— Бедняжка… всю себя им… не жалея. — Охали одни.
— Это же надо было так себя угробить, женщину! Да ради кого? — причитали вторые.
— Жизнь, которой я боюсь… — молвили третьи, молодые и неопытные, науськанные старшим поколением, которое пропитано злобой, завистью, корыстью и всевозможными пороками.
— Быстрее, ма, там это!.. Быстрее! — из-за обилия эмоций, которые лились через край, парень едва ли не забыл как произносить слова.
Обескураженная женщина с полотенцем на плече поспешила за старшим ребенком, пытаясь понять — что же могло случиться такое, что сын оставил ненедавно родившегося ребенка одного. Но все догадки треснули и осыпались где-то внутри с громким звуком битого хрусталя. Малышка Оли стояла на своих маленьких ножках, вцепившись мертвой хваткой за край стола, и усердно старалась остаться в этом же положении. Для нее это было в новинку, видеть мир чуть выше, наконец-то встать с четверенек и почувствовать напряжение в хрупких ножках.
Истинные слезы счастья засверкали в карих глазах женщины, а внутри разлилось, словно пролитый горячий чай, тепло, накрывающее собой все те осколки ужаса, сметая их восвояси.
Ноа осторожно обошел кофейный столик, сделанный из ольхи в красно-бурых оттенках, немного пригнулся, чтобы не нависать над сестренкой, а после аккуратно присел рядом с ней. Если бы можно записать этот момент в голове, то они бы так и сделали, ведь не успеваешь и обернуться, как дети вырастают и такие моменты забываются, стираются из памяти, к сожалению, безвозвратно.
— Ты такая умничка, дочка! — прошептала восторженная и тронутая Мари, прижав к трясущимся губам кулак, и все никак не могла успокоиться и перестать плакать. Соленые капельки стекали сами по себе, словно обязаны.
Когда Оливии исполнилось пять, то атмосфера их дома словно изменилась. Первым на себе ощутил Ноа. Его выезды на соревнования становились редкими событиями, пока в одночасье не исчезли вовсе, а все из-за злосчастного ослабления организма. Пустяковое дело, подумает кто-то, пропить таблетки, прокапаться и будешь, как новый. Семья Янг тоже так думала, впрочем, врачи тоже. Но последние лишь разводили руками в очередной раз, когда приходили результаты анализов. Парень, можно сказать, переехал жить в больницу, так как болезнь никак не хотела отступать, притягивая все новые и новые виды мутации вирусов. Он страшно исхудал, под когда-то жизнерадостными глазами засели мешки и темные круги, словно клеймо. Улыбаться мальчик перестал когда в девятый раз сдавал одни и те же анализы, проходил те же курсы лечения, глотал горсть таблеток на завтрак, обед и ужин, но толку от этого все равно не было никакого — в лаборатории находили новые болячки, которые постепенно разрушали не только его тело, но и жизнь в целом.
Его лечащий врач — Джастин Мур, стал для него третьим родителем, ведь ту любовь, заботу и тепло, которого Ноа лишился, он вновь мог получать, но уже от другого человека.
— Здравствуй, парень. Как ты себя чувствуешь? — аккуратно присаживаясь на край больничной койки, поинтересовался доктор.
Откинув плед с головы, больной глянул на вопрошающего и немигающим взглядом уставился на него. Узнав утром, какой диагноз ему могут поставить, он, казалось, окончательно потерял весь красочный смысл жизни.
Их гляделки продолжались с полминуты, до тех пор, пока Джастин не прекратить строить из себя непонимающего святого мученика, а просто тяжело выдохнул, похлопал его, так по отцовски, по ноге, укутанной в одеялах, и просто молчал вместе с ним, смотря в белую стену. Обстановка была настолько гнетущей, что щемило в сердце, так непростительно и беспощадно, как кольца удава, сжимающиеся над жертвой. Слова в этой ситуации были бесполезными, впрочем, как и все, что делали по отношению к парню. Ни один курс лечения ему не помог, на на грамм, капельницы, таблетки, уколы, все коту под хвост — ему становилось только хуже с каждым днем. Но что было самым отвратительным — никто, даже самые квалифицированные врачи, не могли сказать что с ним. Казалось бы простой вопрос. Просто возьми и найди ответ, сложи два плюс два, приди к логическому заключению. Ведь это всего лишь ослабление организма, которое должно быть чем-то вызвано. Наследственное? Инородным телом? Вирусом? Наказанием? Но чьим — Божьим или Дьяволом. Перед кем мальчишка успел провиниться и насколько сильно?
— Кхм… Послушай, все будет хорошо ладно? Раз ты слышал утренние новости, то позволь мне все разъяснить, — Мур прокашлялся, пытаясь проглотить противный ком в горле, но у него никак не получалось. — Мальчик мой, был созван консилиум, где врачи очень долго советовались, выдвигали и опровергали диагнозы, но в конце концов мы все сошлись на крайне скептическом, но хотя бы каком-то мнении. Я… кхм, Господи, как же сложно… Ноа, мы думаем, у тебя новая и неизученная, абсолютно неизвестная форма ВИЧ-инфекции или же СПИДа. Но ты не отчаивайся, понятно, это всего лишь первый выдвинутый диагноз, который явно окажется неправильным. У всех же бывает право на ошибку, даже у врачей. Как бы ужасно и отвратительно это не звучало. Мы не знаем как это появилось у тебя, передается ли оно и как, сколько люди с этим живут и каковы шансы на излечение… Столько вопросов и ответов… их просто нет. Но это пока что. Уверен, современные технологии смогут ответить на них все. Ну, а пока просто держись, мой мальчик, мы все поможем тебе, если ты не сдашься и поможешь сам себе, ладно? — Казалось, Джастину самому нужен был этот монолог, успокоить его душу, мечущуюся в клетке ребер. Не глядя на парня, он молча вышел из палаты, в которой почти становилась жизнь.
Вкус собственной крови — это все, что чувствовал Ноа. Его глаза горели от непролитых слез, а глаза напоминали выемки в камне, доверху наполненные водой, такой соленой и горькой. В голове эхом бились слова его лечащего врача, сводя подростка с ума. Он ведь даже не знал, какую именно часть его тела ненавидеть, где засела эта треклятая болезнь и почему конкретно он слег от недуга.
Крепко сжав одеяло, да так, что костяшки на руках побелели, а кожа натянулась до пределами, он сдерживал свой крик беспомощности и безысходности, ведь прекрасно понимал, если сама медицина бессильна перед этим, то что ему еще оставалось делать? Молиться? Верить в лучшее? В чудо? Нет, это была пустая трата времени, впрочем и его жизнь — обличие бесполезности и дно людской слабости, худший из пороков, который только мог существовать.
Проходит около трех месяцев, трех долгих и мучительно больных месяца, прежде чем врачи наконец-то находят то, что может помощь парню. За это время его тело подверглось не только истощению, но и различного рода повреждениям. Его кости стали настолько хрупкие и слабые, что могли сломаться при ударе средней силы, а кровеносная система потихоньку выходила из строя: его капилляры то и дело лопались, а вены в руках периодически рвались, вызывая телеангиэктазию. Поэтому, дабы избежать еще больших проблем, Ноа передвигался на инвалидной коляске, с мешочком, наполненным необходимым раствором, прикрепленным к нему трубками.
Ловить косые, но полные сожаления, взгляды для него стало обычным делом, ведь сам того не желая стал легендарной личностью в этой больнице, известный печальным недугом. В очередной раз катаясь на инвалидной коляске, с помощью своей медсестры, его окрикнул один из главврачей. Белоснежный халат колыхался от того, как стремительно мужчина двигался в сторону больного. Его напряженное выражение лица не предвещало ничего хорошего, поэтому парнишка морально уже был готов к чему-то страшному, что сможет причинить боль еще раз.
