Рауф, чувствовавший себя пустым, точно старый котелок, выброшенный на камни, лишь усмехнулся. Это была поистине усмешка из бездны отчаяния.

— И прощай твое хваленое достоинство, — сказал он. — А туда же, «умрем в одиночку, как подобает приличным зверям!»

— Рауф, я…

— Ну и проваливай, если тебе так охота. Только без меня! Меня больше никакие белые халаты в бак не засадят! Лучше уж прямо здесь сдохнуть, все меньше хлопот! А что насчет розысков лиса, я тебе, Надоеда, вот что скажу. Если у тебя это получится, то я махну лапой, и к нам с неба еда упадет. Договорились? И на то, и на другое шансы одинаковые.

— Снег растаял, — сказал Надоеда. — Может, люди обратно в холмы овец привели? Может, попробуем найти одну?

Рауф, даже не ответив, отвернулся, опустил голову на лапы и закрыл глаза.

Покинув пещеру, Надоеда миновал раскиданные валуны и галечные осыпи, спустился к северному концу Гоутс-Уотера и вброд перешел впадавший в озеро ручей, мутный от талого снега. Маленькое озерцо, которого не достигал ветер, было серым зеркалом, отражавшим облака и плывших в небесах чаек.

«А тут и рыба может водиться, — подумал Надоеда. — Как в той речке, куда мой хозяин брал меня с собой на прогулки. Рыбам хорошо, куда хотят, туда и плывут. А взять чаек: тоже могут небось сколько влезет над одним местом кружиться. Кто бы знал — по своей воле я сюда пришел или нет? А если по своей, то зачем, вот что интересно?.. Многие говорят, что собаки нередко уходят, чтобы умереть в одиночестве. Джимджем вот говорил, что хотел бы уйти, да только из клетки не выбраться. Бедолага».

Он поднимался по юго-западному склону холма Брим-Фелл и, добравшись до нижнего края тумана, немного помедлил, прежде чем нырнуть в густую белую мглу. Ветер негромко вздыхал, гоня с места на место влажные клубы, и угрюмое безмолвие вдруг показалось Надоеде еще враждебнее обычного. И небо, и озеро пропали из виду, и даже слух как будто начал его подводить, ибо откуда-то снизу, издалека, до него вдруг донесся собачий лай. Гавканье было возбужденным и нетерпеливым, словно человек-пахнущий-табаком вышел к псам с ведром корма.

«Так оно, наверное, и есть, — сказал себе Надоеда. — Ох, как я хорошо помню время кормления, и немудрено… а с этим лаем вообще все так оживает! Конечно, мне лишь мерещится, в точности как мой бедный хозяин, когда я временами якобы вижу его… Да, так куда же это я шел? И… и что это за человек сюда приближается? Что-то не нравится мне его запах».

Со всех сторон окруженный туманом, он ступал по тощему, выгрызенному овцами дерну Брим-Фелла. Уже были слышны приглушенный топот башмаков, поскрипывание кожаных ремней и размеренное дыхание. Фокстерьер быстро спрятался, распластавшись за торфяной кочкой, и весьма вовремя. В тумане замаячил силуэт крепкого, целеустремленно шагавшего молодого мужчины. Человек был сплошь увешан какими-то трубками и стеклянными линзами на ремешках. За спиной у него виднелся длинный узкий мешок, шею кутал шарф, а пальцы одной руки сжимали раскрашенную бумажку. На какой-то миг он повернул голову прямо туда, где прятался Надоеда, и пес, сам не ведая почему, еще крепче вжался в землю и плотно зажмурился, давая человеку пройти мимо.

Он еще лежал так, не смея пошевелиться, когда в далеком лае зазвучало подобие колыбельной.

— Надеюсь, что так не случится, — сказал Надоеда. Ослабевший от голода, он, закрыв глаза, чуть не заснул на мягком торфе. — Надо научиться поменьше обо всем переживать… так я думаю. Мы — всего лишь псы, а это скверный мир для животных, как постоянно твердит Рауф… Э, да тут, я смотрю, тесно становится! Кого это еще сюда несет? Погодите-ка… нет, не может быть!

Туман клубился и перетекал, мокрая трава шевелилась, и Надоеда окончательно уверился, что спятил и перестал отличать реальность от бреда, ибо из тумана и ветра у него перед глазами внезапно выткался лис. Он прихрамывал и тяжело, хрипло дышал, волоча хвост, глаза были выпучены, живот облеплен грязью. Оскалив зубы, вывалив дымящийся язык, лис оглядывался туда и сюда, напряженно прислушиваясь и нюхая воздух. Когда Надоеда вскочил ему навстречу, он лязгнул зубами, шарахнулся и хотел бежать прочь, но фокстерьер легко догнал его.

— Лис! Лис! Это же я, Надоеда! Ты что, не узнал меня?

Лис остановился и обернулся к Надоеде, глядя на него каким-то странным, отчужденным взором. В его запахе читался смертельный ужас.

— A-а… да, это ты, приятель… Ты это… удирай отсюда давай, а то вместе со мной враз соскочишь во Тьму… — Изумленный терьер ничего не ответил, и лис резко, напряженно добавил: — Беги давай, дружище, не то пропадешь!

Затем он рухнул наземь, тяжело, загнанно дыша и пытаясь отереть о траву забрызганную грязью морду.

— Лис… да что с тобой? Что случилось?

— А сам не слышишь, как заливаются эти ублюдки? Подует ветерок, отнесет туман, и ты их увидишь. Одна беда — они тебя тоже… Говорю, живо убирайся! Катись!

— Лис, пошли лучше со мной! Побежали! Там, внизу, Рауф нас ждет! Мы тебя спасем! Бежим, лис!

Со склона опять донесся многоголосый лай. Он звучал ближе прежнего, и теперь был различим голос человека, понукавшего свору. Ему отвечали голоса других людей, более далекие.

Лис мрачно усмехнулся.

— Ты разве еще не понял, дружок, о чем болтают эти ублюдки? «Я первый порву ему брюхо!» Я семь миль уже от них удираю, но, чувствую, мне от них не оторваться. Я ждал, что нынче утром подморозит, — тогда их бы не выпустили. Я ошибся. А мы, лисы, обычно ошибаемся один раз в жизни.

— Лис, лис, но мы наверняка сумеем тебе как-то помочь!..

— Не напрягайся. Я уже знаю, что со мной будет… Хреново, конечно, но во Тьме все сразу кончится. Знаешь, я ведь не Тьмы боюсь, а их оскаленных пастей… Слыхал присказку: «Нет слишком скверной смерти для лиса»? Вот так оно со мной скоро и будет… Я не жалуюсь. Умру уж лучше как лис, уйдя во Тьму, без этих ваших белых халатов с их баками и проводами! Попрощайся от меня с громилой. Славный он парень, овец резал что твоя бритва… Так и скажи ему!

И лис исчез, как струйка дыма в тумане, через вершину и вниз, по крутому северо-западному склону Брим-Фелла, пытаясь добраться до Тарн-Хед-Мосса и лежавшего за ним кряжа Блэйк-Ригг-Крэг. Надоеда пробежал следом несколько ярдов, потом остановился и встал, дрожа всем телом. Происходило нечто непомерно огромное, нечто древнее и страшное, нечто такое, что — Надоеда вдруг вспомнил — уже происходило когда-то на этом самом месте. Вокруг него клубился запах, жутковатый, дикий и кровожадный. В тумане двигались тени, хищные и целеустремленные, палевые и белые, черные и бурые. Носы чертили по земле, длинные уши развевались, хвосты возбужденно виляли. Один за другим эти существа выскакивали из тумана — иные молчком, иные громко лая от неистового возбуждения. Это были гончие — крупные, сильные, быстрые псы. Они мчались по горячему следу и не обратили никакого внимания на Надоеду, вжавшегося в землю на краю обрыва. А позади своры бежал охотник с худым лицом, в красной куртке, держа в руке рог. Он был явно измотан долгой погоней, но все же находил в себе силы время от времени покрикивать на собак. Вот они перевалили через гребень, напирая друг на друга, каждая желая урвать свой кусок, и скрылись из виду за валунами. Но даже с расстояния в тысячу футов слышны были их голоса, сливавшиеся один с другим, словно полноводная река на невидимом за туманом дне долины.

Фокстерьер нерешительно потрусил следом. Мокрая земля и камни еще хранили дух гончих — резкий и чистый запах охоты, запах плотоядных животных, обладающих отменным здоровьем. Мимо Надоеды ни дать ни взять пронеслась стая полубогов его племени, летевших исполнить свое предназначение, которое состояло в том, чтобы догнать и убить. Это было нечто поистине апокалиптическое, пришедшее из бездны времен, древнейшая драма, на сей раз исполненная здесь, на голом склоне холма, по которому, затерявшись в клубах движущихся паров, как во сне, брел теперь маленький фокстерьер.