— Откуда ты знаешь о нем столько? — не сводя с отдаляющегося монстра глаз, еле слышно спросил.
— Меня долгое время содержали рядом с ним… в тюремном блоке, — объяснил Эндрю, только сейчас обратил внимание на то, как дрожит и срывается его голос, — дверь моей камеры выходила на его. Все время стоял возле окошка, смотря на его дверь и ожидая… что он подойдет… Целыми днями так стоял… Потом меня перевели в мужское отделение, потому что был слишком никчемен… Сказали, не стараюсь, и что там из меня выбьют все упрямство. Не слышал Полтергейста так, как хотели они… Мне постоянно угрожали переводом туда, но не понимал… даже радовался вначале, что не будет больше одиночества… и этого окошка, из которого видел дверь в камеру Маклейна. Но ошибался. В тюремном блоке меня хотя бы не мучили.
Не нашелся, что ответить на такое: мне оставалось только строить догадки, через какие круги ада проводили здешних пациентов. Казалось бы, чем еще можно было удивить человека, ставшего жертвой бесчеловечного эксперимента, прошедшего через жернова тотального института, преданного и подвергавшегося ежедневным издевательствам, унижениям и оскорблениям? Но не переставал ужасаться все новым и новым подробностям немыслимой жестокости созданной в клинике системы. Наверно, в тот момент, когда человек перестает проносить через себя горе ближнего, он переходит рубеж, за который уже не вернуться, и умирает нравственно.
Представил себе эти бесконечно долгие дни, может, месяцы, что Эндрю проводил в своей одиночной камере, из которой его забирали только для того, чтобы отвести к двигателю или на осмотр докторам. Меня самого содержали в похожей камере, разве что расположена она была не в тюремном блоке. Представил, как он ходил по кругу в этих четырех стенах, сидел в углах, обхватив голову руками, лежал на койке и на полу, подолгу стоял у окошка двери, рассматривая дверь камеры, расположенной напротив. Наверно, за это время он изучил каждую царапину на стекле, каждый скол краски, каждую трещину. На что он надеялся, всматриваясь в камеру собрата по несчастью? Может быть, на то, что тот вырвется из цепей и отомстит мучителям? Или что того выпустят, и хотя бы на одну измученную душу в этом месте станет меньше? Или просто хотел видеть хоть чье-то лицо, пусть и неразумное, но живое… А потом радовался тому, что его переводят из одиночной камеры в общее отделение, где можно будет общаться с другими людьми. И где на самом деле санитары избивают пациентов хуже, чем надзиратели — заключенных в тюрьмах, а администратор вытворяет вещи и пострашнее. Где вместо нескольких квадратных метров камеры личное пространство ограничивается койкой, к которой человека привязывают на пятнадцать часов в сутки.
В этой клинике создали множество новых граней безумия. Чувствовал, скоро упаду от морального истощения и сам стану неотличим от Эндрю…
Когда Маклейн скрылся из виду, завернув за угол, повернулся к Эндрю.
— Давай, пошли. Тихонечко. Пока он не вернулся, — тот испуганно замотал головой, — мы не можем сидеть тут вечно. Если сейчас тихо уйти, он даже не узнает, что мы тут были. Доверься мне, знаю, это нелегко, но доверься.
Подполз к выходу из трубы и осторожно высунул голову, осмотрев зал: в другом его конце приметил люк, достаточно узкий для того, чтобы внутрь смогли пробраться мы с Эндрю, но не смог Маклейн. Выбравшись из трубы, жестом поманил Эндрю за собой и, затравленно озираясь, пробежал вместе с ним до люка. Вниз на пару метров уходила не слишком прочная металлическая лестница, изъеденная ржавчиной, но более надежного пути не было.
Первым пустил вниз Эндрю, а затем спустился и сам. Нижний уровень представлял собой меньший туннель, на дне которого плескались грязные сточные воды, один из его концов представлял собой глухой тупик, а другой заканчивался совсем узким проходом между проходящими вертикально трубами. Мы поспешили туда, не теряя времени. Первым опять пролез Эндрю, а сам начал протискиваться за ним. Стоило только мне выйти с другой стороны, как сзади меня с ужасным шумом лопнула труба — неимоверно перепугался, споткнувшись и упав на влажный пол. Когда обернулся, мне сразу стало ясно, что обратно мы уже точно не сможем вернуться — из лопнувшей трубы била сильная струя горячей воды, полностью закрывавшая проход. На самом деле мне еще очень повезло, что при прорыве трубы меня не обдало кипятком…
И без того доведенный до состояния паники Эндрю от резкого звука опять бросился бежать, пока не добрался до очередной широкой трубы, вмонтированной в кирпичную стену. Лежа на полу, заметил, как он в страхе забрался туда, как и в прошлый раз. Мне ничего не оставалось делать, кроме как следовать за ним. По дороге оглядел место, в котором мы оказались: это был новый подземный зал, из которого в разные стороны уходили довольно широкие туннели, часть из которых была освещена достаточно хорошо, а часть, напротив, заканчивалась беспросветной мглой. По крайней мере, сюда Маклейну было не добраться.
Склонился к проходу в трубу, где и сидел Эндрю. Эта труба заканчивалась выходом в проходящий параллельно залу туннель, таким образом, туда можно было залезть с двух разных концов.
— Не бойся, это просто вода, — обратился к сжавшемуся пациенту, держась за кружившуюся голову, — мы должны идти, Эндрю, здесь множество туннелей, куда-нибудь да выйдем.
— Нет… — отрицательно покачал головой тот.
Где-то неподалеку раздался треск и звонкий плеск воды. Немного поразмыслив, решил не рисковать и забрался в трубу к Эндрю.
— Этот… Маклейн сюда не пройдет, он остался там, наверху, — пояснил, пытаясь достучаться до бедного пациента, совсем потерявшего голову в таких жутких условиях.
— Нет… нет… я не выживу… мы умрем тут… умрем… — безумно проговорил Эндрю, скользя взглядом по гладким стенкам трубы.
Тяжело вздохнул, сил никаких уже не оставалось. Так опрометчиво понадеялся, что канализация будет безопасным местом, что тут мы будем одни и сможем легко выбраться на улицу, а теперь возращение в реальность было слишком болезненным. Нет, опасность отнюдь не миновала, а до выхода было еще неизвестно, сколько идти…
— Прости меня, — опустив голову, сказал, — прости, пожалуйста. Это я во всем виноват, мне нужно было оценить все риски, прежде чем вести тебя сюда. Прости… Но мы выберемся отсюда все равно, пусть это и будет сложнее, чем изначально предполагал.
— Нет… — обреченно прошептал тот, — ты, может, и выберешься, а сам — нет. Я погибну здесь. Мне точно известно.
— Не погибнешь, сделаю все, что будет в моих силах, чтобы мы с тобой оба спаслись, — ответил ему, посмотрев на его страдальческое лицо.
— Ты так говоришь только для того, чтобы не отчаивался, — горестно протянул Эндрю: он вообще не верил в то, что мы можем спастись.
— Разве хоть раз тебя обманывал? — задал вопрос, попытавшись улыбнуться, и мой спутник поднял на меня полные ужаса округленные глаза.
— Крысиная нора.
Почувствовал, как мою ногу сжали ужасные тиски, отчего кровь ударила в голову. Успел только рассмотреть передернутое ужасом лицо Эндрю перед собой, а затем под мой невыразимый крик какая-то немыслимая сила потянула меня назад. Попытался уцепиться хоть за что-то, но не сумел — что-то вытянуло меня за ногу из трубы и, схватив за шею, подняло вверх. Увидел перед собой уродливое лицо громилы Маклейна, смотревшего на меня своими бездумными, яростными глазами молочно-белого цвета, а также широкий ряд ровных острых зубов, обнаженных из-за раздвинутых в стороны губ.
