Когда наступала зима, миссис Грин весьма успешно развеивала страхи мистера Уэсткотта, вечно боявшегося подхватить какую-нибудь заразу, — в отношении микробов у него была легкая паранойя. Когда он отправлялся на целый день в поход куда-нибудь в район Столба или на склоны Скэфелла, она готовила ему в дорогу сандвичи и строго напоминала, чтобы он непременно вернулся к такому-то часу, когда у нее будут готовы тушеные бычьи хвосты с овощами и рисом. А когда ей самой приходил стих съездить субботним утром за покупками куда-нибудь в Кесвик, Кендал или даже Престон, мистер Уэсткотт, если он не собирался в поход по холмам, выкатывал «Вольво» и вез свою хозяйку в оба конца. Они очень мало беседовали между собой (миссис Грин не была ни особо сердечной, ни просто разговорчивой женщиной), но это лишь способствовало взаимному уважению. Оба презирали смех и болтовню — примерно так же, как русские презирают дежурно-вежливые улыбки жителей Западной Европы, а японцы — пустопорожние, по их мнению, изъявления жалости.

То унижение, неудобство и потеря, которые им с миссис Грин пришлось претерпеть по милости чумных псов, вызвали у мистера Уэсткотта характерный для него тяжелый, вдумчивый гнев. Интервью и фотографии, опубликованные «Оратором», нисколько его не умиротворили. Журналист очень неплохо заплатил ему за снимки, но, беседуя с мистером Уэсткоттом, Дигби Драйвер, как и многие до него, сразу невзлюбил этого загорелого длинноволосого молодого человека, который сунул деньги в карман, даже не удосужившись поблагодарить, а на вопросы отвечал так, словно оборонялся от врагов. «Что? Ну, знаете, единственная причина того, что…» Столкнувшись с подобным отношением, Дигби Драйвер начал тонко подкалывать собеседника в лучших традициях Флит-стрит[84], всякий раз мысленно сравнивая его реакцию с реакцией быка, в которого одна за другой втыкаются бандерильи. (Дигби Драйверу всегда нравилась коррида. Как-то раз, когда они ставили «Поиметь графа» и одной из сцен был придан «особо испанский» колорит с использованием плащей, мантилий, щелчков каблуками, черных шляп с плоскими полями и тому подобного, он даже поучаствовал в теледебатах, выдав в микрофон фразу: «Но ведь животные даны нам, чтобы доставлять удовольствие, разве не так?») Когда они расстались, мистер Уэсткотт ушел с угрюмо-обиженным видом — чего, собственно, репортер и добивался — и пребывая во мнении, что некоторые ушлые лондонские выскочки считают себя умнее всех прочих. Хотя на другой же день местная полиция клятвенно заверила Джеффри, что он может безо всякой опаски пользоваться машиной, и он уступил уговорам, никто, конечно, не потрудился вычистить из машины бардак. Смесь яиц, масла и кровяных соков глубоко впиталась в подушки заднего сиденья, и это вдобавок к антибактериальному окуриванию, очень плохо повлиявшему на обивку салона, которая к тому же в двух местах была продрана когтями Рауфа. В довершение всех бед деликатнейшая настройка клапанов двигателя, над которой Джеффри столько трудился, оказалась полностью сбита усилиями того кретина, что перегонял «Вольво» обратно в Уиндермир.

Под конец интервью мистер Уэсткотт спросил Дигби Драйвера: «Слушайте, а почему бы вам не отправиться в холмы и лично не разобраться с этими псами, вместо того чтобы статейки в газету строчить?» — на что репортер, вероятно, слегка уязвленный таким выпадом, сумел ответить только: «А мы рады предоставить это закаленным местным жителям вроде вас!»

На следующий вечер — а это было воскресенье — мистер Уэсткотт сидел один в своей комнате, мрачно созерцая экран цветного телевизора и кутаясь сразу в два пледа. Отопление у него было газовое, сугубо платное, и оно уже успело проглотить последний шиллинг, отведенный для этого на текущие сутки, а в неприкосновенный запас, где копились деньги на акваланг и гидрокостюм, он залезать не собирался. О чем бы Уэсткотт ни начинал думать, на заднем плане его размышлений бродили, точно Красная смерть в покоях укрепленного аббатства принца Просперо[85], призраки чумных псов, столь же отвратительных, сколь и смертоносных. Мысленно Джеффри уже мчался за ними в погоню по кручам Скэфелла, выслеживал их на заснеженных просторах Хелвеллина, гнал их через лиственничники Эскдейла прямо к бурливым водопадам Лоу-Дора. Ему уже виделись их тела, валяющиеся где-нибудь на склоне холма, снайперски простреленные в мозг либо в сердце, — теплые и наконец-то недвижные. К черту «Оратор», фотографии, интервью и славу! Ему требовалась суровая, отвергающая всю эту публичную мишуру личная месть! Грязных тварей, которые испоганили ему автомобиль и сожрали еды на три или четыре фунта, нужно остановить, и он это сделает! Он их пристрелит — и даже не потрудится подойти и взглянуть на их мертвые тела. Просто повернется и зашагает домой.

Часам к одиннадцати вечера он принял решение. Разумеется, понедельник и вторник были рабочими днями, но согласно служебной инструкции мистер Уэсткотт мог отпроситься на два дня по болезни, не проходя при этом медицинского освидетельствования. Именно это он и собрался сделать, тем более что после тяжкого испытания на дороге, которому, как все уже знали, он недавно подвергся, лишних вопросов на службе ему задавать не станут. Скорее всего, его и не хватятся, а если вдруг и хватятся, миссис Грин предоставит ему необходимое алиби. Надо будет не забыть предупредить ее перед уходом и дать наставления, кому что отвечать. Еще была ничтожно малая вероятность, что кто-нибудь заметит его в холмах и сообщит в банк, но над таким пустяком он даже не стал размышлять.

Джеффри методично проверил свои горные ботинки, одежду и снаряжение — тонкие носки, толстые носки, непромокаемые штаны, шарф, перчатки, куртку с капюшоном, вязаный подшлемник, термос, карту, свисток, ту самую призменную буссоль, бинокль, рюкзак и четырехфутовый непромокаемый чехол для веревок и альпенштока. Вот только использовал он этот чехол вовсе не для альпенштока, а для скрытной транспортировки своего пристрелянного винчестера. Вдобавок оптический прицел (в мягком стеганом мешочке) и отвертка для его установки. Все это мистер Уэсткотт готовил так тщательно и неспешно, что даже человек-пахнущий-табаком не мог бы с ним равняться. Когда все было готово, он разделся, умылся теплой водой, поставил будильник на обычное время и улегся в постель — не снимая носков и набросив пальто поверх пухового одеяла.

За завтраком миссис Грин цокала языком и качала головой, но попыток отговорить жильца от его затеи не предпринимала. Обмен мнениями или разумными доводами «за» и «против» у них был не в обычае. «Передайте, пожалуйста, соль» или «Я буду дома до полудня» — вот и все разговоры. Никаких вам «Я вижу эту ситуацию несколько иначе и попробую объяснить почему». А еще ни ей, ни ему не пришло в голову, что, случись мистеру Уэсткотту пристрелить одну из собак, не говоря уже про обеих, ему, памятуя поднявшуюся вокруг этой истории шумиху, не удастся вернуться так же скрытно, как он намеревался уйти. Что поделать, такие уж они были люди. В воскресенье на обед у них должны были быть сосиски, но их съели собаки, и мистер Уэсткотт не собирался этого спускать. Миссис Грин отчетливо это понимала — как понимала и то, что в интересах дела ей следует держать рот на замке.

Примерно без двадцати десять Джеффри уже ехал на своем «Вольво».

Он начал с того, что вернулся к месту грабительского нападения. Остановил машину и стал ждать, не появятся ли снова псы. Прошло с полчаса, никого не было видно, и он принялся обдумывать свой следующий шаг. В то утро, два дня назад, твари явно пришли с востока, спустившись по склону, — он это хорошо помнил. Примерно оттуда, где лежало ущелье Фишер-Гилл. Кроме того, газеты писали о панике, которую несколькими днями раньше эти псы вызвали на ферме в Гленриддинге. Из всего этого следовало, что у псов было что-то вроде логова на Хелвеллинском кряже, где-нибудь между Тирлмиром и южным берегом Уллсуотера.