Довольно скоро он добрался до Гоутс-Хауса. Выскочив на тропу, он немедля учуял запах человека. Совсем свежий. По-видимому, человек прошел здесь только что. И не просто человек, а тот загорелый, крепкий молодой мужчина, от которого он прятался перед встречей с лисом. Тот, который мгновенно внушил ему безотчетное недоверие и страх.

Но человек шел один и, похоже, не был связан с охотой. Может, он нес с собой еду? Не исключено. Даже очень не исключено. Если так, то можно было бы попробовать приблизиться к нему без особого риска. Благоразумная собака всегда может держаться на расстоянии, чтобы ее не прицепили на поводок. А человеку в свою очередь вполне может прийти мысль бросить ей съестного. Ну хотя бы маленький кусочек…

Надоеда посмотрел вперед и увидел пешехода. Тот двигался к вершине и был довольно близко от него.

Фокстерьер пустился за ним, не теряя, впрочем, бдительности на случай, если человек вздумает обернуться. Но тут откуда-то нанесло очередной клок тумана, а когда ветер унес его в сторону, человек уже успел исчезнуть.

Озадаченный Надоеда побежал вперед, удвоив осторожность. Неужели человек успел спрятаться и теперь собирается напасть на него из засады? Вряд ли — на голом склоне засаду устраивать было попросту негде. Приблизившись к вершине, Надоеда пошел медленнее, ориентируясь на запах. Вот следы покинули тропинку и повели его через россыпи валунов. Кажется, человек направлялся к обрывистому ущелью, очень похожему на то, куда они с Рауфом и лисом однажды ночью загнали овцу.

Терьер нерешительно приблизился к краю теснины и заглянул вниз. Он не ошибся. Человек стоял прямо под ним, глядя в просвет между двумя скалами. Надоеда понял, что пришла пора привлечь его внимание, ведь дотянуться и схватить его человек нипочем не смог бы. А кроме того, он действительно нес с собой еду! Надоеда явственно ее чуял.

Он нетерпеливо залаял и перепрыгнул на площадку пониже, которая показалась ему более удобной.

У мистера Уэсткотта бурчало в животе, а дыхание вырывалось судорожными толчками от волнения и страха. Черный пес так ни разу и не пошевелился. Спускаясь, Джеффри то наблюдал его прямо под собой, то снова терял из виду. Оттуда, где он теперь находился, до пса было футов триста. И захочешь, не промахнешься — только надо найти выгодную позицию для стрельбы.

И вот наконец он благополучно подобрался к расселине между двумя выступающими глыбами и просвету между ними. Место было опасное, куда рискованнее и ненадежнее, чем казалось сверху. Отсюда до самого дна простирался почти отвесный обрыв, гладкий, поблескивающий ледяной сыростью. Первоначально Джеффри думал прислониться к левой глыбе и упереть винтовку в ее внешний край. Увы, при ближайшем рассмотрении это оказалось невыполнимым. Глыба оказалась слишком высокой и была скошена книзу куда больше, чем требовалось. Правая выглядела предпочтительнее — всего четыре фута высотой по наружному краю. Вот только целиться придется левым глазом, а стрелять — с левой руки.

Мистер Уэсткотт сказал себе, что с такого расстояния, да еще используя оптический прицел, даже выстрел с левой руки, скорее всего, достигнет цели. А кроме того, у него не было выбора. Несмотря на свою решимость, нервничал он все больше. Обрыв, расстилавшийся внизу, внушал ему ужас. Джеффри глянул через плечо и убедился, что, если он, сделав дело, не бросит винтовку, обратный путь наверняка добавит ему седины.

Прижимаясь к скальной стене спиной, он перебрался на другую сторону уступа, наклонился вперед, перенес вес на правую руку, положил ствол «винчестера» на верхний край камня и не торопясь занял намеченную позицию. Отсюда он мог свеситься в теснину ровно настолько, сколько требовалось для выстрела, и не больше.

И вот она в поле зрения прицела — его добыча! Мощная оптика делала пса похожим на взлохмаченный стог, только черный. Палец передвинул предохранитель, мистер Уэсткотт навел мушку на собачье ухо — и довольно неловко, левым указательным пальцем, начал плавно нажимать на крючок.

И в этот самый момент прямо над ним, не далее чем в двадцати футах, резко и звонко прозвучал взволнованный лай! Мистер Уэсткотт вздрогнул и непроизвольно спустил курок. Пуля разорвала ошейник, пес вскочил, и стрелок увидел, как из его шеи брызнула кровь. В следующий миг он потерял равновесие и отчаянно схватился за обледеневшую верхушку каменной глыбы. Винтовка выскользнула из его руки, под ногой провернулся булыжник, Джеффри вцепился в мерзлый камень и в течение одного кошмарного момента удерживал хватку, успев рассмотреть за это время фокстерьера, смотревшего на него сверху.

Потом его пальцы соскользнули, и он полетел вниз.

После того как Надоеда оставил его в одиночестве, Рауф вновь попытался заснуть на холодных камнях. Несмотря на чувство полного изнеможения, которое, казалось, пронизывало все его существо, точно ветер — кусты боярышника, сон не шел, и Рауф просто лежал, мысленно перебирая свои несчастья — точно грыз старую, давно оголенную кость. Надоеда говорил, что в качестве крайней меры спустится в долину и сдастся на милость людям. Черный пес понимал, что сам к подобному не готов.

У него в душе жил страх, которого он стыдился — стыдился так, что даже Надоеде не мог о нем рассказать. В тот миг, когда двор фермы в Гленриддинге залил электрический свет, Рауф подумал: «А что, если они не станут стрелять? Что, если они пошлют за белыми халатами и те поволокут меня обратно — в железный бак?» Уж он-то отлично знал, что железный бак предназначался только для него одного. Туда ни разу не отправляли никого из других псов, живших в виварии. Нетрудно было предположить, что белые халаты хотят вернуть его и снова бросить в железную воду. Страх Рауфа перед утоплением в воде был безграничен, и Рауф стыдился этого страха. Белые халаты — которых он поневоле считал своими хозяевами — желали, как и прежде, топить его в баке, а он больше не мог. Не мог, и все тут!

Он думал о том, что когда-то давно терьерша, впоследствии ставшая привидением, которое встретил Надоеда, предпочла остаться рядом с телом хозяина, обрекая себя на долгое умирание от голода. А он, Рауф, так боялся водяного бака, что после чудесного спасения из Гленриддинга наотрез отказался посещать другие фермерские дворы. И по той же самой причине он сегодня отпустил Надоеду одного, хотя вполне разделял его отчаяние.

Еще Рауф вспомнил пса по имени Лизун, который когда-то рассказывал ему про то, как белые халаты иногда причиняют животным мгновенную смерть. «Нас с тем другим псом, — рассказывал Лизун, — затянули в такие железные шлейки. Больно было — не передать! И тут, гляжу, мой напарник вдруг перестал гавкать и повис без чувств. Белые халаты вытащили его и стали рассматривать, а потом один из них кивнул другому — и пристукнул того пса прямо на месте. Честно тебе скажу, Рауф, я ему позавидовал».

«А теперь и я ему завидую, — думал Рауф. — Ну вот прямо сейчас раздался бы выстрел… и все! Лис был прав. И почему мы из шкуры готовы лезть, только чтобы остаться в живых? Наверно, смысл в том, что живое существо не может долго переносить голод, — уж лис-то это знал получше других. Та сука… вот бы знать, как ей удалось?..»

Чувство голода успело стать для него непрерывной пыткой. Оно затмило другие его инстинкты, он чуял осыпь и озеро внизу как бы сквозь дымку сосущего голода, видел их как бы сквозь стекло, окрашенное голодом. Он взял в зубы собственную лапу и не на шутку задумался, а не получится ли ее съесть. Прикусил — и боль дала ему ответ.

Затем он попытался погрызть камень, но в итоге вновь опустил голову на лапы и стал думать обо всех врагах, с которыми был готов бестрепетно сразиться, если бы мог таким образом спасти жизнь Надоеды и свою собственную. Он всегда был бойцом. Может, все же возможно, так или иначе, уйти из жизни сражаясь? Кусать и рвать чью-то теплую плоть, погружать в нее зубы — р-р-р-рауф!.. «И на что я прогнал лиса, может, он все-таки научил бы нас, как быть дикими животными… Люди! Как же я ненавижу людей! Вот бы мне убить хоть одного, как Надоеда! Я бы ему глотку перегрыз, разорвал брюхо и съел все кишки — р-р-р-чвяк-чвяк — ням-ням-р-р-р!..»