— Висит, мэм, — тот наполовину выглянул из-за двери комнаты. Целиком выглянуть побоялся.

— Он постирал твой любимый свитер в машинке, и теперь его можно подарить гномам? — догадалась, хихикая, Дашка.

— Не смешно!!!

Настя сцапала Валеру и, как провинившегося пса, потащила его к месту преступления.

— Потыкай его, Насть, — давала сзади советы Дашка. — «Кто это сделал? Кто это сделал?»

— Но-но! — возмутился Валера. — Я хотел как лучше.

— Зорин-варвар, — кипятилась Приблудова.

— Да ладно тебе, — изворачивался Валера. — Твой котэ мне туфли испортил! Ничего страшного, скинешь пару кило и влезешь в свитер. Ну или детишкам его отдадим нуждающимся. Насть, купим с получки новый!

Приблудова прищурилась. Эти байки про получку она слышала в который раз! Зорин вечно всё портил, такая уж у него была натура.

— Этот свитер бабушка связала! — бросила она козырной аргумент.

Валера взял со стола мобильник.

— Сейчас напишем моей дзергинской бабушке, она свяжет тебе такой же! Nasty, слышишь «дзынь» — она уже берёт спицы!

Приблудова махнула на этого дурака рукой и сменила гнев на милость. За разрешение посмотреть, как он рисует.

— ...Я был один в эти дни, я мерял их на годы. И в одночасье сгорел любимый мною город. Но тут вошла она, я спутал имена, и стал белее мела. Война со всех сторон, а я опять влюблен — что ты будешь делать? — пел лиричный голос из колонок.

Валера сидел напротив Дашки с альбомом и рисовал её карандашом. Настя смотрела за острое Валерино плечо и удивлялась, как хорошо выходит подруга. Что Настю всегда поражало в творчестве Зорина — все его люди на рисунках выходили живыми. Редкое и ценное качество для художника! Зорин прекрасно умел схватывать эмоции и передавать особенности натуры. Карандашная Дарина, казалось, вот-вот расхохочется и убежит с листа. Точь-в-точь как ей хотелось сейчас поступить в реале! Настя понимала Дашкино нетерпение, ведь подруге было неведомо, что с ней делают на бумаге. Светлая сидела полубоком к Зорину в неподвижной позе и улыбалась, загадочно, лукаво. Ей было сложно оставаться в одном положении, но стоило чуть сдвинуться, как Зорин делал страшные глаза и махал на неё карандашом. Дашка смеялась и возвращалась в позу. И Валерины глаза вновь начинали сиять от восторга. Настя наблюдала за ними и улыбалась. Между Светлой и Зориным, несомненно, происходило что-то большое и настоящее. Они плавно увязали друг в друге.

— Что будешь делать ты, когда застучит в твоей груди часовая бомба? И я звоню тебе домой для того, чтобы узнать, что тебя нет дома¹...

Примечание к части

¹ — песня группы «Сплин» — «Что ты будешь делать?»

Сегодня Баянов, вопреки обыкновению, был мрачным и тихим. Он старательно не смотрел в сторону Насти, краснел, сопел и делал такой вид, будто его мучает постоянная, но в целом, переносимая боль. «Сердечная боль, сюсюсю, — скрипнула зубами Настя, набирая антибиотик в шприц. — А я такая-сякая, сердцеедка. Все губы вон в крови Серёгиной. И в зубах дуга аорты. Ни стыда, ни совести».

Она с трудом загнала Аркашку в угол и саданула ему укол прямо в сачке — астронотус настолько окреп, что при вылове в ведро сопротивлялся яростно и мог повредить себя. Аркаша сердито подёргался и с облегчением свалил из сачка. Настя покосилась на Баянова, тот — на Настю. Правда, заметив, что она поймала его взгляд, тут же отвернулся.

Говнюк не хотел и в этот раз идти сопровождающим. Его буквально взашей вытолкал на галерею первого этажа Докукин и следом погрозил кулаком. Выглядело комично, Настя поняла, что Дмитрий Иванович просёк их с Серёгой романтическое недопонимание. Но старшина Баянов оказался кремень, а не мужик, и упорно изображал детский сад. Настя закрыла аквариум и сказала:

— Всё, теперь до пятницы. Колоть больше не надо.

— Сегодня их кормил, — сухо отозвался Серёга. — Он тоже поел.

— Ну и хорошо. — Настя хотела слезть со стремянки. Но Серёга придержал лестницу, сжав её так, будто приварился к ней. Он согнул спину и сморщился, Настя было испугалась, что парня замучил гастрит, и он нуждается в помощи, но Баянов тихо и неуверенно спросил:

— Насть, ты мне скажи, у тебя кто-то есть?

Приблудова издала горестный вздох и надула щёки.

— Серёж, ну ё-моё!

— Ты скажи! — он придвинулся ближе.

— А то что, не дашь слезть? — огрызнулась Приблудова с верхотуры.

— Зачем, слезай, пожалуйста, — Серёга выпустил её, и Настя слезла. Она видела, что Баянов ждёт ответа на вопрос, и призналась:

— Серёж, у меня сейчас дофига проблем. Ты себе не представляешь, каких! А ты вместо того, чтобы, как обещал, беречь меня и попробовать выяснить, что происходит, строишь из себя обиженного мальчишку! Я думала, ты нормальный, честно.

Баянов, слыша это, покраснел так, что волосы стали намного светлее его кожи.

— Я просто... Ты пойми, я уже обжигался. Моя меня с войны не дождалась.

— И в этом виновата я, верно? — разозлилась Настя.

— Нет, что ты, но я к тебе... Я тебя...

— Серёж, честно. Не надо так. Не ты один обжигался. Подумай об этом и, если готов по нормальному со мной, то давай, а нет — так нет. Хотя бы не заставляй меня переживать и расстраиваться.

Объяснение вышло сбивчивым, но Насте понравилось. Серёга постучал рацией по аквариуму, и к нему в надежде на жрачку приплыли попугаи.

— Извини, я в туалет, — зачем-то доложила Настя.

— Там на улице, — мотнул головой Баянов в сторону двери.

— Что? — вспыхнула Приблудова.

— Мужик курит. Тебя ждёт. Вы вместе приехали, я видел.

— Старшина Баянов служил в разведке, не иначе, — съехидничала она. — Мой брат. Ещё объяснений надо?

Серёга, посветлев лицом, недоверчиво улыбнулся.

— А ты его раньше сюда не таскала.

— Раньше было безопасно, — отрезала Настя.

— А теперь нет, что ли?

— Что ли нет.

И не удостоив Баянова бо́льшим объяснением, умотала в туалет. Сделав то, зачем пришла, постояла у раковины с включенным краном, пытаясь справиться с эмоциями. Слишком много переживаний за последний месяц.

Настя опустила руки в воду, плеснула ею себе в лицо и уставилась в большое зеркало. Мокрая и злая. Почти, как та ведунья... Словно по её заказу, отражение в зеркале раздвоилось, и Настя увидела за спиной молодую, светловолосую женщину, сердитую, как сама Приблудова. Две пары глаз смотрели из зеркала — светло-голубые Настины и яркие, как небо — у призрачной ведьмы. Следом за ними в отражении вырос из ниоткуда дивный лес. Ветви усыпанных золотом лип шумели, клёны приветливо шуршали носиками, дикие травы увивали стопы, и из них, трепеща ажурными крылышками, вспархивали крупные синие стрекозы. Говорливо бежал ручей вдали. В кронах деревьев щебетали сойки и синицы. Юркая белка спрыгнула с шершавого ствола лиственницы на плечо ведуньи.

Настя была заворожена красотой увиденного. Но ведунья заговорила, перебивая звоном голоса шум ручья.

— Блюдешь ли заветы мои, Настасья?

Та, онемев и моментально вспомнив вчерашний капучино, помотала головой. Врать было бесполезно.

— Вот как, — хищно сверкнула глазами ведунья. Картинка за ее плечами начала меняться, солнце померкло, дивный лес заполнился черным маревом. Птицы попадали с ветвей замертво, деревья сбросили листья и застучали ветками, подняв дикий вой. — Вот как, неслушная. Добро же. Думала, ты меня гневить не будешь, а и ты такая же пустомеля, как и весь люд. Вот тебе мой наказ — ползи на карачках до главного колокола, иначе будет тебе отмерено до заката!

Настя, цепенея от ужаса, слушала ведьму и чувствовала, как у неё в прямом смысле слова поднимаются волосы на голове. До колокола... до кремля, что ли? Но тут вспомнила, что решила сказать, и, сжав кулаки (была не была!) шепнула:

— Нет.

Нафиг надо. Это пора прекратить.

— Чу, не перечишь ли, попрешница¹? — Приблудова ощутила костлявые пальцы у себя на плечах, и то, как с силой они сжали её кожу.