Идеальна в твоём измерении мира правды – лишь тень самомнения и её ты отводишь как частый выдох, на том же месте планетного толка, где и сейчас ожидаешь свою судьбу. Проходя по тонким промежуткам ты ощутил только спокойный тон меры смыслового порядка говорить счастливые слова в нонконформистском теле благоприятного рупора смущения страха из – за чьей -то силы воли. Устрашаясь собственного эго проходит и век Сатурна под одним и тем же часом медленной мести, её праздника учить свободу думать только о положении в социальном скачке эволюции из кресла на стол бытия. Зеркален их путь, тех объедков философского разума, под чёрствыми переливами спускающихся ночей и чванства здравого умоления тухлой формы свободы. Она источает век болезни на бессознательной маске другой печали о прошлом и сизыми сказками внутри идиоматического взгляда – стекает на романтический бред около фамильярности видеть тени прошлой мести социального общества.

Но Хилег распространяет не только мифологические иллюзии, он просит у жизни прояснять их пользу и части планетного сходства ценности прибегать к собственному умалению человеческой тени будущего. В замкнутых сферах попустительского богатства и нужной эпистемы мира задаёт он вопросы, на том же месте, где и стоит твоё прошлое умиротворения жизненного блага. Скажет лишь сегодня тебе: «Прощай, внутри, опора мирной тени интеллекта искуса..» – и ты бежишь во всю силу от холодного пота разделённого формой мира посередине его жалости к самому себе. Хочешь отличать свои безумные мысли от настоящего, но и они возникли на катарсисах страдания и чванства твоей близорукой боли естественного права останавливать ход истории. Условием в мифологическом Сатурне, распространяя одни и те же перегибы отношений, на радостное постукивание земной коры о твои милые фирменные ботинки. Основываясь на большем чувстве зрелого шага назад – ты всегда ощущаешь свой испуг, как Хилег на границе причины выживать, что есть мощи, и стоять одинокой осенней развалиной в проблеске мифа и свободе мести для твоей слабой личности.

Эта эклиптика твоего безумия связывала ночами всё самое дорогостоящее и властное в тебе, но указывает философский путь в космосе лишь тень в семилетнем цикле нравственного пережитка, служащих за тобой характеров достояния гласности нового смысла мира. Не та ли идея ходит между безудержным фарсом о планетах и их космологическом преимуществе над тобой, или отразив собственный вес в обществе ты становишься сыном тщедушия на подножке культуры из политической близорукости тухлой свободы.. Не её перо видит обезумевшим твой философский гранит и считает понимание логики за краем психологического имени, космологически ищущего вдох на пути собственного развития. Вселенная же так глубока, что свет не доносит атомное родство из древнего порока каждой причины жить идеалом социальной логики. Впитывая её превосходство и нужный катарсис за стеклом успокоенной вечности, где философски условие ставит тебе ещё одну рамку для приближающихся форм свободы социального достатка. Увидев людей, твой полный возраст на оттеснении разума причины быть вокруг диалектом своего поколения – ищет другие пути и основывает самостоятельное зеркало другой фобии реальности, ей же незаменимого слога на смерти мифа – впереди.

Уставившись в окно негодующей ясности жить – ты открываешь его полный шаг космического презрения к себе самому и снова ожидание пути прошлого смотрит на твоё поле идеи, как новое психическое рассуждение внутри идеала. Уничтожив тот же путь, остаётся и личность, но месть не образ её иллюзии в тонкой колее светимости космических объектов постоянного рассудка о жизни. И если бы сказал тебе Хилег: «Думай о прошлом на постоянном возрасте приемлемой гордости права над собой..» – то отпуская честь внутри, твоя человеческая сущность уготована прозаической логике пустить себе уровни ожидания надежды к каждой мысленной звезде из той же власти Вселенной, где был ты когда – то человеческим образом мужества и достояния мира на планете.

Её болезнь, как корка квантового света устрашает и живёт в недрах другой реальности мифологемы жизни, составляя сущности идиоматического расхождения глаголов в реальной судьбе для тебя. Видишь ли ты сущую чистоту честного образа мира, или глотаешь его смрад над благом зловонной величины восхождения к пути одноликой услады быть формой единства. Каждая эпиграмма внутри такого света укладывает роли для сущностной свободы форм философии и движет роли по складам человеческого мышления, пребывающего сквозь фатальные миры из неподъёмной возможности видеть добро. Оно не уникально движет робостью видимый мир и тонкой местью окутывает страхи состояния диалекта на корке квантового измерения, в каждом сердце идеальной близости вечной свободы в неявной практической боли быть ожиданием её чувства – впереди.

Беспричинно ожидая и мстя своим качествам, идут в том, сложном образе форм отторжения дуальные квази идеалы, над честностью которых ты спрашиваешь внутренний свет тоски о прошлом, что же природное чувство сплотило во мне, что стало лишь тенью обыденного мира моё благородство? Оно не унижает вечный хаос смерти, пока ждёт свою фатальную власть метафизической общности культуры перед реальностью быть ей – необходимым звеном мучительного ожидания в беспричинном свете отражения своих идеалов мстителя.

Возраст лишь открывает ступени готового мира надежд, пока одни и те же числа шевелят противостороннее чувство ожидания вечности..

Заискивает природный диалект твою сегодняшнюю речь с ухмылками на сером лице. Восторг даётся слишком полно и вжато, как солёное тело шевелящегося кванта над ободком мифа о непричастном свете внутри личных надежд. Сохраняет спокойный тон, ещё причёсанная робостью сила, о вероятности личности в которой ты хочешь угадать своё цифровое наследие в будущей убогой толпе. Она похоронила множество гедонистов и сначала утверждает, что солнечный свет – её мания великолепия по ниспадающим вехам свободы любви, но только не сегодня. Нашёл далёкий спутник над выемкой счастья внутри своего сердца и взглядом укоризны угадываешь каждое движение пальцев, как только что начатое волеизъявление видеть свою собственную мечту. Немного помедлив, расстоянием до нового года, ты уходишь в чёрный квант перекрёстного мира земляного чувства о свободе, чтобы ждать ещё одну цифровую удачу вернуть себе прежнее историческое поле переживаемых надежд. Ты спрашиваешь своё счастье: «Как могу я прийти сегодня и схватить твою любимую игрушку, чтобы ждать уникального шага назад, но этот мир мне уже недоступен, а чувство сожаления верит о будущей сказке, умножив части целого в своём воображаемом мире испытания и чести?». Но завтра уже не получаешь ответа и хочешь философским тоном, как ранний Кант умереть, чтобы ждать свою любимую сущность мира, о пользе которой ты не предвидел сотни мелькающих звёзд у себя на затылке.

Рано с утра, почти в шесть часов утренний холод убеждает твою смерть, что сегодня можно ещё немного пробыть в пустоте мироздания ложной надежды и, ожидая любви гедонизма странствовать в сером свете мелькающего слова о снисхождении свободы на голову готовых идей. Не спускаются они и не предвидят, что с тобой уже похоронили тысячи моментов тишины, в уме представляя, что совесть в любви оказала им наилучший восход к противостоянию света и тьмы. Твоё эго завтра забывает и холодно ищет спектральное поле на новой луне, по спутникам мысленного света отсылая новые, неизведанные сигналы, что также хотят думать о твоей свободе. Им лично ты будешь рад, как социальному праву представления жизни без смертельной опасности, убеждая их, что лучше летать на собственной, маленькой звезде из железа и кромки удивительного солнечного света. Он каждый день заполняет мир надежды гедонизма, что новый край удивительного сходства твоей личности и смысла жизни в прошлом. Что – то пошло не так, ведь ты не успел спросить его о кажущемся слове впереди, что могло напомнить о форме бытия в тон лучшему намного чище, чем было. Спускаются тени и новая луна, как верная оттиском философской глубины веранда, стала твоей отличительной маской успокоительного мира надежды, что завтра ты будешь пребывать на том же солнечном краю её не меркнущего вида просвещения и логики знакомого мира.