— Не надо бегемот?

— Не переживай из-за бегемота.

— Я не переживай! Ты переживай! Я видеть. Твой лицо такой. Ты не спрятать от меня. Я знать. Я твоя мать! Хорошо, хорошо, ты не переживай больше о бегемот. Я переживать за тебя. Потом я вспомнить и сказать тебе. Ты счастливый. Хорошо? Все, не плакать больше.

Мать внимательно относилась к просьбе Рут не мешать, пока она работает.

— Учись хорошо, — шептала она.

Но если Рут смотрела телевизор, Лу Лин, как обычно, считала, что дочь ничем полезным не занята. Это значило, что она могла болтать о Гао Лин, вспоминать самые большие обиды, накопленные за долгие годы.

— Она хотеть, чтобы я ехать на корабль, круиз в Гавайи. Я спрашивать ее: где я взять столько деньги? Моя страховка только семьсот пятьдесят доллар! Она говорить: ты дешевый! Я говорить, я не дешевый! Я бедный!

Я не богатый вдова! Пф! Она забыть, что когда-то хотеть выйти замуж за мой муж! А потом сказать мне, когда он умереть: как повезло, я выходить за второй брат!

Иногда Рут прислушивалась к ней с интересом, пытаясь определить, какую часть истории мать изменила со времени прошлого рассказа. Но чаще Рут просто испытывала раздражение оттого, что ей приходилось это слушать, и раздражение приносило ей странное удовлетворение, как будто все было по-прежнему и ничего плохого не происходило.

— Та девушка, внизу, ест попкорн каждый вечер! Сжигать его, дымовая сигнализация работать. Она не знать, а я чувствовать запах! Мерзкий! Только и ест попкорн! Нечего уд ивляться, что тощий. А потом она мне говорить: это не работать, то не работать. А потом она мне угрожать: суд присяжных! Нарушение!

По ночам, лежа в своей старой кровати, Рут чувствовала, что вернулась в подростковый возраст. Внешне она оставалась тем же самым взрослым человеком, но в то же время была другой. Или, может, в ней сейчас жили два человека: Рут тысяча девятьсот шестьдесят девятого года и Рут тысяча девятьсот девяносто девятого: одна невинная, другая более чуткая, одна требующая внимания, а другая самодостаточная, но обе они сейчас были испуганы. Она чувствовала себя одновременно и дочерью своей матери, и матерью ребенка, которым стала ее мать. Это осознание открывало множество смыслов, как в китайских именах и символах: казалось бы, одинаковые элементы, но при разном сочетании они создавали великое многообразие значений.

Эта детская кровать помнила ее мечты и размышления, когда она пыталась представить, что будет с ее жизнью дальше. И точно так же, как в детстве, когда она, засыпая, слушала собственное дыхание, ее пугала мысль о том, что случится, когда ее мать перестанет дышать. Странно, но, когда она об этом думала, каждый вдох давался ей с трудом, а выдохи происходили сами по себе. Рут очень боялась потерь.

Лу Лин и Рут разговаривали с призраками по несколько раз в неделю. Рут доставала с холодильника поднос с песком и предлагала написать сообщение Драгоценной Тетушке. Мать всегда реагировала на это предложение с вежливостью, с которой люди обычно принимают коробку конфет:

— Ах… ну разве чуть-чуть!

Лу Лин хотела знать, принесет ли Рут известность эта детская книга, но Рут сделала так, чтобы Драгоценная Тетушка пообещала известность самой Лу Лин. А еще Лу Лин спрашивала о новостях на фондовой бирже.

— Доу Джонс идти вверх или вниз? — спросила она однажды.

Рут нарисовала стрелку вверх.

— «Интел» продать или «Интел» купить?

Рут знала, что мать наблюдала за фондовой биржей ради развлечения, потому что не находила писем от брокерских фирм.

«Купить на распродаже», решила она написать.

— А, надо подождать, пока дешевый, — кивнула Лу Лин. — Драгоценная Тетушка очень умный!

Однажды Рут держала в руке палочку, готовясь изобрести божественные ответы. Вдруг она услышала:

— Почему ты и Арти спорить?

— Мы не спорим.

— Тогда почему вы не жить вместе? Это из-за меня? Моя вина?

— Конечно нет, — сказала Рут чуть громче, чем следовало.

— Я думаю, да. — Она понимающе посмотрела на Рут. — Давным-давно, когда ты только его встретить, я тебе говорить: зачем сначала жить вместе? Если ты так делать, он никогда на тебе не жениться. Ты помнить? Ну да, теперь ты думать: мать права. Если вместе жить, то ты как объедок, легко выбросить. Не надо стыдиться. Ты быть честный.

Да, Рут с горечью припоминала, что мать действительно об этом говорила. Она принялась отряхивать серые песчинки с краев подноса. Ее удивило, что мать это помнила, и она была тронута ее заботой. Хотя то, что Лу Лин сказала об Арте, не совсем соответствовало действительности, тем не менее отражало саму суть проблемы. Дело в том, что Рут действительно ощущала себя объедком, последним, кому доставались жизненные блага и внимание.

Между ней и Артом что-то было ужасно неправильно. Сейчас, в процессе их «временного расставания», она ощущала это острее. Она ясно видела, что в их отношениях больше привычки, чем чувств, и то, как она старалась приспособиться к нему там, где это ему было не нужно. Когда-то она думала, что приспособление — это этап, через который проходят все пары, женатые и нет. Неважно, как это происходит, осознанно или по необходимости, но это обязательное условие отношений. А вот приспосабливался ли к ней Арт? Если да, то Рут не могла понять, как именно. И сейчас, когда они не были вместе, она чувствовала себя не стоящей внимания и какой-то заброшенной. Ей казалось, что так она будет чувствовать себя, когда потеряет мать, поэтому теперь она держалась за нее, словно от этого человека зависела вся ее жизнь.

— Меня больше всего беспокоит то, что без Арта я не чувствую себя более одинокой, — призналась она Вэнди по телефону. — Я просто в большей мере ощущаю себя собой.

— А по девочкам скучаешь?

— Не особо. Точно не скучаю по шуму и бьющей через край энергии. Думаешь, у меня умерли чувства, да?

— Я думаю, что ты вымогалась.

Дважды в неделю Рут и Лу Дин ходили на ужин на Валеджо-стрит. В эти дни ей приходилось пораньше заканчивать работу и ехать в магазин за продуктами. Поскольку она не решалась оставлять мать без присмотра, Лу Лин ездила в магазин вместе с ней. В торговом зале мать высказывалась по поводу стоимости каждого продукта, спрашивая Рут, не стоит ли ей подождать, пока цена не снизится. Приехав домой (да, она все время напоминала себе о том, что квартира на Валеджо все еще была ее домом), Рут усаживала мать перед телевизором и начинала просматривать их общую с Артом почту. Она не могла не заметить, как мало стало таких писем и что большая часть счетов за ремонт приходили на ее имя. К концу вечера она чувствовала себя огорченной и измученной и с облегчением возвращалась в дом матери, на свою маленькую кровать.

Однажды, когда она резала овощи на кухне, к ней стал подкатывать Арт, поглаживая ее по мягкой части спины.

— Почему бы тебе не попросить Гао Лин посидеть с матерью? Тогда мы смогли бы провести супружескую ночь.

Она вспыхнула. Ей хотелось прижаться к нему, обнять, но почему-то это ее пугало так, словно она собиралась броситься с утеса.

— Или, может, ты сделаешь перерыв сейчас, и мы ненадолго запремся в ванной?

Она нервно рассмеялась:

— Все будут знать, чем мы там занимаемся.

— Нет, не будут. — Арт выдохнул ей в ухо.

— Моя мать все видит, все знает.

Больше Арт настаивать не стал, и Рут почувствовала разочарование.

На второй месяц раздельного проживания Рут сказала Арту:

— Если ты правда хочешь поужинать вместе, может, вы приедете к матери для разнообразия? Чтобы я не разрывалась между двумя домами. Это очень выматывает.

Так Арт с девочками дважды в неделю стал приезжать к Лу Лин.

— Рут, — заныла однажды Дори, глядя, как та нарезает салат. — Когда ты уже вернешься домой? Папа ужасно скучный, и Фи все время ноет: «Пап, нам нечем заняться, и нет ничего вкусного».

Рут было очень приятно, что по ней скучают.

— Я не знаю, милая. Я нужна Вайпо.

— Но ты и нам нужна.