— Сколько знаю Пахомова, все он ответы на шуточки переводит.
— Чего не пошутить, да еще в такую прекрасную погодушку. Шутка — отдушина добрая. Вся скорбь земная через нее улетучится… Что сказать о своих париях? Для их общей характеристики можно применить такой термин: высокая душеотдача. Оно действительно так. Ведь сколько души вложишь в дело, такой и результат будет. Я мастер не по секретам — по бурению. Рад бы о секретах труда рассказать, да их нет. Вот смекалки у парней хватает, знаний не занимать. Про нас говорят — счет на минуты ведут. И это верно. Иная минута дороже дня.
Пахомов посмотрел в мутное окошко. Из него были видны плескучие волны.
— Чем хороша вода — дороги не ухабистые. «Амфибия» должна из-под черты горизонта показаться. Не погода — истязание души… Вы бы, товарищ корреспондент, о поварихах наших написали. Та, что с веснушками, Нина, зелень выращивает для стола: лучок, укропчик. Приедете в июне — редиской свежей угостит.
Заинтересованный сообщением, Вдовенко вскоре ушел.
— Пусть напишет, — словно убеждая кого-то, проговорил мастер. — Каждое теплое слово, сказанное о человеке, на пользу коллектива робит, на нашу буровую мельницу воду живительную льет.
Перед обедом вдали, на широкой глади Оби, показалась темная точка. Дождя не было. Сероватая пелена не могла скрыть приближающуюся «амфибию».
— Ползет путешественница! — обрадовался Пахомов и засобирался на улицу.
Ничто так не ценил буровой мастер, как четко выполненную просьбу, высказанную по рации или в личной беседе с руководством. Пообещали недавно «амфибию» — и вот она, все отчетливее прорисовывается на фоне начинающего светлеть неба.
Мастера рассердило то, что вместо бензопилы привезли двуручные пилы, какими он не раз пилил дрова на делянках в детстве. Принимая от водителя «амфибии» зубастую сталь, Иван Герасимович проворчал:
— Ничего, кое-кому напомню на партсобрании о пилах. Везде борются за сокращение ручного труда, а тут…
— «Дружбы» новые есть, да цепей нет, — смущенно пояснил водитель.
— Тебя не виню, ты не снабженец. Топоры привез?
— Сейчас достану.
Парень расстегнул «молнию» меховой куртки. Он явно робел перед известным буровым мастером, хотел казаться бравым, непринужденным. Но от Пахомова не ускользнул его вороватый взгляд. Мастер шагнул вперед и, не глядя на оттопыренный карман водителя, вроде бы нечаянно обухом топора с силой задел по спрятанной бутылке. Раздался глухой звяк. Синяя штанина сразу взмокла.
— Ну зачем так-то?! — обиженно и в то же время конфузливо произнес смуглолицый, осторожно выбирая из кармана осколки.
— Кому привозил? — сердито спросил мастер.
— Да это моя… кровная… на случай простуды, — сбивчиво лепетал водитель в рыжеватые усы.
— Не родился пока такой гаврик, который Пахомова об… ведет. Не вози сюда эту градусную дребедень. Иди в столовую, пообедай. Не обессудь, что без чарки трапеза пройдет.
Ссутулясь, «контрабандист» направился не в столовую — к буровой.
— Пошел моим хлопцам в жилетку плакаться. Ты хоть на плаху гостя веди — не скажет, кому вез. Кержацкий характер, крепколобый… Мне правятся такие.
На какой бы точке окруженного водой острова ты ни находился, черная вышка магнитом притягивала взгляд. Мы неотрывно смотрели на стальную великаншу. Внутри ее кипела работа. Прытко бегали вверх-вниз упругие тросы, взмывали и опускались трубы. Представлялось, что никогда не иссякнет энергия, заключенная в могучее мускулистое тело многометровой громадины. В ее стальном подреберье бились сердца электромоторов, питающих многочисленные механизмы. Над всем, что было скрыто под землей и что высилось над глинистым плато, властвовал человек в меховой тужурке, в черной кроличьей шапке с опущенным козырьком. У него было много подручных, умеющих потрошить глубокие пласты. Помощники давно научились упрямо преодолевать трудные вертикальные версты. Двое из бригады ушли, не выдержав строгой фронтовой дисциплины и жесткого ритма. Лопнула оболочка ложной романтики.
Буровая не терпела нытиков и лодырей. За свою сравнительно недолгую жизнь она насмотрелась всяких. Заглушала непрерывным шумом брюзжание хлюпиков, зло размазывающих по лицу брызги цементной жижи, разглагольствующих о женщинах и длинных рублях. Все понимала, но не все принимала хотя и металлическая, но чуткая душа буровой.
Пахомов с прищуром смотрел на эту мощь и сталь. Глядел с неотрывной надеждой, что на сей раз он откроет свое Эльдорадо. Каких бы душевных и телесных мук ни стоило ему самовольное заточение на острове, какие бы новые заботы ни принесла большая вода, он купит победу не ценой отчаянья и случайности — ценой повседневной упрямой борьбы за трудные метры проходки скважины.
Бур удаляется вглубь и вглубь, туда, где еще хранится вековое тепло, согревает подземное царство и его драгоценные черные масла.
Приснился однажды мастеру сон: не серое обское водополье окружает его буровое хозяйство — нефтяной океан, недвижимый, отливающий ярким глянцем. И на этом черном фоне, как на аспидной доске, начертано ослепительными буквами его имя. Вместо восклицательного знака стояла вверх ногами буровая вышка. Будь такой сон, как говорится, в руку — прогремел бы Пахомов на весь мир, а уж на всю страну — само собой… Звание… Премии… Почести… Он думал и не думал о них. Деньги его не испортили. Если придет слава, тоже не поддастся. Да будет ли она?! Сколько простых, работающих на нефть и газ людей на Севере! И гремит о них — первопроходцах земных глубин — коллективная, самая почетная, слава. Не всем ведь носить на груди звезды Героя в звездный для Родины век. Пахомов— бурильщик высокого класса, и кто сейчас скажет, как обернется судьба в будущем, чем отблагодарит людей мерзлотная сибирская земля за их нерасторжимую связь с ней.
До вечера мы вкапывали вдоль лежневки сосновые стояки, всаживали аршинные гвозди, скобы. Когда гвоздь входил в древесную плоть по широкую шляпку, из-под топора летели брызги и крошево коры. Мастер орудовал, как заправский плотник, подрядившийся на случай паводка возвести над лежневкой второй этаж.
— Герасимович, чего убиваешься? — подошедший дизелист Складнев скрестил на груди крепкие руки. — Вода больше не поднимется. Примету знаю. Пойдем в балок, в шахматы не с кем сыграть.
Старшой ничего не ответил, яро всаживая топор в боковину толстой плахи.
Работал он озорно, красиво, с чуть слышным характерным кряком, приоткрыв рот. Ослепительно белели плотно сидящие зубы. Завороженный дизелист загляделся на мастера, любуясь его ловкими сильными движениями. Взяв ломик, прижал плаху к настилу. Она перестала дребезжать, не мешала стесыванию щепы.
— Понятливый у меня народец, — улыбнулся Пахомов. — Никогда не пройдет мимо, обязательно поможет. Есть у слова воспитующая сила правды. У доброго дела — воспитующая сила примера. Разработай, Владлен, глубже эту тему. Может, диссертацию защитишь.
— Чего себя-то хвалить?! — упрекнул помощник.
— Чудак человек! Да если никто тебя не хвалит — хоть сам о себе доброе слово скажи. Иль не так?
— Не поднимется, говорю, вода до такого уровня, — стоял на своем густобровый молодец, налегая на лом.
— Знаешь, Складнев, притчу о двух русских братьях? Одного Авось, другого Небось звали. Шли они как-то по лесу, ветер ураганный поднялся, тучи налетели. Один братец говорит другому: «Неплохо бы перекреститься, гром скоро вдарит». А тот отвечает: «Когда вдарит, тогда и перекрестимся, и так рученьки устали». Небось: «Не загремит небесная колесница».
Авось: «Гроза стороной пройдет». А в это время ка-ак громыхнет. От неожиданности и от страха братья лбами стукнулись и потеряли разум. Мораль выводить не буду. Ты в технике сильно петришь, поймешь и это… Убери-ка пока лом.
Складнев появился в бригаде год назад. Мастер уважал людей сноровистых и сильных. Новый дизелист принадлежал к такой породе. Владлену силенка досталась от батьки, который за один жим высушивал в кулаке мокрую мочалку. Душевную отраду Владлену приносила не работа, требующая мускульных усилий. Его любимицей была Техника. Природа наградила парня большой энергией и пытливым умом. Он усердно и досконально изучал моторы, машины, одолевал скрытую в проводах силу электрического тока. Постигая в техническом училище премудрость различных схем и чертежей, распутывая их сложную вязь, он пропускал танцы, другие сборища.
