К тому времени у меня завелся милый друг, Прохор Лыков из грибовских. Всем пригож был Прошенька, и лицом, и делом, и словом радовал. Матушка к нему благоволила и дала добро на скорую свадьбу. Прознал про это Гришка, графьёв сын. Выследил он Прошу в поле, вызвал на ратание. Проша мой, сокол, был не робкого десятка, вызов принял и гонял Гришку-вертопраха¹ из края в край на коне, пока тот не напустил бесовскую воронку на моего суженого. И сгинул Прошенька. С конём вместе нашли его, опосля, неживого.

С тех пор Гришка ко мне повадился, и роздыху не стало. Бывало пряду в светёлке, а он тут как тут, в окно метит, вочками плющит². Или идешь за водой на ручей — налетит, веток наломает, по щекам нахлещет и смеется — гляди, каков я, девица! Или явится сам на двор, станет и скалится, сорочьи очи щурит — пойдешь ли за меня?

Недолго я крепилась, недолго помнила Прошеньку. Знаю теперь, чары на меня балахвост³ навёл. Но как на духу скажу тебе, Настасья, не будь во мне влечения к Гришке — не одолел бы он. Я и сама бы отдалась ему, не будь Проши, не запрети матушка. Хорош был Григорий. Такого сокола боле не встретишь, знала я это. Вольным ветром он был, ветром прилетал ко мне, и страшил, и звал, и миловал, и душа моя по нему ныла. Разве супротив лихого, буйного ветра выстоит ведьмино сердце?

Взял меня пёсий сын. Дурманом ли, добром ли, не ведаю. Сладко мне было с супостатом в высоких травах, ой, сладко, Настасья! Когда любишь — и яд елеем кажется. Отяжелела⁴ я вскоре. Гришка обещался с отцом поговорить, чтобы получить благословение на свадьбу, да только Афанасий был непреклонен. Вышел у них с Гришкой спор, да тогда ж и загубил мой колдун родного отца. Такое у них, ветрогонов бывало, не редкость это, Настасья. Я уже на ту пору смирилась, знала с кем спуталась. Матушка моя горевала по Афанасию сильно. А Гришка посватался вновь и перстень мне заговоренный подарил. Я и допредь знала — у колдунов сила часто в цацках хранится, и тут такое же было — перстень силу рода берзаринского вобрал. Вроде как Гришка меня хозяйкой своей сделал. Я поверила ему, и матушка меня с ним отпустила.

Не хочу рассказывать, Настасья, что тут в имении за бесовщина творилась. Сколько бесчинства я видывала, сколько душ загубленных. Помогала им как могла, в силу ведьмовства, духов отпускала и крестьянок, если видела дурное. Вызывала гнев Гришин, каждый раз боялась, что он меня развеет. Но ему нужен был наследник. Я ведала уже тогда — дочка растёт, моя Аннушка, кровь столетовская, смешанная с пёсьей, и все равно моя. Думала, Гришка увидит дочку, и смилуется. Как бы не так. Прогнал нас в лютый мороз, я после родов слаба еще была, еле ноги передвигала. Но сумела отомстить нечестивому за мое поругание. Свершила обряд на своей родильной крови да его перстне, чтобы не было ему добра во веки вечные. Эх, тогда и свет во мне померк, Настасья, от чёрного деяния, тело моё девичье состарилось вмиг, одряхлело. Но мне уже судьба моя была безразлична. Хотелось мести. Подалась к матушке, а та увидела меня старухой, да дитя порченной крови — и там же онемела с горя. И почила моя матушка-Марфушка с кручины о роде нашем и о чёрном моём деянии.

Аграфена примолкла, вздохнула тяжело и заговорила снова:

— Я Аннушку снесла в божий дом, к дверям уложила и приписала: «Анна Приблудова», поскольку Столетовой не могла уже звать её и сама не имела чести носить родовое имя. Вернулась к Гришке. Ох, сорвала на нём злобу, Настасья, ещё больше провинилась перед родом! Прокляла его, наслала поветрие и сверх того лютые немочи на всех его родичей. Он же меня расстрелять велел. Не упокоилась я после погибели, Настенька. Не смогла. С Гришкиной ли милости, со своей ли беспутной злобы. Так и маюсь теперь по Грибову неприкаянной старухой. Гибловым теперь его зовут. Сгинул заповедный край, одна топь осталась и нечистое место. И имение Гришкино с родом сгинуло. Видела я, устроили тут лечебницу, а в ней — сестрой милосердия пошла моя Аннушка. Не могла я её оставить без памятки. Один раз пошла моя доченька полоскать простыни на ручей, тут я ей Гришкин перстенёк и показала. То-то она обрадовалась! Я знала, сохранит моя кровиночка памятку, а ежели утеряет — я возвращу. Так и тянулась от колена к колену нашему память о проклятье пёсьей крови, пока ты, Настасьюшка, не родилась. Ты первая чистая из тех Столетовых, что после меня народились. Первая неосквернённая кровью колдовской. Тебя я приметила и проверяла, насколько крепка ты и добросердечна. Не убоялась ты меня, Настасья. А я к тебе прикипела. Столетова ты, и потому держи ответ: хочешь ли вернуть себе во владение ведьмовское наше Грибово? Сможешь ли месту чистоту возвратить и благодать? Сумеешь ли род продолжить с честью? Ответь, Настасья.

Настя, ни секунды не колеблясь, сказала:

— Да. Но у меня тоже есть условие, ба.

— Говори же, хоть я и знаю, чего хочешь ты, — ведунья оглядела её по-доброму и приласкала.

— Освободи Валерку от проклятья. Он нормальный, ба. Я за него поручусь.

— Как скажешь, преемница. Освобожу и перстень. Приходи к ручью завтра в Велесову ночь. Я тебе власть над местом передам. И приводи берзарина вымеска.

— Спасибо, бабушка!

— Не благодари. Это мне надобно тебе спасибо молвить. Прощай же! И до полночи.

Настя вздрогнула и открыла глаза. Долго лежала в тишине ночной квартиры, пытаясь прийти в себя и вспоминая пронзительные голубые глаза своей несчастной прабабки. За стеной вовсю храпел Валера. Настя прислушалась к этому ставшему таким родным звуку. Потом набралась решимости и тихо сказала:

— Мы придём, бабушка. Обязательно придём. Обещаю.

Новый сон сморил её мгновенно, и до утра субботы Настя проспала, как младенец.

Примечание к части

Музыка: «Мельница» — «Ветер»️

¹ — «беспутник, куролес» (устар.)

² — «напряжённо смотрит» (устар.)

³ — «гуляка» (устар.)

⁴ — «забеременела» (устар.)

Пробудилась Настя оттого, что Валера тормошил её за плечо.

— Приблудова! Спящая красавица, вставай, блин, ночью «Кофе Док» сгорел! А сейчас в «Яхонте» дымовуха! По всем новостям крутят!

Настя вскочила с кровати, еле продрав глаза. Она ещё слабо понимала, что хочет от неё маньяк Зорин, но сердце мгновенно наполнилось вчерашней тревогой.

— Какого...?!

Настя выпуталась из одеяла и поскакала вслед за Валерой к телеку. По главному каналу будто крутили фильм-катастрофу. Настя сразу узнала гибловский торговый центр в непроглядном дыму. Её объял ужас.

Там же Баянов! И рыбы...

— Валер, а что стряслось?

— Говорят, ночью был офигенный скачок напряжения по всему Гиблову. Только полыхнул, почему-то, газ. То ли утечка была и искра, то ли изоляция полыхнула, ЧС до сих пор разбираются. Вроде, пострадавших нет. Пока что. Странно!

— Но почему в двух местах сразу? У них что, одна система?

Валера очень многозначительно зыркнул на неё и заявил:

— Ага. Одна система — Яхонтова называется. Она ж жена хозяина торгового центра! И, помнится, некто ей на днях от души пожелал, чтоб она горела синим пламенем со всем своим добром, — он ткнул пальцем в Приблудову. — А газ как раз синим цветом и горит!

— Бли-и-ин!!! — Настя прижала ладони к щекам. — Блин! Блин! Ёкарный Бабай! Я еду туда! — Она побежала собираться.

— Я с тобой, естественно! Насть, жертв нет, — поспешил Валера успокоить Приблудову.

Та замерла с джинсами в руках и прислушалась к внутреннему голосу.

— Да. Пока обошлось. Но всё равно, погнали!

Настя всю дорогу тщетно пыталась дозвониться то Серёге, то Докукину. Она ужасно волновалась за них. Валера сидел рядом, обнимал за плечи и приговаривал: «всё хорошо, nasty, все живы, там уже вовсю тушат». Он то и дело отслеживал новости по вай-фай в метро. Потом резко убрал телефон и устремил неморгающий взгляд вперед.

— Что?! Валера! — Приблудова потрясла его за рукав. — Что там?!

— Насть, там... Кровля обрушилась, — стиснув зубы, нехотя выдавил Зорин. — Насчёт жертв неясно.