не появишься, пойду к тебе в гости».
Он твердо решил побывать у Анны в квартире. Дожидаясь, когда стемнеет, прошелся по кустам, нашел узкую и тонкую полоску жести, которая могла пройти в самую малую щель, сунул ее в карман. Больше ему ничего не требовалось, до балкончика на втором этаже он решил добраться по водосточной трубе, а там видно будет…
Но залезать по водосточной трубе на балкончик не потребовалось, и полоска жести оказалась совсем не нужной. Черная иномарка, вкрадчиво шурша шинами, осторожно подкатила к дому, щелкнули замки дверей, и два парня в тренировочных костюмах и в кроссовках неспешно вышли из машины, огляделись и направились в подъезд. Что-то необычным было в их поведении, Богатырев толком и не смог бы сказать — что, но вошел, чуть выждав время, следом за ними в подъезд. Придержал и тихонько прикрыл за собой дверь, чтобы не стукнула, отодвинулся в темный угол, к железной батарее, прислушался. Парни были на втором этаже, у кого-то в руках звякали ключи. Хорошо слышались негромкие, спокойные голоса:
— А как их брать, эти бумаги, все подряд?
— Ты их еще читать будешь? Тоже мне, доцент! Вот мешок у меня — и вали все, какие есть, а там разберутся. Сказано — до единой бумажки… Открыл?
— Ключ заедает… Подожди… Есть! Заходи…
Дверь чуть слышно скрипнула, изнутри лязгнул замок.
Богатырев перекинул лямку своей спортивной сумки через плечо, сдвинул ее на живот и, раздернув молнию, нашарил на дне пистолет. Дело, похоже, закручивалось совсем нешуточное, чего он никак не ожидал. К Анне эти парни не могли иметь никакого отношения, и ясно, как день, что она их сюда не посылала. Значит…
«Значит, значит… — приговаривал Богатырев, вжимаясь спиной в холодную батарею. — Значит, отдавать им эти бумаги нельзя. Попробуем изъять».
Стоял, терпеливо ждал, опасаясь лишь одного — только бы на лестнице не появился кто-нибудь из жильцов. Но в подъезде, на его счастье, было тихо, как в гробу, ни стука, ни грюка, и даже музыка нигде не орала. Только все ощутимей проявлялся запах кошачьей мочи.
Парни, собирая бумаги, возились долго. Наконец, снова лязгнул замок, звякнул ключ, и быстрые шаги едва слышно просыпались вниз по лестнице — торопливо уходили от Анны незваные гости. Первый из них нес в руках крафтовый мешок из-под сахара, набитый до половины, второй, наклонив голову, перебирал в руках ключи, пытаясь один из них вставить в колечко. Раздумывать было некогда. Первого Богатырев оглушил рукояткой пистолета, впечатав ее прямо в широкий лоб. Выхватил мешок и выскочил в двери, не закрывая, держал их за ручку и, когда в проеме появился второй парень, он со всего размаха вбухал в него дверь, тяжелую, обитую изнутри деревянной рейкой.
А теперь — бежать. Но не в сторону бетонного забора, где все на три километра видно, а в кусты, там и затеряться можно, и переждать. Парни, похоже, крепкие, очухаются быстро.
Расстояние до лавочки Богатырев одолел, так ему показалось, в один мах. И будто о преграду ударился — перед ним стоял мужичок, уже без посуды в руках, но по-прежнему говорливый:
— За мной следуйте, если не желаете, чтобы они догнали. Я знаю, куда. Бегим?
И, не дожидаясь ответа, легко сорвался с места, заскользил, на удивление, стремительным бегом, ловко лавируя между диких кленовых зарослей. Богатырев кинулся за ним следом, стараясь не отставать. Кусты, кусты, большая поляна с остывшим кострищем, старые погреба с приподнятыми крышками, снова кусты с рассыпанным под ними разнокалиберным мусором, и вдруг — ровная, утоптанная дорожка, подъезд, железная дверь, исписанная вдоль и поперек матерными словами. Мужичок бесшумно нырнул в подъезд, как поплавок под воду, и Богатырев, не задерживаясь, забежал следом за ним.
Звонок в квартире на первом этаже прозвенел, как нетрудно было догадаться, условным знаком: сначала — длинный, затем короткий, затем снова длинный.
— Здесь спокойно можете переждать, ленинские сюда не сунутся.
— Какие ленинские? — не понял Богатырев.
— После скажу. А сейчас молчите, я буду говорить. Проходите за мной.
Дверь перед ними широко распахнулась, и мужичок первым шагнул через порожек в узкий и длинный коридор, оклеенный обоями, на которых были изображены красные кирпичи с темными обводами. Открыла им девушка с рыжими длинными волосами, одетая, как школьница, в короткое платьице с тонкими лямками на голых плечах. Не удивилась, не обрадовалась, смотрела на гостей спокойно и скучно.
