Надоеда хотел было повторить этот подвиг, но тут оказалась бессильна даже хозяйская дрессировка — у него ничего не получилось. Потерпев в третий раз неудачу, он услышал из-за стены тяжелый удар и металлический лязг: это Рауф перевернул мусорный контейнер. Обоняния терьера достигла целая симфония запахов. Спитой чай, шкурки от бекона, рыба, сыр, капустные листья… Голодный фокстерьер жалобно заскулил:

— Я… мне никак… Рауф, ты мне не поможешь? Я тут… Нет, я в самом деле дурак, — проговорил он затем. — Эта стена — она ведь не настоящая. Она только в моей голове. И я сделаю в ней дырку, если как следует захочу!

И он, прихрамывая, пошел вдоль бетонированного сточного желоба, выходившего из прямоугольного отверстия в дальнем углу стены. А за углом — ну конечно, ведь он сам их только что создал! — виднелись зеленые ворота, забранные штакетником. Сквозь них Надоеда увидел очень занятого Рауфа. Перевернув мусорный контейнер, большой пес растаскивал по двору его содержимое. Надоеда распластался по земле и подлез под ворота.

— Рауф, осторожнее! Это жестяная банка, она острая!

Рауф поднял голову. Предупреждение запоздало — с его верхней губы уже капала кровь.

— Видали и поострее, — буркнул он. — Не дрейфь, Надоеда, прорвемся! Живы — значит, не пропадем! Вот тебе славная свиная косточка, грызи на здоровье!

Надоеда лизнул кость и почувствовал, что и впрямь голоден. Облюбовав безветренное местечко за сараем, он принялся грызть доставшееся ему лакомство.

Филлис Доусон проснулась внезапно, как от толчка. Посмотрела на часы, потом глянула на окно. Было начало восьмого, и снаружи начало светать. Утро занималось пасмурное и холодное, по ветру летели листья, а в стекла временами принимался стучать дождь. Что-то разбудило ее, какой-то необычный шум. Но что это было? У Филлис мелькнула было мысль о грабителе, забравшемся в магазинчик, но она ее сразу отбросила. В семь утра воры по магазинам не лазят. А вот с запертыми на ночь колонками автозаправки кто-то, возможно, и воевал. Такое уже бывало.

Филлис выбралась из постели, накинула халат, сунула ноги в домашние тапочки и выглянула в окно. Перед домом никого не было видно, и дорога была пуста. На карнизе стены дождь дочиста отмыл выбитый в камне силуэт огромного лосося, которого много лет назад поймал в Даддоне ее отец. Сама река бежала по другую сторону стены, полноводная, шумная, бурливая, ее воды задевали то побег плюща, то низкую ветку. Неровные волны чередой убегали под мост.

Тут Филлис наконец определила — по крайней мере на слух, — где происходит безобразие. Что-то возилось, стучало и громыхало на задворках дома.

Она позвала сестру:

— Вера! Не спишь?

— Уже нет, — отозвалась та. — Шум слышишь? Может, на задний двор овца забрела?

— Не знаю пока, — сказала Филлис. — Сейчас посмотрю. — И она прошла к окну, выходившему на задворки. — Боже мой, да тут у нас две собаки! И одна — ну просто огромная! Весь мусор раскидали, разбойники! Ох, я их сейчас…

— Чьи это собаки? — спросила Вера, тоже подходя к окну. — Что-то я их не припоминаю…

— Всяко не Роберта Линдсея, — сказала Филлис. — И не думаю, чтобы это были псы Томми Бу. По-моему, это вообще не овчарки…

— Ой, смотри-ка! — воскликнула Вера, хватая сестру за руку. — Ошейники! Зеленые, пластмассовые! Помнишь, Деннис говорил…

В это время меньшая из собак повернула голову. Вера ахнула и умолкла, не договорив. Предзимнее утро стало вдруг еще угрюмей, чем прежде. Ирландский крестьянин при виде такого зрелища, вероятно, осенил бы себя крестным знамением. Сестры Доусон в ужасе отпрянули от окна.

— Господи боже! Что с этой собачкой? Ее голова… ни дать ни взять надвое разрублена… Ты когда-нибудь такое видела?

— А вторая? Вся пасть в крови…

— Это, должно быть, и есть тот страшный пес, что убил несчастного джентльмена у ручья Кокли-Бек! Не ходи туда, Филлис, они тебя… Стой, не ходи!

— Еще как пойду, — отозвалась Филлис уже с лестницы. — Я не собираюсь отсиживаться за дверью, пока какие-то бродячие псы у меня по двору мусор разбрасывают!

Спустившись вниз, она вооружилась увесистой шваброй и совком для угля и принялась отпирать заднюю дверь.

— А если они на тебя бросятся?

— А что ты предлагаешь?

— По-моему, надо сначала позвонить в полицию! Или в то научное заведение в Конистоне…

— Потом позвоним, — твердо ответила Филлис, распахнула дверь и вышла во двор.

Большой пес, действительно выглядевший жутковато, насторожился, услышав, как отодвигаются засовы. Он уставился на женщину, из его окровавленной пасти свешивалась куриная голова — зрелище, которое легко вогнало бы в дрожь иных мужчин, но только не Филлис.

— А ну-ка брысь отсюда! — закричала она. — Пошли вон!

И запустила в собаку сперва совком, а потом и подвернувшейся под руку сапожной щеткой. Щетка попала в пса, тот отбежал на несколько шагов и остановился. На одну его лапу намотались полосы скотча и оберточной бумаги. Зрелище раскиданного по двору мусора так разозлило Филлис, отличавшуюся любовью к чистоте и опрятностью во всем, что она делала, что женщина напрочь забыла об осторожности.

— Брысь, говорю! — закричала она, бросаясь вперед со шваброй наперевес. — Вон отсюда, вон, вон!

Нагнав отступавшего пса, она пихнула его шваброй, но та сорвалась и от удара о камни двора отскочила от рукояти. А пес, высвободившись наконец из липкого скотча, сиганул через ворота и скрылся из виду.

Филлис победоносно повернула обратно и на миг остановилась перевести дух, опершись на ручку от швабры. И тут ей на глаза попалась вторая собака, о которой в пылу сражения она успела позабыть. Это страшного вида существо когда-то было чистокровным гладкошерстным фокстерьером черно-белого окраса. Пес неловко держал на весу переднюю лапу, один бок его был сплошь залеплен смесью подсохшей грязи и крови — то ли чужой, то ли своей, хотя никаких ран на его теле Филлис не заметила. Зато на штопаный рубец, тянувшийся от лба до загривка, женщина не могла смотреть без ужаса. Отвернувшись, она пересекла двор и отворила дверь сарая.

— Думаю, Вера, этот песик нам вряд ли чем-нибудь навредит, — сказала она сестре. — Бедняжка! Ему, похоже, совсем худо пришлось! Ты глянь на его голову!

Терьер сидел на прежнем месте, испуганно поглядывая то на Филлис, то на Веру. Потом он поднялся, завернул хвост под брюхо и, трясясь всем телом, крадучись двинулся через двор.

— По-моему, — сказала Вера, — он голоден и до смерти напуган, бедняжка. — И наклонилась к нему: — Как тебя зовут-то, малыш?

— Ты его лучше не трогай, — предостерегла ее Филлис. — Так, на всякий случай. Мне его тоже жалко, но, может, он заразный, особенно если сбежал из того научного центра. Давай-ка лучше запрем его в сарае и позвоним в Бротон, в полицию. Они там небось знают, что делать.

Вера ушла в дом и скоро вернулась, надев толстые кожаные перчатки, в которых отпускала клиентам бензин и машинное масло. Когда она запустила два пальца под зеленый пластиковый ошейник, свободно болтавшийся на шее фокстерьера, пес слабо затрепыхался. Вера отвела его в сарай и, немного подумав, закинула внутрь свиную кость, которую незваный гость не успел догрызть, после чего по доброте сердечной добавила еще несколько обрезков холодного мяса, вытряхнутых из бумажного пакета (Рауф почему-то их проглядел).

Когда она вернулась в дом и стала мыть руки, Филлис уже крутила диск телефона.

Рауф мчался вверх по западному склону Коу. Его трясло — отчасти из-за пережитого потрясения, отчасти от утреннего холода. Он не пытался прятаться и время от времени даже подавал голос, распугивая овец Холл-Даннердейла, что искали убежища под нависшими утесами и в заросших вереском расщелинах. Рауф чувствовал запах увядших ягод черники и жидкости, которой мыли овец. На мгновение он остановился, почуяв пороховой дым, источаемый мокрой брошенной гильзой; он, конечно, не знал, что гильза осталась после выстрела, которым старый Рутледж сбил сороку. Двигаясь дальше, Рауф нашел под камнем вполне съедобную падаль, потом поймал ежа, обнаружил примерзший к камням окурок и заметил след зайца, уводивший на север. В общем, ему встретилось все, кроме того, что он на самом деле искал. Ночь им с Надоедой выпала длинная, Рауф очень устал и уже медленнее, прихрамывая, трусил через Брок-Барроу. Опустив к самой земле окровавленные ноздри, он снова и снова заставлял себя бежать, пока не добрался до длинного подъема на Браун-Хо. Здесь он остановился попить, а потом, в очередной раз задрав морду к серым, облачным небесам, вдруг со всей ясностью уловил сильный, отчетливый запах — тот самый, который выслеживал.