Нельзя останавливаться, только вперед — потому что любая заминка — это чья-то смерть, которая покачнет хрупкие чаши весов равновесия и отодвинет мечту о свободе. А ветер в крыльях и свобода выбора… с этим он уже давно распрощался.

Ари очнулась резко, рывком — просто выпала из черной воронки бессознательного, застывшего в небытии существования. Сухо. Пылают виски и отчаянно ноет голова. Тело какое-то невыносимо тяжелое. Где она? Что с ней? Что вообще происходит?

Из горла вырывается сухой кашель, звук странно-глухой, такой, словно она в трубе. Она? Кто она? Глаза открываются медленно-медленно. Остро сводит грудную клетку — словно там провернули штырь. И все-таки несколько минут спустя она может видеть — смутно, едва-едва, когда все расплывается бледным маревом. Как будто… как будто она ослепла… Эта мысль должна напугать, но, кажется, что она потеряла возможность бояться — доносится только один-единственный, едва слышный выдох сквозь зубы. Тело, послушное воле, медленно расслабляется. Она действительно видит очень плохо — как люди самого низкого класса на её родине, не отлипающие от допотопных мониторов. Хуже другое — в сердце пустота. Холодная, равнодушная. Совершенно мертвая. Ей на самом деле все равно, кто она. Безразлично, что на теле серая хламида арестанта, а на руках и ногах — цепи, впаянные стену, да ещё и заговоренные. Она почти не видит цвет и предметы — но магия горит огненными рунами, сверкающими путами. Она знает значения этих слов — помнит жизнь в огромном высокотехнологичном мегаполисе. Но совершенно не может понять, что она делает в этой… тюрьме?

Судя по всему, камера небольшая — поместилась узкая койка, да осталось место пройтись туда-сюда… Дверь не решеткой — глухая стена — откуда она это знает? Просто чувствует? Видела раньше? Резкий щелчок открывающейся двери заставляет вздрогнуть и повернуть голову в ту сторону. Вошедший — полыхающий бордовым с грязно-черными кляксами — внушает искреннее отвращение. Гнилой. Возможно, не внешне — но внутри. А, нет, он не один. Рядом второй. Она всматривается — и задыхается он невероятного, чистого восторга — эта аура полыхает столбом чистого серебряного света, укутанного в мягкое покрывало тьмы. Совершенное, изысканное, настолько безупречное, что она желает видеть его — самого, а не расплывшуюся кляксу на фоне Силы. Безразличие сменяется жгучим любопытством, когда вошедшие заговаривают.

Вернее, говорит тот, что вошел первым.

- Как видите, экземпляр ещё жив. Даже относительно здоров, хоть и бесполезен теперь для моей задумки. Силу уже не привязать правильно. Считаю более целесообразным уничтожить.

Сердце почти замирает. Почти. Кровь… на полу, на губах, на лице… равнодушные жестокие глаза. Бывший когда-то родным голос. Голова взрывается от резкой боли, подкатывает к горлу тошнота, но она — надеется, по крайней мере, что не выдала себя ни стоном, ни жестом. Только не перед ним. Пальцы дрожат от желания вцепиться в чужую шею. Правду говорят — кого сильнее любил, того в один миг можешь так же неистово возненавидеть. Аррон Винтейра. Охотник за магами.

С губ срывается то ли стон, то ли рык, но она четко ощущает его отвращение и сожаление — относящееся, впрочем, не к ней, нет. К тому, что она для него стала бесполезна.

- Нет, — негромкий спокойный голос, от которого кровь застывает в жилах.

Снова. В который раз ей не повезло. Пришел поглумиться? Нет, этот не станет. Он… Она-то думала, что разучилась бояться. Дура, Рьяна, дура. Ничему тебя жизнь не учит.

- Это не только бессмысленно, но и безмерно глупо.

- Что вы?..

- Не зарывайся, гончая, — это сказано также спокойно, но в голосе чувствуется ощутимая угроза, — помни, кто ты, и кто я. Ты лишь исполнитель, бездарно проваливший свое дело.

- А ты раб!..

Слово слетает с губ, сопровождаясь слабым выдохом — понял, что сорвался, и пожалел. Да, милый, это тебе не дурочку-невесту за нос водить. С альконами не шутят. Альконы не прощают промахов. Странно — но в серебряной ауре нет следов гнева. Скорее — снисходительное презрение.

- Прошу… извинить меня… дайрэ…

Кланяется, что ли? Оба говорят, словно она здесь пустое место, но впервые ей совсем не обидно. Лучше бы и дальше не замечали, твари.

Тай-ссэ!

- Не извиняю, но вы и не хотели извиняться, тайр Аррон, — в голосе опять не прозвучало и намека на эмоции. Казалось, что алькону плевать на то, что здесь происходит. Впрочем, зная все слухи, что о нем ходили… Скорее всего так и есть. Первый алькон не нуждался ни в чьих извинениях. Захочет — отомстит, нет — значит, повезло, и ты оказался для него слишком мелкой сошкой. — Раз для вас она бесполезна, то я забираю её себе.

- Но приговор уже подписан, дайрэ Реинаррэ! — и столько возмущения праведного в голосе…

Приговор. Хочется завыть — отчаянно, горько. Ненависть становится почти осязаемой. Что за дурой надо было быть, чтобы принять чужую игру — за любовь. Впрочем, поделом. Возгордилась. Решила, что стала аристократкой. Магиней, йотун тебя задери! Избранной! Ещё немного — и помчалась бы мир спасать и аборигенов жизни учить! Возвращение с небес на землю оказалось болезненным. Вспомни, что ты творила сама этот год, Рьяна. Стало жутко — от того, как легко она забыла то, чему учила мама. Отвергла прошлый мир — может, несовершенный, но её родной. Как гоняла челядь, покрикивая, не гнушаясь наказаниями. Кем ты была, Рьяна? Как будто спала и видела кошмарный сон с собой в главной роли. А теперь — проснулась. И получила поделом.

Каждое действие вызывает последствия. Вопрос лишь в том, готов ли с ними смириться и принять. Ведь ты сам, только ты и никто другой все это создал.

Наверное, она все-таки заплакала, потому что внезапно в камере стало тихо, — только прерывистое дыхание и доносится.

- Поговорим после, тайр. А теперь оставьте нас.

Стало ещё страшнее. Аррон мерзавец — но мерзавец знакомый, от которого уже примерно знаешь, что можно ожидать. Да и что он может сделать ещё, кроме как отправить на казнь?

Никто не верит в то, что он умрет. Пока это все-таки не случается. Вот и она, несмотря на все случившееся, не могла поверить, что эта жизнь может закончиться. Может, несмотря на все произошедшее, не дошла ещё до той точки отчаянья, когда безразлично, что с тобой будет дальше? Хотя, заставь выбирать — быть игрушкой Аррона или уйти в смерть…

Шорох. Щелчок — и дверь закрывается. Остается только одна аура и один человек. Вернее. НЕчеловек.

Альконы не прощают ошибок. Альконы никогда ничего не забывают. Альконы мстят за себя и своих сородичей так, что ты можешь потом умолять о смерти, как о награде. Альконы не способны на милосердие и жалость. Они — проклятые отродья тьмы…

Быстрые шаги. Мощная аура накрывает её полностью, даря странное состояние облегчения и невесомости. Кажется, даже боль отступает. Длинные пальцы касаются груди — и становится легче дышать.

- Taeda fea…

Сердце сжимается. Холодно-холодно. Спрятаться бы, скрыться, раствориться. Что он сделает с ней? Арьяна слишком хорошо помнит тот день, когда она первый и последний раз столкнулась с Первым альконом.

Прием во дворце наместника… на ней — новое кружевное платье, легкое, воздушное — лучший ильский шелк, самый дорогой, нежно-голубого оттенка. Аррон подарил его в честь первого выхода в свет. На нем самом тоже костюм из этого шелка — они прекрасная пара.

Её маленькая ладонь льнет к большой мужской, Арьяна ловит на себе взгляды дам — алчные, завистливые, — и надменно улыбается, раскланиваясь. В какой-то момент куратор отходит — но у неё и так сегодня отбоя нет от кавалеров, поэтому она только отмахивается, когда слышит прохладное:

- Не желаете со мной потанцевать?

Исчезают шепотки. Смолкает музыка. Ей становится холодно — и тут же по жилам бежит огонь, заставляя задохнуться от неизведанного прежде ощущения. Он центр, сосредоточие. Он есть жизнь и смерть, начало и конец. Он… она и сейчас не может вспомнить лица. Только глаза — темно-фиалковые, с тремя зрачками и безумием, спрятавшимся на дне.