— Он лжет! Он один из этих ублюдков в белых халатах! — Сорвался пациент, стоявший справа от лидера, указывая на меня коротким изуродованным пальцем. — Он такой же, как тот с камерой! Тот тоже был из них!

— К чертям его! Поджарить на огне! — поддержал его возгласы другой, покрытый отвратительными язвами.

От одного упоминания об огне меня бросило в жар, невольно издал какой-то невнятный звук, похожий на всхлип: перед глазами словно заново возникла жуткая картина уходящего священнослужителя и ярких языков пламени, лижущих мои ноги… Из транса меня вывел пациент, которого окрестил лидером, и который сейчас направлял на меня острие своего ножа.

— В этом мире возмездия нет третьей стороны, — проговорил он, пристально смотря мне в глаза, что уже давно утратили уверенность, — или ты с нами, или — против нас. Научу тебя держать нож с правильной стороны, и если ты докажешь свою преданность общему делу, позволю тебе жить. Сейчас ты пойдешь с нами и покажешь, чью кровь ты готов пролить в этой борьбе.

По его указанию все остальные пациенты бросились на меня, прежде чем успел принять какое-либо решение, и, подхватив меня под руки, с неистовыми безумными криками потащили куда-то в неизвестном направлении. Их было так много, и двигались они так стремительно, что у меня не оставалось ни единого шанса вырваться или как-то объяснить им, что то, что они делают, неправильно. В очередной раз оказался полностью во власти непередаваемого нечеловеческого ужаса, захлестнувшего все мое измученное естество: от этого мое сознание отказывалось воспринимать происходящее адекватно, глаза не могли уловить ни единую деталь, отчего все вокруг проносилось нескончаемым потоком бессмысленных картинок. Моя жизнь снова оказалась в руках безжалостных людей, у которых не было ни единой причины относиться ко мне с пониманием или состраданием, и все, что мне оставалось — это безмолвное ожидание их дальнейших действий. Единственным, что еще был способен понимать на тот момент, было то, что моя судьба зависела во многом от моих собственных решений, которые мне предстояло в скором времени принять…

— Смерть и налоги, и смерть, и налоги, и смерть!..

Бежавший впереди пациент с шумом распахнул дверь, и меня затащили в довольно просторный зал, в центре которого были установлены два металлических стола. На одном из столов лежало изрезанное тело какого-то доктора. Беглым, напуганным взглядом осмотрел стены этого помещения и пришел к ужасающему выводу — место, в которое меня привели, представляло собой некую секционную морга. Под возбужденные крики гнева и взаимного ободрения пациенты подвели меня к первому столу, на котором лежало тело мертвого доктора. Только тогда цепкие влажные руки, державшие меня в своей крепкой хватке, наконец, разжались, предоставив мне иллюзию свободы. То, что это была именно иллюзия, осознавал прекрасно — все пути к отступлению были перекрыты, пациенты окружили меня, кое-кто из них даже зашел мне за спину. Был полностью в их власти.

В немом ужасе огляделся еще раз, пытаясь предугадать, к чему стоит готовиться. Из-за спины ко мне медленно подступил пациент-лидер, по-прежнему сжимавший в руке огромный нож.

— Вот доктор, — обходя стол и останавливаясь напротив меня, прокомментировал он, и покосился на бледное лицо убитого, рот которого был приоткрыт, — мы все давно мечтали о таком дне. А теперь и ты тоже сделаешь это. Дай волю своим эмоциям.

С этими словами пациент с размаху вонзил нож в открытый рот доктора и, смотря на мою реакцию, медленно провернул его против часовой стрелки. От мерзкого хруста крошащихся позвонков к моему горлу в очередной раз подступил приступ тошноты, не смог вынести такого зрелища и отвел взгляд, хотя здравый смысл подсказывал мне, что в данный момент отвращение и неприязнь нельзя показывать ни в коем случае.

— Что… ты хочешь от меня? — с трудом выдавил из себя, буквально заставив себя посмотреть на злобное лицо стоявшего напротив пациента.

— Хочу посмотреть, на что ты способен, — ответил он, вытаскивая нож и снова резко вонзая его в кровавое месиво, бывшее некогда ртом несчастного доктора.

Вытащив нож во второй раз, пациент подбросил его в руке, поймав уже за лезвие, и протянул мне рукояткой вперед. Немея от ужаса, принял оружие из его рук.

— Режь, — потребовал он, пристально следя за мной, — пусти ему кровь.

От дикости всего происходящего я почувствовал, как ноги подкашиваются. Опустил мечущиеся глаза на мертвое тело перед собой. Меня захватила волна трепета — этим безжалостным безумцам понадобилось проверить мою лояльность самым простым и одновременно отвратительным способом — они хотели заставить меня кромсать тело их смертельного врага, совершить постыдный акт надругательства над ним! Это только казалось простым — вонзить нож в уже мертвое тело, но на деле и не представлял, как можно сделать такое, да и не просто сделать, а сыграть убедительно, изобразив при этом ненависть и презрение на лице. Да, знал, что этот убитый человек совершил немало зла за свою недолгую жизнь, но у меня рука не поднималась ударить ножом себе подобного, пусть и мертвого. Проблема нравственного выбора всегда была самой тяжелой для меня. В то же время прекрасно осознавал, что сейчас решается моя судьба: по омраченным кровавым помешательством лицам пациентов видел, что никто из них не станет колебаться, прежде чем убить меня. Меня утопят в собственной крови, если не смогу убедить их, что являюсь таким же, как они. И ведь это было правдой! На ум сразу пришли брошенные кем-то из них слова про «того с камерой», который отказался резать мертвое тело и был объявлен ими сотрудником. О судьбе этого несчастного мне даже не хотелось думать, тем более моя собственная жизнь висела на волоске.

— Что? Не хочешь? Слишком неприятное занятие для такого, как ты? — видя, что колеблюсь в нерешительности, спросил лидер. — А может, ты все-таки один из них?

Поднял глаза на него. Убьет. Он меня убьет. Это уже давно был не человек, а животное, отведавшее человеческой крови, для которого не существовало такого понятия как «милосердие».

«Он уже мертв все равно, он ничего не почувствует», — мелькнуло у меня в голове, когда вновь посмотрел на распростертое тело, лежавшее на столе.

От одной мысли о том, что они могли заставить меня резать еще живого человека, внутри меня что-то сжалось. Покрепче ухватил рукоятку ножа, выбрав оголенный участок кожи на руке мертвого доктора. Поднося нож к ней в нерешительности, замер, представив себе, как сейчас потечет кровь. Или не потечет — его сердце ведь уже не билось…

«Надо представить, что это просто мясо, просто кусок мяса, который надо разделать, — пытаясь настроить себя, подумал, но от моих же собственных мыслей меня обуял еще больший ужас, — боже, что же такое несу?! Просто кусок мяса? Значит, такой же, как все они? Обезумевший и очерствевший, как эти несчастные, доведенные до отчаяния пациенты?»

Не медля более ни секунды, проколол острием ножа кожу мертвого доктора, встретив сопротивление тканей и отметив про себя, что это оказалось гораздо сложнее с физической точки зрения, чем изначально предполагал, и затем, надавив на рукоятку сильнее, повел ножом в сторону, разрезая мышцу прослойка за прослойкой. Из раны медленно потекла кровь, выдавливаемая лезвием. Мое сердце на какой-то момент словно замерло, а затем забилось с ускоренным темпом; от вида расходящейся кожи и увеличивающейся на глазах раны меня бросило в холодный пот.