Сознание плавало на восхитительно теплых волнах чувств и ощущений. Хотелось вытянуться, как большой кошке… или, скорее дра-кошке и заурчать, мотая хвостом, впитывая такие редкие и оттого ещё более удивительные ощущения тепла, уюта, защищенности. Казалось, что больше ничего плохого просто не может случиться. Ничто не в силах это изменить, никакая сила в мире, потому что самая грозная из них уже укрывает её щитом.

По телу пробежала знакомо-волнительная дрожь. Чьи-то наглые пронырливые губы коснулись живота, поднимаясь выше и выше, расцеловывая каждый открытый кусочек тела. Клыки чуть царапали чувствительную кожу, вырывая стон, заставляя вцепиться в чужую шевелюру коготками, сжимая мягкие шелковые волосы. Ноги непроизвольно раздвинулись шире, позволяя телам прижаться друг к другу, сонное сознание довольно урчало, радуясь запаху драгоценного дракона, рррррр.

Наглые пальцы чуть сжали грудь, рисуя круги, поднялись выше, заставляя часто-часто, судорожно вдыхать, выгибаясь. Глаза распахнулись, фиксируя перед собой мерцающие фиалковые глаза, в которых больше не было холода — только почти непривычная нежность, смешанная со странным благоговением.

Кисточка хвоста погладила по бедру, а Йаррэ лихорадочно пыталась вспомнить — как они умудрились оказаться спальне? За окном вроде день, тело ломит сытой усталостью и слабостью, а на душе так спокойно-спокойно. Как будто бы и не было… Она замерла. Застыла, неверяще распахнув глаза, сжала пальцы со всей силы на плечах мужчины, оставляя царапины. Память обрушилась резко, заставляя сморщиться от вспышки головной боли. Она помнила все, что случилось, помнила и ритуал, и их смерть, и то, как их вернули. Помнила прошлое — серое и безрадостное, но больше не придавала этому значения. Словно кто-то взял — и разгладил все шрамы на душе, оставив только опыт произошедших ошибок.

Счастье. Признательность. Любовь. Чувства переполняли, захлестывая с головой.

— Люблю тебя, — шепнула, вжимаясь в плечо замершего Кинъярэ, — ты ведь знаешь, как сильно я люблю тебя. И мы живы, живы….

Смешок перерос в тихий всхлип.

— Яррр-ра, Йарр-рэ, — ухо опалило горячее дыхание, мир перевернулся в один миг — и вот уже она восседает верхом на альконе, осознавая, что на нем нет ни клочка ткани, а на ней — только мужская рубашка, пусть по размеру и заменяющая легко платье. — Душа моя. Самая драгоценная. Самая прекрасная душа. За всю мою боль судьба подарила мне тебя, — глаза сияли ярко-ярко, и так близко, что было невозможно не поддаться искушению, не качнуться вперед, ерзая на бедрах супруга, наклоняясь и легонько касаясь губами его губ, поддразнивая.

Каменная маска, что была всегда на его лице, треснула, осыпалась осколками, обнажая чувства — дикие, яростные, подобно вихрю сметающие все преграды на своем пути.

— Ты моя, моя, ириссэ! Ты была предназначена стать моей, иначе в жизни было бы так мало смысла!

Наверное, это самое лучшее признание в любви, которое она хотела услышать. Что слова? Пыль, тлен. Действия говорят за себя куда лучше. Она прикрыла глаза, утыкаясь лицом в бледно-серую кожу плеча, втянула носом знакомый аромат, манящий и мерцающий.

— У нас получилось… — она до сих пор в это не верила.

— Да, — её перехватили поудобнее, Кин приподнялся, садясь на постели и подтягивая её к себе на колени.

Щеки опалило румянцем.

— Не думал, что ты ещё будешь меня стесняться, душа моя.

— Знаешь… по-моему ты сейчас хочешь отнюдь не разговаривать, — проворчала тихонько, фыркая себе под нос. И правда попой почуешь, право слово.

— Боюсь, я ещё не настолько пришел в себя…

— Любимый, вообще-то ты непозволительно много задолжал мне по супружескому долгу, ты знаешь? — откинула голову, лукаво и легко рассмеявшись. Так она чувствовала себя ещё до смерти родителей.

Сильные руки сжались кольцом на талии, прижимая ещё сильнее.

— Моя Драгоценная… — по коже пробежали мурашки, Йаррэ сглотнула, чувствуя, что сейчас кто-то нарвется, — я буду выплачивать тебе этот долг всю оставшуюся нам вечность, со всеми процентами и любыми другими задолженностями, не переживай. Но сейчас, боюсь, мне придется все-таки встать и заняться делом, нам и так дали непозволительно долго отдохнуть.

Её ласково поцеловали в плечо, прикусывая кожу, и тут же отстранились. Риаррэ неохотно сползла на постель, следя за встающим супругом, чувствуя, что сама буквально пожирает его взглядом. Моё! Понимала отчетливо. Этот потрясающий, невыносимый, жесткий мужчина и правитель был её…

— У нас действительно получилось? И сколько времени прошло с обряда?

— Да. Ты ведь помнишь, что Мать и Отец откликнулись, вернулись в этот мир. Да и разве ты не ощущаешь изменения?

Мужчина неторопливо облачился в строгого покроя черно-серебристый камзол и темные брюки, заправленные в высокие сапоги. Камзол был с запахом на правую сторону и обладал двумя боковыми разрезами, спокойно позволяющими дотянуться до оружия на поясе. Серебристые волосы по едва уловимому жесту пальцами были убраны в сложного плетения косу, перевязанную лиловой лентой.

Она прислушалась к себе, к окружающему миру, отчетливо ощущая всем телом, насколько увеличились вокруг потоки магии. Мир словно накрыла родная мягкая волна, принеся с собой запах асфодели, свежесть и возможность дышать полной грудью без опасений и запретов.

— Я ощущаю, — шепнула зачарованно, по-прежнему не сводя глаз с фигуры супруга. Соскользнула спиной с постели, хулиганя и вслушиваясь в прерывистой вздох, — словно стало легче дышать и жить, вся сгладилось, растворилось, став наносным и ненужным. Осталось на виду только нечто по-настоящему важное.

— Оденься и подойди потом ко мне, — голос Кин-нэ прозвучал чуточку угрожающе, заставляя поторопиться. Что ж, благо, кое-какой одеждой она уже обзавестись успела.

Времени на сборы никогда не требовалось особенно много — Яра никогда не понимала всех этих женских штучек, вроде трехчасового перебора нарядов, а последний год и вовсе отбил всякое желание привередничать. Все, что требовалось от одежды — быть удобной. Но, возможно, сегодня стоит выглядеть ещё и красивой. Для него. Не каждый день воскресаешь из мертвых, спасая свой народ от гибели.

Темно-синяя туника и черные брюки сели идеально. Платье бы, но… она уже отвыкла от платьев. Все ещё будет, не стоит торопиться.

Правда, когда она вышла из гардеробной, покрасоваться перед Кином не удалось — её буквально сшиб с ног большой черный вихрь на пушистых лапах, опрокинул на пол, повозил, вылизывая лицо, зафырчал, довольно и счастливо, атакуя морем обожания.

«Хозяяйка, очнулась! Очнулась, жива…»

На большее Ттмару не хватило — разве что усиленно вылизывать её лицо, руки, шею и все, что попадалось под язык.

— Мара…Мара, фу! Мара, ты же на самом деле не собака, Мааара!

Куда там, кайрана даже не пыталась остановиться. Ох, все-таки животное начало в ней очень тесно соседствовало с человеческим. И как её айтири с этим смирился? И смирился ли?

И все-таки сердце согрела теплая волна. Её ждали, о ней беспокоились, не забыли. Насколько она помнила — мало кто из кайранов переходил в человеческую ипостась, большинство предпочитали проводить свою жизнь именно в животной, даже рожая маленьких смешных щенят, как когда-то ей пригрезилось в воспоминаниях гончей. Однако, Ттмара и тут выделилась, умудряясь, как полноценный оборотень, вполне комфортно сосуществовать и с телом гончей, и с человеческим. Метаморф, что тут скажешь!

Наконец, её, вконец обслюнявленную, торжественно отпустили, подпихнув лапой.

— Вот спасибо, век благодарна буду, как только твои слюни ототру, особенно!

— Цени мою радость, — последовал гордый ответ.

Как тут не оценить…

Кин был все ещё тут — стоял у двери, смотря насмешливыми темно-синими глазами, в которых мелькали озорные искорки. Таким помолодевшим, почти беспечно-юным она не видела Первого алькона, наверное, никогда.