— Мне не жалко. Заработаю — буду кормить.

— То-то: кормить… Без тебя прокормлюсь. Ты после восьмого класса в ремеслуху настраивайся. Одежда, питание бесплатные. Еще какие-то деньги приплачивают. Чем раньше забуришься в работу — тем лучше. Где работа — там деньги. Главное — корень пусти, врасти в труд. Листья-денежки сами зашелестят.

От таких попреков, внушений, назиданий тошно делалось на душе паренька. Он не раз подумывал сбежать от сварливой тетки. Толстуха была богомольной. Перепродавала вещи. Церковь и городская барахолка были двумя мирами ее жизни. По пятницам являлись к ней гости, оставляли свертки. В воскресенье вечером приходили за расчетом. Родя слышал из-за перегородки горячий шепот хозяйки: «Побойся бога, не грабь… ведь выгодно сбыла… прибавь десяточку… свечки в церкви дорогие стали…» Грубый мужской голос перебивал торговку: «Молись рублю — не богу. И свечки не потребуются».

Субботним вечером Родька учил физику за большим шатким столом. К нему за перегородку заглянул кучерявый, большеголовый детина:

— Здорово, академик!

— Зд-расте.

Мальчик не оторвался от книги.

— Неприлично вот так… к гостю спиной.

— Не мешайте учить уроки.

Тетка, слыша неласковое обращение племянника, зыкнула от газовой плиты:

— Встань, когда с тобой старшие говорят!

— Я не помешаю тебе. Я на минутку, — извинительно начал кучерявый. — Хочешь в спортклуб записаться?

Волосы у гостя густые, цвета просмоленной дратвы. Лицо гладкое, смуглое, словно отшлифовано и пропитано олифой. Глаза въедливые, примагничивающие. Глянул в них Родька и не хватило силенок отвести свои — ясные, доверчивые. Верхняя губа незнакомца почти по центру раскроена надвое. Срослась аккуратно, не портила лица, только придавала ему уморительное заячье выражение.

— Ты, парень, про каратэ что-нибудь слышал?

— Это когда кирпичи пополам ладошкой бьют?

— Грамотный. Знаешь. Сдерни рубашку.

— Зачем?

— Проверю пригодность к жизни и судьбе.

Уверенный, грубоватый голос мужчины, требовательный тон, загадочное словечко «каратэ», рыцарский разлет крутых плеч, давящий, властный взгляд заставили паренька беспрекословно выполнить просьбу. Он стянул с себя рубашку, простенькую майку.

Бросив на Родьку беглый, оценивающий взгляд, детинушка довольно хмыкнул и слегка щелкнул своего пациента по пупу.

— Меня зовут дядя Саша. Тренер. Вливаю в кулаки силу обуха. Научу тебя рукой загонять гвозди в доску. Любой твой палец превратится по крепости в железнодорожный костыль. Обучу великим приемам. Они заменят нож, кастет, шило, велосипедную цепь, тяжелую пряжку ремня. Моим ученикам они не нужны в драках. Две руки, две ноги — вот твое четырехствольное орудие. В упор будешь из него лупить.

Тренер сеял усыпляющие слова. Чугунными пальцами ощупал ключицы, ребра, чашечки ног на сгибе. Так больно стиснул шейные позвонки, что у Родьки невольно выкатились слезы. Не пискнул. Стоял, как на врачебном осмотре, и улавливал жар от трех каленых золотых зубов своего властелина. Он, оставшись доволен проверкой, изрек:

— Всегда считал: деревня поставляет стоящий товар. С городскими хлюпиками больше возни. В драках ты как?

— Не люблю драться.

— Напрасно. Параллельно с атомным веком неотлучно идет век ножа и кулака. Слабых ожидает кара. Добавь к этому словечку «-тэ» и получишь антикару. Кара-тэ — великая самозащита и самовыручка. Не жди, когда тебе в драке скособочат нос или вот так размозжат губу, как мне когда-то. Я выпускаю из своего спортклуба орлов бесстрашных. Военную тайну хранить умеешь?

— Умею.

— Добре! О нашем разговоре никому ни словечка. Я готовлю каратистов по секретной программе ДОСААФ. Захочешь — приму в клуб. У тебя есть все бойцовские данные. Соглашайся. Приму ради уважения к твоей хорошей, доброй тете.

И в небе, и на земле жуткая белая стынь. Не отогреться Васюганью за сотню лет. Сбудется ли мечта природы, подарит ли когда-нибудь весну тягучее время? Расшевелит ли семена трав? Нальет ли соком деревья?

Представляется Родиону: время установилось на одной мерке, солнце вмерзло в льдистое небо. Раздался короткий резкий треск. Не понять — лопнул ли от стужи стенной брус или порвалась, рассыпалась гирлянда на макушке заиндевелой опоры.

По ночам не наблюдается даже привычная паданица звезд: золотые гвоздочки вколочены по шляпку.

Актированный бездельный день тягучее резины. Читать, валяться в постели не хочется. Кореши смолят сигареты — дым в комнате не висит, лежит вечерними синеватыми сугробами.

Ванюха нравится Родиону больше, чем его угреватый приятель. Он некрасив. Лицо худое, сильно шелушится, будто парень рассыхается. Работал в приобском совхозе механизатором. По его словам, «расслоился с женой». Оставил избу, коровенку. Выпил напоследок кружку рассолу за неимением другого питья и махнул на Васюган.

В совхозе его выбирали редактором стенной газеты. Дружок-дояр подсунул стихи в майский номер:

Редактор принялся отчитывать «стихоплета»:

— Ишь, индивидуй какой! Один на дорогу выходит, без бригады. И какой у тебя тут затесался путь кремнистый?! Кремень-то за уши притянул? Им уже давненько огонь не высекают — спички, зажигалки есть. Брось ты эти штучки! Давай так напишем:

— Чуешь — современное, в ногу с Продовольственной программой.

Дояр, сдерживая смех, сказал невозмутимо:

— Ох и намял бы тебе, Ванька, бока Михаил Юрьевич.

— Кто это — инструктор, что ли, из райкома? Дудки! Я тебе правильно стих стесал.

И сам Ванюшка казался нагрубо стесанным: уши торчали двумя неопавшими щепками. Подглазья глубокие, желтоватые. Щеки бугристые. Шея в крутых жилах. На подбородке ямка с дынное семечко. Между ключицами и шеей глубокие впадины. Пахло от Ванюхи подгорелой кашей, будто век в армейских поварах прослужил.

Проигрывал он в шахматы спокойно, с зевотой. Но временами накатывала на него волна злости: подозревал приятеля в краже пешек. Колотил по столу кулаком, кричал на плоскощекого оператора:

— Подделка ты — не человек! Ни у скважины, ни за шахматной доской трудиться честно не хочешь… Родион, рассуди!

Карнаухов отмахивался, натягивая полушубок:

— Рассужу, когда у вас в башке булькать перестанет, масса загустеет.

Вышел из общежития. Направился в сторону котельной.

Вдалеке неяркими сполохами северного сияния разлетались отсветы электросварки. Парень охотно пошел на знакомый огонек: четыре года согревал он его на гидроузле. И по сей день не раздружился бы с электродами, держателем, щитком — зрение плошать стало. Склей-ка все горизонтальные, вертикальные, потолочные швы бывшего сварщика Родиона Карнаухова — длинная реченька получится. Вытекала она из-под держателя и электродов упрямая, без пузырей-пустот. Кроил металл газорезкой экономно, расчетливо. Не позволял «лоскуточкам» валяться, тонуть в грязи.

Справа тянется снежная горушка и свежая траншея. За земляным валом лежат подвезенные водопроводные трубы. Много их еще несостыкованных.

Родион подошел к ближнему сварщику, похожему в покоробленной неуклюжей брсзентухе на пингвина. Он только что потушил высокотемпературный костерок, менял электрод в держателе. Морозище докрасна натер кирпичом круглое лицо сварщика. Под еле заметными ресницами часто смаргивали воспаленные усталостью и огнем глаза.

— Помощь нужна? — спросил Карнаухов.

— Начальство прислало?

— Нет. Самолично. Имею пятый разряд сварщика. Сейчас из-за глаз оператором на скважинах.

Мужик протянул коллеге уважительно сперва руку, потом, как эстафету, вручил держатель.