— Где же теперь мой характер? — спрашивала я его. — Ты говорил, что я сильная. Где же моя сила?

На четвертый день моего одиночества я услышала сообщение по радио: «Поезжайте немедленно. Поезда снова ходят».

Я пошла к девочкам, чтобы сказать им об этом, и поняла, что произошло чудо. Но кто из богов подарил нам его, так и осталось неясным. Я просто была благодарна за то, что у всех четырех девочек, которые вышли ко мне из темных углов, были опухшие глаза, из которых сочился зеленоватый гной. Это была простая инфекция, ничего серьезного, но выглядело устрашающе: никому бы в голову не пришло их тронуть. А потом я поняла, как я могу обезопасить себя. Я взяла остатки рисовой каши, которую мы ели утром, слила с нее воду и растерла ее по лицу, шее и рукам. Она высохла и потрескалась, сделав меня похожей на обычную селянку. Остаток рисовой воды я слила в термос и добавила туда куриной крови. Потом я сказала девочкам собрать все куриные яйца, которые они смогут найти, даже испорченные, и сложить их в сумки. После этого мы были готовы спуститься к подножию холма, где была железнодорожная станция.

Не успели мы пройти первую сотню шагов по дороге, как нам попался навстречу первый солдат. Я замедлила ход и набрала в рот жидкости из термоса. Солдат остановил нас, когда мы с ним поравнялись.

— Куда вы направляетесь? — спросил он.

Мы с девочками переглянулись, и я заметила брезгливое выражение на лице солдата. Девочки принялись чесаться, а я, перед тем как ему ответить, стала кашлять в платок, который сложила таким образом, чтобы он увидел на нем кровавую мокроту.

— На рынок. Продавать яйца, — сказала я.

Мы показали ему свои сумки.

— Примете пару яиц от нас в подарок?

Японец взмахом руки велел нам идти дальше.

Когда мы немного отошли от него, я снова набрала в рот жидкости из термоса. Нас еще дважды останавливали, и дважды я откашливала то, что походило на кровавую мокроту при туберкулезе. А девочки просто смотрели на солдат гноящимися глазами.

Когда поезд подходил к Пекину, я сразу увидела на платформе встречающую нас Гао Дин. Она долго вглядывалась, чтобы убедиться в том, что я — это я, а затем, медленно приблизившись, в ужасе открыла рот.

— Что с вами случилось? — спросила она.

Я в последний раз сплюнула кровавую слюну в платок.

— Ай-ай! — взвизгнула она и отпрыгнула в сторону.

Тогда я показала ей термос с «антияпонским» отпугивающим зельем собственноручного приготовления и стала смеяться, не в силах остановиться. Я была безумно счастлива и испытывала огромное облегчение.

— Я тут места не нахожу от беспокойства, а ты шуточки шутишь! — негодовала Гао Лин.

Мы разместили девочек в семьях бывших выпускников, и потом, с годами, кто-то из них вышел замуж, кто-то умер, а кто-то приходил навещать нас как названых родителей. Мы с Гао Лин жили в задних комнатах старой лавки, торговавшей тушью в районе Горшечников. К нам присоединились Учитель Пань и Сестра Юй. Про мужа Гао Лин вспоминали редко. Мы надеялись, что его нет в живых.

Я была вне себя от гнева из-за того, что лавка теперь принадлежала семейству Чан. Все эти годы, которые прошли со дня смерти Драгоценной Тетушки, мне не приходилось вспоминать о гробовщике. Но теперь он распоряжался нами, требуя, чтобы мы продавали больше туши и делали это быстрее. Этот человек убил моего деда и отца, принес столько боли моей матери и сломал ее жизнь. А потом я решила, что если хочу нанести ответный удар, то должна быть как можно ближе к тому, на кого этот удар придется. Я поселилась в лавке, потому что это было удобно, пока я обдумывала способ отомстить.

К счастью, старший Чан не часто нас беспокоил надзором над бизнесом. С нашим возвращением тушь стала продаваться намного лучше, потому что мы делали все с умом. Мы поняли, что люди теперь редко пользовались сухой тушью и каменными емкостями для ее хранения. Шла война, и ни у кого не было времени и сил растирать твердую палочку, медитируя и размышляя о том, что предстояло написать. К тому же мы заметили: Чан стал использовать дешевые ингредиенты, и сухая тушь быстро крошилась. Именно Учитель Пань предложил продавать уже готовую смесь. Мы стали растирать рассыпавшиеся палочки, смешивать их с водой и разливать в маленькие бутылочки, покупавшиеся почти за бесценок в лавке с лекарствами, владелец которой терпел убытки.

Учитель Пань к тому же оказался великолепным продавцом. У него были манеры и стиль письма заслуженного ученого, что помогало убедить клиентов в том, что наша тушь превосходного качества, хотя это было не так. Правда, демонстрируя достоинства нашей туши, он должен был тщательно выбирать слова, которые писал, чтобы их нельзя было счесть ан-тияпонскими, профеодальными, христианскими или коммунистическими. А это было непросто. В итоге он решил писать про еду, потому что это было неопасно. Он написал: «Репа вкуснее всего маринованная», но Гао Лин забеспокоилась, что это высказывание может быть принято за намек на японцев или работу с японцами, потому что репа и редька были излюбленными лакомствами японских солдат. Тогда он написал: «Отец, мать, брат, сестра». Тогда Сестра Юй сказала, что это похоже на список погибших, что тоже может быть воспринято как протест против оккупации.

— А еще эту фразу могут счесть намеком на конфуцианские семейные принципы, — добавила Гао Лин. — И желанием вернуться во времена императоров.

Во всем таилась опасность: в упоминании солнца, звезд, направлений ветра. Все зависело от того, чего боялся читающий эти строки. Каждое число, каждый цвет и название животного — все это имело двойной, тройной смысл. У всех слов появлялись скрытые значения. Со временем мне пришла в голову мысль о том, что стоит написать на вывеске, и мы остановились на ней: «Пожалуйста, попробуйте нашу готовую тушь. Она недорога и проста в использовании».

Мы подозревали, что большинство студентов университета, покупавших нашу тушь, были коммунистами и революционерами, которые с ее помощью писали плакаты со словами «Всеобщее сопротивление!», появлявшиеся по ночам на стенах и заборах.

Сестра Юй вела учет и не придиралась к самым бедным студентам, если им не хватало на полную стоимость бутылочки туши.

— Заплатишь, когда сможешь, — говорила она.

У студента всегда должна быть тушь для занятий.

Сестра Юй следила за тем, чтобы у каждого из нас имелось хотя бы немного карманных денег, неучтенных старшим Чаном.

В тысяча девятьсот сорок пятом году, когда закончилась война, нам уже не нужно было следить за тем, чтобы наши слова не оскорбляли японцев. На улицах круглые сутки трещали фейерверки, что не мешало жителям чувствовать себя счастливыми. За одну ночь улицы заполнились всевозможными торговцами с самыми разными угощениями и предсказателями с удачными толкованиями. Гао Лин решила, что пришло время узнать о своей судьбе, и мы с Сестрой Юй отправились вместе с ней.

Предсказатель, которого она выбрала, мог написать три разных слова тремя отдельными кистями, которые он держал в одной руке. Первую кисть он прижимал к кончику большого пальца, вторую — к его основанию, а третью — к основанию кисти.

— Мой муж мертв? — спросила его Гао Лин.

Мы все удивились прямоте ее вопроса, а затем, затаив дыхание, следили за тем, как на бумаге одновременно появляются три слова: «Возвращение, терять и надежда».

— И что это значит? — спросила Сестра Юй.

— За еще одно небольшое пожертвование небеса позволят мне истолковать это предсказание, — произнес мужчина.

Но Гао Лин сказала, что она и так довольна его ответом, и пошла дальше.

— Он мертв, — объявила она.

— Почему ты так решила? — спросила я. — Его слова могли значить и то, что он жив.

— Там было ясно сказано, что пора расстаться с надеждой на его возвращение.

— Может, он имел в виду, что муж вернется, когда мы потеряем надежду? — предположила Сестра Юй.

— Не может этого быть, — отмахнулась Гао Лин, но я заметила, каку нее уже появились сомнения.