Где бы не пребывал твой пророческий голос из нижнего слова цены за общество, но открывая дверь из правды и нежилой светимой социальной рамки грёз души, про неё ты прочитал из последних новостей внутри голословного света критики ментального права жить. Хотеть, или жить, но будущему в твоём нормальном свете не может вычеркнуть только гадающий фактор окуломантии: разбивать и указывать себе самому, как нужно движением рук сходить на почётное место перед экзальтированной публикой, смысла её победы. Входишь и ты на глубинные смыслы подземельного тона близкой части приближения фатума к сердцу смерти, её движения из чёрной, спустившейся рамки условия быть философским стержнем, чтобы держать рукотворный мир между: слитков золотого века и серой мантией каждого взгляда на это безумное право быть в человеческом облике.

Твоя одежда, на костях сшитая гексаграммой тождества мира мудрости стала всё чище и сладостнее приходить в свой внутренний круг гармонии. Где и сочетается облик морального с твоим мифом другого шанса забыть своё чувство внеземной боли к возрасту биологическому, о чём старик – сосед напротив твоего загородного дома спрашивает каждый день и улыбается, всё ближе и ближе, как бы случайно удаляясь в пыли дорожного уюта бесконечной боли старческого сердца, не взятого из нрава последней воли прийти тебе на помощь. Не сегодня ли, ты останавливал ход полной луны на непонятном месте, из которого не видно даже, как гадают космические звёзды, на своём пространственном плато мирного астрономического времени. Им так бы хотелось увидеть и твоё лицо, непринуждённое и ровное внутри реальности, из слабого духа Вселенной её кромешной фобии умирать за каждую звезду, по отчётливому всплеску колкой пылающей маски, поднимающейся струи форм отражённых зеркал, между миром, на который ты смотришь и небом из цельной природы невидимой рамки условия жизни приходить себе на постоянную помощь.

Не оправдывая плечо зеркал, каждое слово так близко смотрит на своё отражённое миром качество и верит, что голословные упрёки фатального рока социальной красоты, не будут больше ему силой и надмением, что стремится выжить среди уплотнённого слоя беспристрастного движения света Вселенной по планетной дымке ищущего фарса, укоренившего свой монолог. На каждом таком «дереве прошлой выгоды» уже всходят фатальные предрассудки по облику движения социальной ценности стать всё мудрее и выше, отчётливее выше, как великаны из подземной руины, говорящие о последнем восхождении на центр диалекта зрения социального общества. Где сердце, как Гамаль в своём мёртвом мире поражённой совести неуклонно идёт и движет фотонный свет крадущегося мира двуличия и разобщённости, быть на эталонах и управлять сосредоточением философских оценок, прокладывающих каменный путь на солидарность к своему эго внутренней тоски. На этом в «половозрелой типичности правды имущего» ты ощутил гадание на собственном затылке из небывалого имени посередине стойкой лжи, его угадывающей по конечности звёзд, располагающихся вне твоего монолога, обращённого к сердцу изживания собственной личности. Наедине ли, оно бьёт умирание вечной тоски по колеблющимся, созидательным настроениям отражённых мнений из видимых зеркал, на плече у которых истошные крики могут быть только лишь правом у маленького чуда, что заждалось своего часа на конечной форме реальности угадываемого времени.

Внутри социального раздора, истца найти очень тяжело, когда в неверном слове жизни объединяешь всё происходящее на взглядах, как клеромантия отданного времени на понимаемый толк и волю остановленных планет из числа, что были нужными ещё вчера. Они сохранили: свой цвет и важное чувство обыденной сочности, как серый гранит из неподдельной маски зрящего сердца, у которого увиливает новый социальный смысл в предохранении положенного космоса от были пограничного чувства отгадываемого тона верности самому себе. Уходящими масками на окуломантии ты возвращаешь трогательное имя для цепной роли быть им: остатком человеческого желания и пустошью времени, на не определившемся благе культурной ценности занятий под светом социального. Из подземелья гласного раздора уже немеет дух, о котором видел каждый: свой возраст и типичную мораль, но всё отгадывая мир по – своему – не знал, что социальный звук раздора настолько уложит принципы моды внутри, что они станут вечной клеткой из клеромантии двуличного часа состояния твоих иллюзий, на серой противности вечной причины умирать где – то в своих осмысленных миром положениях развитой лжи.

Вослед тебе причина ищет – всё тот же противозаконный тени – диагноз думать о презрении и ждать нечаянное облако причин..

В облегающем сердце презрении мира – ты видел всё ещё утопленное солнце между единением возраста стать: красотой и филантропической областью измерения праксиса новой оценки смысла жизни. На собрании, которое обличило тебя в прошлый четверг, уровень твоего достатка стал немногим более выше, чем у признаков вездесущей фатальности стать – новым карьеристом на финансовом секторе права умирать. То, что видел твой друг «Философский умник внутри счастья», стало ему непомерной статностью к претензии на социальный свет рассуждения о филантропической мудрости быть состоятельным. После отхода на будничное формообразующее зеркало нового вида красоты, ты как Антарес увидел свою ценностную пародию, над каторгой которой одиноко плелись сумерки каждого часа пойти домой. Но они останавливались и ждали, что будет немного томнее, чем завтра успеть сфокусировать своё неземное присутствие на образе космической инертности, между: зрящим обликом права на свободу и твоей филологией будущего кванта мира.

Слабовидящее сердце твоих умственных уровней самооправдания хотело бы, чтобы «Философский умник внутри счастья» стал намного отзывчивее и сам создал ценности, на свете которых космос был бы не пародией света над глубиной полного шанса на свободу, а чем – то более сумеречным и оправданным внутри идеалов твоей полноценной дружбы среди вектора социальной экономики мира. Вослед причинённой способности стать психологичным к самому себе – возраст вникает в глубину практического умиротворения и ставит философию способности жить – на первый план вечного света перед тобой. Что же осталось после всеядного пути, по Земле из тонн катарсиса звонких работ по созданию анархии среди видового племени скользкой души? Как же возникло солнечное чудо, от смысла которого ты видишь сущностное вращение философского образа приемлемого, к повелеванию этой природы внеземной цели – быть живым? Когда твои особенные символы умирают и снова заставляют тебя качаться сквозь разрушенное облако мирной полки зачатков времени, из тысяч миллиардов условия разрушения – стать полезнее. Чем было бы вчера, на планерном заседании из тонкого солнечного мифа, за власть которого так бились эти учёные из неоконсервативной природы достатка красоты и боли перед самостью стать ближе к самому себе. Желанно ли оно, но хочет ли остановиться твоё сомнение, при приближении которого ты ищешь свой замкнутый оборотень слова и снова говоришь великую правду? О мире этом, о знаках, для идеологии сквозившей части несусветной формы материального возгласа быть гением, или порочным отражением ценности в символе диалектики, как Сократ. Он даже не может угадать твоё сегодняшнее настроение и между точками мифов природы снова и снова уносит весь идеальный возраст на социальной рамке, внутри общества привилегии звёзд, над причиной которых ты всё время видишь собственную тень мирной градации Вселенского разума.

Не знает и облегающее сердце презрения, что хотел бы снова умереть твой собственный образ значения стать эхолокатором внутри индивидуальной сущности галактической природы, во вторник. Как ты догадываешься он снова умер в этот день, но благо собственноручно условив новое время идеалов – слышит земное приветствие и разносит возгласы мироотражённых вотумов, в чьих глазах ты снова внутренне уверен, что справишься на курсе прогибающихся монолитов символической прозы экономики над судьбой живого качества свободы совести. Окаменев от холода завтра, проснулся твой природный постскриптум и знаковое родство привилегии между счастьем и знанием о тождестве мирного хода жизни. Этот урок стал слабовидящим сердцем из тленного эхо уходящего века, на числах которого были видны приземистые тропы, огибающие новое свойство философии хода отдельных ценностей, за тобой. Не видно их лишь глазу «Философского умника внутри счастья», он то и дело разглядывает новые картины на выставке художественного смысла значения галактики и этой самой воли, стать ей формой входа в другое измерение за текущими событиями материального родства в аналогии вздоха на сердце. Не спеша ты проходишь вместе с ним, по глазам разливаются целостные примеры того, как символизм ушёл вместе со страхом стать ему главным оружием правила бойни из склепа тождества холода за окном мира. Но сказав на этот пародийный миф пару слов, ты отворачиваешь сердце и словно умираешь во вторник, перед радостью слабого тона окружной причины стать своим достатком перед новым социальным обществом и его целью – быть лучшим.