Мы с Грэмом берем такси до Парк-авеню, и когда выходим на улицу, он тянет меня за руку и ведет через улицу.

Я прикрываю глаза рукой козырьком и смотрю на высокий небоскреб, который является моим домом.

— Э-э, ты же знаешь, что мой дом в другой стороне, верно?

— Да.

— Тогда почему мы идем в противоположном направлении?

— Нам нужно сделать пит-стоп. У меня для тебя сюрприз.

— Куда мы идем?

— Ты понимаешь значение слова «сюрприз»?

Я закатываю глаза.

— Ага. Но не значит, что мне это нравится.

— Это происходит, нравится тебе это или нет.

— Нет.

Искоса смотрю на него, выгибая бровь.

— Что у тебя в рюкзаке?

Грэм хихикает и качает головой.

— Ты неумолима. Задаешь столько же вопросов, сколько и моя племянница.

— Ладно. Передай ей, чтобы продолжала спрашивать, пока не получит ответы, которые хочет. На самом деле, я сама скажу ей, когда…

Вжимаюсь пятками в землю, когда понимаю, где мы. Я ни разу не заходила в Центральный парк с тех пор, как в последний раз была здесь с Эриком. Это было наше место, и не хотела приходить сюда без него.

Грэм обнимает меня за плечи, и я сопротивляюсь, когда он подталкивает к толстому дереву. Его голос низкий и нежный, когда говорит, будто уговаривает дикое животное поесть у него с ладони.

— Знаю, что ты не была здесь с тех пор, как умер Эрик, и что ты никогда бы не пришла сюда по собственной воле.

Он разворачивает свой рюкзак перед собой и расстегивает молнию на большом отделении. Сунув руку внутрь, достает красное фланелевое одеяло и встряхивает его. Разложив на землю, снова лезет в сумку и достает мой блокнот для рисования и карандаш.

— Ты можешь рисовать или не делать этого вовсе. Также я взял закуски. — Он достает из своего рюкзака коричневый бумажный пакет и протягивает его мне. — И не мог забыть про алкоголь.

Руки дрожат, когда беру у него замаскированную бутылку текилы.

— Зачем ты это делаешь?

— Ты выглядишь такой счастливой, когда рассказываешь об Эрике, о том, какими вы двое были раньше. Было бы жаль, если бы ты перестала приходить сюда только для того, чтобы не думать о нем, — он пожимает плечами. — И кто знает? Может, однажды к тебе вернется вдохновение рисовать.

Реакция моего тела на бегство находится в состоянии повышенной готовности, и я хочу бежать. Подальше от воспоминаний о том, как весело нам с Эриком было здесь раньше. Подальше от чувств к Грэму, расцветающих внутри меня.

Но когда он садится на одеяло и смотрит на меня снизу вверх своими чарующими глазами, что-то внутри тянет меня опуститься рядом с ним.

— Я не хочу рисовать.

Грэм кивает и засовывает блокнот обратно в сумку.

— Тогда не надо. Давай просто будем. Я и ты. И вспоминаем о твоем брате.

Он прислоняется спиной к стволу дерева, и я проскальзываю между ног, прижимаясь спиной к груди. Его подбородок покоится на моей макушке, а эти огромные руки обхватывают мой живот.

Мы сидим в тишине, наблюдая за людьми, проходящими мимо нас.

Мы с Эриком обычно хлопали бегунам, когда они пробегали. «Молодец», — говорил он, отправляя в рот пригоршню «Доритос». Любая собака, которая пробегала мимо, должна была остановиться у нашего одеяла, чтобы Эрик мог погладить ее. И он подружился почти с каждым пожилым человеком, который прогуливался по парку.

Если вы знали настоящего Эрика, значит вы любили его. Он вызывал улыбку на лицах людей, куда бы ни шел. Меня убивает мысль о том, как сильно ему было больно в глубине души, даже когда делал счастливыми всех остальных вокруг себя.

Грэм не пытается заставить меня говорить об Эрике или заставить меня рисовать. Мы не разговариваем, ни разу за все время, пока мы там.

Кажется, это то, что я люблю в нем больше всего: он дает мне то, что мне нужно, и то, о чем я даже не догадываюсь, что мне нужно, не произнося ни слова.

И когда говорю, что готова уйти, Грэм собирает вещи, и мы уходим.

* * *

— ЛУЧШЕ. ЕЩЕ РАЗ.

Мое тело напрягается, и я двигаюсь к нему.

— Сильнее, Эва.

Я вкладываю в удар больше силы, и мой кулак соприкасается с ладонью Грэма, издавая громкий чмокающий звук.

— Идеально. Ты должна вложить весь свой вес в удары.

Подпрыгиваю взад-вперед на носках, как будто я Мухаммед Али, держа кулаки перед носом.

— Что дальше? Научи меня чему-нибудь еще.

Грэм хихикает.

— Ну, ты можешь воспользоваться приемом «коленом по яйцам». Давай подумаем, что делать, когда кто-то берет тебя сзади.

Я приподнимаю бровь, когда уголок моего рта дергается.

— Нападай, Эва. — Он качает головой. — Сделай это сексуально.

Ухмыляюсь, когда Грэм занимает свое место позади меня.

— Если нападающий хватает тебя вот так, — говорит он, обхватывая меня руками за грудь, заключая руки в свою хватку, — твой первый инстинкт — запаниковать и сопротивляться ему. Но паника берет верх над мозгом, и ты не можешь мыслить здраво. Поэтому стоит сохранять хладнокровие, даже когда страшно. Это единственный способ, которым можешь спасти себя.

— Что мне делать?

— Твое оружие — это ноги и голова. Но нужно быть осторожной, когда бьешь кого-то головой, потому что можешь вырубиться сам. Всегда выбираю удар ногой в коленную чашечку или голень. Чертовски больно, и это может ослабить его хватку на тебе.

Сглатываю, вспоминая нападение в прошлом месяце.

— Придурки, которые схватили меня, несли за ноги, так что я не могу ими пользоваться.

Руки Грэма скользят вверх и обхватывают мои плечи.

— Мне очень жаль, что это случилось с тобой.

Поворачиваю шею, чтобы оглянуться на него.

— Если бы этого не случилось, я бы никогда не встретила тебя.

Его глаза сужаются, в них, словно буря, бушует страдание.

— Это было бы лучше, чем если бы ты пострадала.

— Я бы заново пережила ту ночь, если бы это привело нас обоих сюда, к этому моменту. — Я протягиваю руку и прижимаю ладонь к его щеке. — Видимо, это именно то место, где нам суждено быть.

Грэм опускает голову, закрыв глаза, и прижимается своим лбом к моему.

— Ты веришь в судьбу?

— Начинаю, — шепчу.

— Если бы я захотел уехать, начать все сначала в каком-нибудь новом месте, ты бы поехала со мной?

— Тут же.

Ответ приходит быстро и решительно. Без колебаний. Без страха. Без какой-либо неопределенности.

Я бы последовала за Грэмом, куда бы он ни пошел.

Сжав мою челюсть своей огромной рукой, он завладевает моими губами во всепоглощающем поцелуе.

Этот поцелуй не наполнен похотью или целеустремленностью. Это больше, чем любая другая эмоция, которую я когда-либо испытывала. Это единственный способ, которым Грэм может выразить свои чувства в данный момент. Там, где слов не хватает, действие всегда может выразить масштаб того, что чувствует человек. Действие — это доказательство того, что у тебя на сердце.

Возможно, он расскажет мне не все. Возможно, в нем есть какая-то тайна. Возможно, у меня еще нет всех ответов, которые хочу получить. Но Грэм всегда показывает мне, как сильно он заботится обо мне. Это проявляется в мелочах: латте, который приносит мне каждое утро, хотя мы проходим мимо «Старбакса» по дороге в «Уолдорф»; еда, ожидающая меня после долгого дня; то, как он слушает все, что говорю, и понимает даже то, о чем молчу. Больше всего это чувствуется в его поцелуе, в каждом его прикосновении и ласке.

В глубине души я знаю, что Грэм тоже влюбляется в меня, потому что это чувствую.

Скажи ему.

Слова вертятся на кончике языка, пока громкое рычание не разрушает момент. Глупый желудок.

Дыхание Грэма щекочет мою кожу вместе с его мягким смешком.

— Давай накормим тебя.

Мы направляемся на кухню, и Грэм прислоняется к стойке, пока роюсь в холодильнике.

— Я не такой шеф-повар, как ты, но могу приготовить отличный сэндвич. С майонезом или горчицей?