Меня захлестнули смешанные чувства: с одной стороны, был уверен, здесь мне уже ничего не угрожает, но с другой… С другой стороны, даже стены в этом месте были пропитаны безысходностью и страхом содержавшихся здесь пациентов, казалось, деревянный пол потемнел от их пролитых слез.

Невольно вспомнил другие клиники, в которых мне доводилось работать. Мы всегда старались как-то скрасить жизнь тем, кто был в нашем ведении, старались всячески социализировать их: для пациентов организовывались всевозможные творческие занятия, спортивные мероприятия, направленные на развитие командного духа, ведь психически больные почти всегда являются индивидуалистами. Всем отделением поздравляли наших подопечных с днем рождения, старались создать атмосферу доверия и взаимопомощи. А здесь…

«Мне ничего больше не угрожает, здесь уже безопасно, — пытаясь успокоить себя, подумал, медленно направляясь вперед по коридору, — если тут и остались пациенты, они должны меня помнить. А больше тут никого нет: священнослужитель со своими приспешниками сюда не сунется».

Это был второй этаж мужского отделения, место, где располагались кабинеты администрации и процедурные палаты. Пациентов содержали на третьем этаже.

Брел медленно, почти бесцельно, в моей голове снова и снова прокручивалась картина моего прощания с Эндрю.

«Как же допустил это?» — с болью задавал себе вопрос, касаясь обшарпанных стен.

Мой блуждающий взгляд остановился на трех старых и покосившихся портретах, расположенных неровным рядом. С выцветших черно-белых фотографий на меня смотрели злобные и бездушные лица администраторов и докторов клиники, руководивших ей в середине пятидесятых годов прошлого века. Эти портреты не давали мне покоя еще в то время, когда работал здесь: становилось некомфортно под этими с давящими тяжелыми взглядами — и ведь был сотрудником, а не пациентом, страдающим от паранойи или шизоаффективного расстройства. Мне было страшно думать о том, какие жуткие образы рисовала психика больного человека, но на мои просьбы убрать эти отвратительные фотографии персонал отделения не обращал никакого внимания.

«Вместо того чтобы рисунки пациентов вешать, он эту мерзость тут нацепил!» — промелькнуло в моей голове, и сделал то, что давно уже надо было сделать. Скинул все три портрета на пол.

Оставив фотографии позади, медленно пошел дальше, чувствуя, как от измождения ноги начинают подкашиваться. Не мог идти дальше, просто не мог: был настолько опустошен морально и физически, что мне хотелось упасть в изнеможении и закрыть глаза. Забыться. Перестать существовать. Остался один в этом огромном кошмарном мире под названием «лечебница».

— Один… Один… Ни одной живой души… Не могу… Не могу… — едва различимо шептал, хотя рядом действительно не было никого, кто мог бы услышать мои стенания.

Мои ноги подкосились, споткнулся и упал. Коснувшись грязного пыльного пола лбом, закрыл глаза: чувство вины, перемешанное с безысходностью, жгло меня, как раскаленное железо. Не мог избавиться от навязчивой мысли о том, как в данный момент где-то в полумраке заброшенного женского отделения бредет Эндрю, которого должен был спасти из этого ада на земле. Прислушался ли он ко мне? Станет ли пытаться выбраться из клиники? Или просто отдастся своей кошмарной судьбе? Наложит на себя руки от отчаяния? Почему допустил это?

Полежав какое-то время на полу, неуверенно поднялся на ноги и, пошатываясь, побрел дальше. Был полностью опустошен, подавлен, лишен цели и надежды. Держался все это время только потому, что рядом был пациент, которого нужно было поддерживать, мотивировать, а теперь… Теперь все было кончено.

Поравнявшись с неприметной с виду деревянной дверью, которая была лишь немного прикрыта, остановился, смотря на нее пустым и бессмысленным взглядом. Слишком хорошо знал это место. Это была не просто дверь. Это была дверь в кабинет администратора мужского отделения Коэна.

Некоторое время просто стоял, разглядывая деревянный узор; на ум моментально пришли воспоминания о том, как владелец этого кабинета обругал меня за то, что заглянул внутрь без спроса. Это ведь было так недавно, но за этот короткий промежуток времени успел потерять почти все, что у меня было, даже право распоряжаться собственной жизнью. Постояв еще немного, толкнул ручку прикрытой двери.

Передо мной предстал кабинет, точно такой же, каким его запомнил. Около двери находился невысокий платяной шкаф, старый и немного покосившийся, рядом с ним в ряд были поставлены несколько стульев. Возле другой стены был расположен письменный стол, на котором была не слишком аккуратно разложена всевозможная документация и отчеты. Чуть в стороне покоилось кресло на колесиках, на спинку которого был накинут потертый твидовый пиджак коричневого цвета. Пахло спиртом и лекарствами. Единственным источником освещения в комнате являлась старая настольная лампа, установленная на краю стола, от которой исходил неяркий желтоватый свет, а возле нее была оставлена кружка с кофе. Следов погрома и бесчинств пациентов не было: складывалось впечатление, что администратор просто оставил все свои дела и покинул кабинет.

«Даже не закрыл на ключ — бежал, наверно. Спасал свою жизнь. Пациенты просто растерзали бы его за то, что он с ними вытворял», — с неприязнью подумал, переступая порог и плотно закрывая за собой дверь.

Единственное окно в кабинете было открыто, и теперь шторы развевались от поднявшегося шквалистого ветра. Открытому окну ничуть не удивился: Коэн всегда закрывал все, что можно было, когда на улице было душно, но стоило только подняться ветру и начаться дождю, как он моментально открывал все двери и окна нараспашку, в результате чего болели и пациенты, и он сам. Санитары смеялись и подшучивали над его странностями у него за спиной, но сейчас, после того, как узнал, что он развлекался, мучая пациентов, все эти шутки казались мне совершенно не смешными и неуместными. Медленно подступил к окну и прижался лбом к холодной металлической решетке.

Туман уже полностью рассеялся, но небо было затянуто грозными тучами. Было невероятно темно, как будто на землю уже опустилась безлунная ночь, но скосив взгляд на часы, висевшие на стене, увидел, было всего полшестого вечера. Это было как-то жутко, даже неестественно…

— Какая тьма… Как будто ночь, — обреченно прошептал себе под нос.

Как же горько и иронично было мое положение! До свободы можно было рукой подать, но при этом она была совершенно недосягаема: мог вдыхать свежий осенний воздух, чувствовать, как сладостный аромат наполняет мои легкие изнутри, но попасть на улицу было невозможно даже через окно. Да и выходило оно во внутренний двор клиники, а внешний был огорожен по периметру высоким каменным забором с колючей проволокой.

«Это бессмысленно все… бессмысленно… Эндрю прав — отсюда никому не выбраться», — горестно подумал.

Металлические прутья неприятно впивались в кожу — отпрянул от решетки, отойдя на шаг назад. Почему-то только сейчас вновь ощутил пробирающий до костей холод. Закрыв окно и задернув шторы, чтобы вид недосягаемой свободы не причинял мне еще больше страданий, медленно развернулся.

В кабинете все было таким старым и потертым, как будто из прошлого века. Мне неоднократно доводилось бывать в этом месте, и всегда ощущал себя здесь крайне неуютно. Стремился уйти отсюда как можно скорее, а в последний раз администратор вообще выставил меня за дверь.