Когда Джеффри Моррисону оставалось всего несколько дней до его третьего дня рождения, он наткнулся на громадное белое животное, обитавшее в глубине гардероба родителей. Оно было из мягкого плотного материала, вместо глаз – желтые пуговицы. Джеффри вытащил его из пластикового пакета, где оно сидело, выволок из-под груды материнской обуви и показал свет Божий. Игрушка напоминала большую белую собаку их соседей Палмерсов, на которую Джеффри сажали, когда он был поменьше. Малыш пугался до смерти и требовал, чтобы его держал за руку отец, тем более что собаке не нравилась эта шутка – она лаяла и всячески пыталась освободиться от наездника. Но, по мере того как он рос, а собака становилась для него все меньше, Джеффри все больше нравилось кататься на ней. Он садился ей на спину, причем его ноги уже волочились по земле, стучал по ней своими маленькими кулачками, кричал и визжал от возбуждения.

Вскоре Палмерс запретил садиться на нее: «Извини, спортсмен, ты теперь слишком большой для этого». И это тогда, когда все стало так здорово и весело!

Теперь Джеффри заторопился вниз, спускаясь по лестнице задом и волоча за собой свое новое приобретение.

– О, Джеффри, – обратилась к нему мать, оторвавшись от книги, которую читала, – где ты раскопал это? Дорогой, посмотри, что он притащил.

– Ну что, Джеф, – сказал отец, выходя из соседней комнаты со стаканом в руке, – проводим исследование?

– Собака, – ответил родителям Джеффри, встряхивая игрушку.

– Медведь. На самом деле это – медведь.

– Собака.

– Нет, медведь.

– Собака!

– Дорогой, мне хотелось бы, чтобы ты не спорил с ним.

– Посмотри, Джеф, – отец нагнулся к нему, – это белый медведь. Ты же должен был видеть их по телевизору в детских передачах. Нет? Мама, мы должны сводить его в зоопарк.

Мать повернулась на стуле и поморщилась. Какую бы позу она ни приняла, в течение первых нескольких минут она всегда чувствовала себя неуютно.

– Во всяком случае, – несколько раздраженно произнесла она, – лучше забрать у него игрушку, пока он ее не перепачкал. Твоя мать никогда не простит нам, если медведь не будет идеально чистым, чтобы его можно было положить в детскую кроватку.

«Детская кроватка? – удивленно подумал Джеффри. – При чем тут детская кроватка? Он уже не пользуется своей детской кроваткой. Он со своими любимыми игрушками спит в настоящей кровати. И новая игрушка будет спать с ним там же».

– Ты совершенно права. – Отец потянул медвежонка за переднюю лапу, но Джеффри вцепился зубами в заднюю. – Перестань, Джеф, ты же не хочешь сделать ему больно? До того, как маленький увидит его?

Но Джеффри отказывался отпустить игрушку. «Какой маленький ребеночек? Нет никакого маленького ребеночка».

– Ты видишь, дорогая. Мы должны были сказать ему раньше.

Его мать с кряхтением медленно повернулась, чтобы посмотреть на сына.

– А почему же, прости Господи, я раздуваюсь, как океанский лайнер?

Отец засмеялся и опустился на колени возле жены. Поглаживая через ее свободное серое платье раздувшийся живот, он позвал сына:

– Иди сюда, Джеффри. Послушай мамин живот, там живет сейчас маленький ребеночек.

Прикусив нижнюю губу, Джеффри подошел к матери. Он не верил словам отца. Он не верил, что в животе живет какой-то ребенок. «Как это возможно? Как игрушечный медвежонок в глубине гардероба? Но это совсем другое. Медвежонок не настоящий. Маленькие дети ведь живые». Джеффри отвел медвежонка вверх и назад и со всей силы ударил по вздутому животу матери.

Последствиями этого демарша стали свернутый на бок нос Джеффри и, особенно после рождения Майкла, лишение всеобщего восхищения. «А кто это так любит своего маленького братца?» «Только не я», – отвечал про себя на подобные сюсюкания Джеффри.

Но время – великий лекарь и утешитель, и постепенно он стал понимать, что младшие братья, так же, как и большие белые собаки соседей, могут быть полезными и даже доставлять удовольствие.

– Джеф так любит своего маленького брата, – говорил обычно его отец. И это действительно было так.

Был, правда, один случай в пластиковом бассейне соседей, о котором не хотелось вспоминать, но, кроме этого, Джеффри относился к младшему брату с большой заботой и вниманием. Одним из результатов этого было то, что маленький Майкл рос, боготворя своего брата, и капризничал всякий раз, когда старший брат надолго исчезал из поля его зрения.

«Майкл Моррисон? Я люблю его как брата! – пошутил Джеффри спустя годы в интервью на радио Манкса. Когда же смех над его шуткой затих, добавил совершенно серьезно: – Это мой брат сделал из меня то, чем я сейчас являюсь».

Ему тогда было двадцать девять, и он имел почти миллион, контролируя одну пятую рынка пластиковых пакетов с отрывающимися по перфорации краями. «Так уж случилось, – шутил он в передаче, – я всегда был человеком, нуждавшимся в больших карманах».

Ведущий выжал из уголка рта кривую улыбку и поинтересовался, как у него все получилось?

«Я сказал о Майкле, имея в виду, – ответил Джеффри, наклонившись прямо к зачехленному концу микрофона, – что, до того дня, когда родился мой брат, я думал, что своим существованием мир обязан мне. Я был единственным ребенком, для которого делалось все. Внезапно – бух! – появился новый экземпляр, а меня запихнули на полку в самый дальний угол. И вот тогда, в три с небольшим года, я понял, что, если мир не обязан мне своим существованием, я должен оторваться от прошлого и сделать свой собственный мир. И, скажу я вам, – он подмигнул человеку, стоявшему за колонной, – я никогда с тех пор не оборачивался назад».

И это было правдой.

Даже тогда, когда он значительно превысил свои кредиты и появился судебный исполнитель. Еще не высохли чернила на декларации о банкротстве, как Джеффри регистрировал новую компанию на имя своей жены. Через месяц он уже подписывал контракт на эксклюзивные права по поставке пластиковых пакетов Северной компании сети универсамов для их новых магазинов самообслуживания «Овощи-фрукты». Джеффри, ухмыляясь, купил новый «ровер», отправил жену на пару недель отдохнуть и восстановить силы в «Рагдейл Холл» и не забыл себя, пройдя курс витаминных инъекций и воспользовавшись услугами болтливой массажистки-азиатки.

Впоследствии он занимался банковскими спекуляциями, меняя бухгалтеров так часто, словно нижнее белье, подделал хронометражное исследование на своей фабрике, чтобы убедить в необходимости сокращения заработной платы рабочим, в основном иммигрантам. Вновь оказавшись наверху, но, не желая платить слишком большие налоги, Джеффри переехал на остров Мэн в сорока милях от побережья Англии. Здесь, из шикарного, с шестью спальнями, дома, он мог наслаждаться свежим морским воздухом, чудесным видом на Ирландию и гораздо меньшими налогами. Частный самолет, который он держал на паях с такими же, как он, бизнесменами, мог доставить его в любую точку Англии за какой-то час.

В сорок лет Джеффри Моррисон был владельцем пары скаковых лошадей, прекрасно играл в гольф, имел открытый кредит в казино в Дугласе и несколько фотографий, на которых пожимал руки звездам: Франки Вогану, Клинтону Форду, Берни Винтерсу. Он носил сшитые у портного костюмы с яркими цветными подтяжками и широкими шелковыми галстуками. У него был плоский живот, предмет постоянной гордости, он никогда не забывал о своей форме: три раза в неделю ходил в бассейн, где по полчаса плавал на расстояние, и, кроме того, диктуя секретарше, всегда крутил педали тренировочного велосипеда.

Когда Джеффри приехал в то утро в дом брата, только что вернувшегося из больницы, на нем был легкий серый костюм в темно-красную полоску, подтяжки цвета синей ночи и галстук с преобладанием желтого и оранжевого цветов. Еще не окончательно рассвело, и у машины, взятой им напрокат в аэропорту, горели фары, молочник еще развозил утреннее молоко, и еще не появились газетчики.

– Лоррейн, дорогая! Бедная моя голубка, надо же было такому случиться! Я не надеюсь, что есть хоть какие-то новости? А Майкл? Где он? Боже мой! Что с тобой случилось? Ты хромаешь.