– Ну-ка, кто это пожаловал? – пробурчал великан и, не ожидая ответа, свернул несчастному шею.
Так погиб Ольбенир, дядя Итилмира, славный воин и добрый горец. Не в бою с грозными ратями, не в сражении на поле боевом, не в поединке на острых клинках сложил он голову – бесчестно убил его асилк дикий.
Когда же злобный великан наелся вдоволь и почувствовал, что ничего уже не войдёт в его чрево, то решил позабавиться и себе на радость пошел крушить жилище Итилмира. Один взмах дубины – и половина дома исчезла, другой, третий – и от хором остался щебень, груда никчёмных развалин. Асилк сокрушил дом без всякой жалости, не посмотрев даже на красивую голову лебедя, венчавшую крышу. Второпях он не заметил, какими дивными узорами была разрисована вся крепкая дубовая дверь, как искусно была сделана кровля и как красив был в целом родовой дом достопочтенного горца. Да и вряд ли он мог насладиться подобным творением человеческих рук, ибо наслаждение ему приносило лишь разрушение и грубые, совершенно лишённые какого-либо вкуса увлечения. К несчастью, такие ничтожные души встречаются не только среди асилков, но и среди людского рода.
Разрушив дом, исполин ушёл бродить по городу, пугая людей и карлов, которые его встречали. Но большинство горожан в то время спали, ибо было утро раннее, морозное, а те из них, кто прогуливался по улицам или уже работал, попрятались в своих домах со страху, не успев даже поднять тревогу или сообщить стражникам. Дозорные же, которые остались на стенах, всё пили брагу да мёд хмельной, а какие даже похлёбывали винцо и до того обпились, что уснули прямо на дозоре ещё до того, как асилк начал свои бесчинства.
Между тем Итилмир, голодный, будто волк, вернулся с охоты, как он думал, домой. Ещё на торговой площади до него донеслись вести о том, что в городе объявился кровожадный асилк и его уже ловят карлы. Но этому он не придал большого значения, потому что обычно ничего серьёзного не случалось, а карлы брались за дело основательно. Но оказавшись на своей улице, горец увидел, что дом его разрушен, а на месте родового гнезда валяются лишь камни да балки. Сердце горца отчаянно забилось.
– Дядя! – вскрикнул он и, спешившись, бросился к дому.
Но если бы дядя и был под завалами, то найти его было бы очень сложно. Пришлось бы разобрать все эти груды камней и балок. В тщетной попытке найти родича Итилмир упал на колени и глубоко вдохнул. Казалось, что в эти мгновения на него обрушились не только новые беды, но и старые: гибель братьев и отца, смерть матери и теперь это. Тихая печаль зажглась ярким гневом. На миг Итилмир почувствовал, что весь смысл его существования потерян. Но в то же время бытие ощущалось таким живым и настоящим.
– Весь дом моей семьи теперь труха! – вскрикнул горец, взявшись за голову. – Кто посмел? Кто это посмел?!
И тут же он понял, кто виновен в разрушении его славного жилища – тот самый злобный великан, о котором люди говорили на площади. Только он мог учинить такое. Увидев, что двери в овчарню сломаны, а одна стена и вовсе проломлена, потомок рода Хванира ещё более укрепился в своём мнении. «Это точно асилк! – подумал он. – Мерзостное отродье Смарагдовых гор, ненавистник солнца и богов! Будь он проклят!»
Ферир тем временем что-то унюхал и побежал в овчарню. Итилмир, точно во сне, побрёл вслед за ним, то и дело спотыкаясь о камни разрушенного дома. В овчарне он надеялся увидеть целыми хотя бы немногих овец. Но зайдя внутрь, горец увидел, что все стены измазаны кровью, с балок свисают кишки, а разорванная в клочья скотина бездыханно валяется на земле. Где-то в углу забились три выживших овцы. Как известно, для горцев богатством являлся их скот, так что Итилмир был совсем разорён: овцы, овны и даже ягнята исчезли в прожорливой утробе асилка, а иные валялись растерзанные, будто ради забавы.
Осмотревшись в своей овчарне, которая теперь больше напоминала бойню, Итилмир вдруг увидел, что в одном из углов недалеко от входа лежит труп дяди Ольбенира, шея которого была свёрнута, а очи отверстые смотрели будто бы сквозь живое.
– Нет! – вскрикнул горец и остановился как вкопанный. – Как же так?
Он не мог поверить, что человек, не столь давно говоривший с ним, теперь лежит безжизненным телом, которому уже не суждено встать. Затем Итилмир осмотрел шею дяди и окончательно убедился в том, что вернуть его к жизни уже невозможно никакими способами. Теперь он остался один в этом мире, без близких людей. Конечно, род Хванира ещё существовал и другие родичи всегда готовы были помочь, но они не были хорошо знакомы Итилмиру, а дядя был последней близкой роднёй. Эта несравненная горечь потери всей семьи разожгла поистине звериную ярость внутри Итилмира. Со дна его души поднялись клубы ненависти к великану-разрушителю, к захватчикам-карлам, к горцам-предателям, ко всему, что ему до этого не нравилось. Это был разрыв с прежней жизнью, разрыв со всем, что ещё удерживало Итилмира от восстания против сложившихся порядков.
Тем временем Ферир, выбежав из овчарни, с удивлением и ужасом носился по дворам взад-вперед и заливался лаем столь громко, что его слышали за округу отсюда. Наверное, его слышал даже сам асилк, бродивший где-то по улицам, ежели не крушил ещё что-нибудь. Налаявшись всласть, пёс стал бегать по дворам и повергать в трепет не сколько сородичей, сколько людей и карлов, ещё не видевших великана. Узнав же, что откуда ни возьмись явился асилк, вышедшие посмотреть на безумную собаку тотчас прятались по глубококопанным погребам да по сырым подвалам.
Итилмир, тщетно побродив по улицам и отойдя немного от душевного оцепенения, отвёл коня к соседу, попросив его присмотреть за своим добрым Месяцем. Горец подумал и решил, что ему стоит поговорить с правителем местным, высокородным карлой, наместником самого князя карлов в Рихоге. «Эти проклятые кроснята обещали нам мир и безопасность, – рассуждал Итилмир. – Какие же жалкие ценности! Они собирают с нас подати, чтобы лишить нас труда стать мужами и воинами и защитить себя самим – вот ведь медвежья услуга. И не вижу я ни мира, ни безопасности – пусть изловят этого проклятого великана прежде, чем ещё раз раскрыть свой рот. Я сам снесу ему буйну голову, если им слабо!.. К тому же если они этого не сделают, наш народ ещё больше в них разуверится, а я приобрету себе уважение дерзкой и праведной речью».
Не успел Итилмир удалый и мысль додумать, как тотчас развернулся и пошёл к чертогу наместника Хлеванга. Надо сказать, этот дворец был одним из самых красивых мест в Рихоге. Он высился над бревенчатыми избами горцев словно палаты государя, и даже высокие храмины арихейской знати с теремами светлыми, обширными банями да с башенками дубовыми не могли тягаться с ним в красе и величии. К тому же половина из этих домов была отобрана общинными советами и пришла в запустение, поделенная между кабацкой голью. Однако в былые дни, когда чертог принадлежал князю горцев Тагнараху, он куда лучше вписывался в окружающие его здания, теперь же, перестроенный карлами, он, казалось, вступал с ними в схватку.
Тем временем на светлое лицо Итилмира пал поистине грозный вид. Он так сильно нахмурил брови, что глаз стало почти не видно, и так насупил нос, что встречавшие его горожане и вовсе его не узнавали. Верный пёс Ферир, случайно встретив своего хозяина в одном переулочке, тоже понёсся вместе за ним, вздымая из-под могучих лап мокрый снег. Каждый шаг приближал Итилмира к неминуемому противостоянию с наместником. Если бы горец удалый был более хитёр, он бы перед этим зашёл к Возрождённым и собрал побольше людей, чтобы явиться к карлам с почтенной публикой. Но, к сожалению, недавние события притупили его мысли быстрые и острый ум, посему он даже не подумал об этом.
Вскоре Итилмир вместе с Фериром, пройдя несколько узеньких улочек, усеянных невысокими избами да хибарами ветхими, пришёл к величавым палатам наместника – правителя в этих землях. Как уже было сказано, эти чертоги были поистине похожи на хоромы княженецкие или царский дворец. Со всех четырёх сторон палаты были обвиты колоннами приземистыми, над которыми нависали своды черномраморные, позолоченные утренним солнцем, а над сводами находился второй этаж, выложенный камнем белым, с широкими стеклянными окнами, закрывавшимися дубовыми ставенками. Кров был двускатный, деревянный и был покрашен золотой краскою.
