— Мы можем… — тихий шепот рядом, за спиной, — можем освободить тебя, дитя. Ты просто уйдешь и забудешь все, что здесь было.

— Здесь? — кто это?

— В этом мире. В твоей жизни, начиная с того момента, как ты шагнула в портал. Ты вернешься в свой старый мир, проживешь там долгую счастливую жизнь и не погибнешь так глупо.

— И что… что для этого надо делать?

Она не говорила вслух, как и её собеседник, но их мысли словно проникали друг в друга.

— Лишь уничтожить того, кто стоит рядом с тобой. Это несложно, если знать как. Сейчас он отвлечен ритуалом и ничего не сможет тебе противопоставить…

Боль скрутила, лишая памяти и разума, заставляя выть и мысленно корчится, словно с неё кожу живьем сдирали. Как она могла на такое пойти! Зачем?! Что она тут делает, и где? Кто это существо рядом с ней? Она не помнила в этот момент даже собственного имени, но продолжала машинально удерживать в руках оружие, совершая привычные — почему? — движения.

— Убить?

Она не помнила отчего, но сама мысль о таком исходе словно парализовала. Убить его? Это словно воткнуть нож в собственное сердце. Лучше умереть от этой боли.

— Не хочешь? А ведь он знал, что ты слаба, и не пожалел…

Она? Слаба?

Йаррэ стиснула зубы, прокусывая губу до крови, и эта кровь отрезвила, выбивая из странного транса. Миг, когда размышлять было совершенно некогда. Нельзя использовать от-ха, нельзя ударить, нарушая ход ритуала. Есть ли у неё иное оружие? Она никогда этого не пробовала, но — почему бы и нет? Крылья прорезались, разрывая зачарованную ткань, легко — словно она всегда так умела. Гораздо сложнее было нанести удар острыми наростами, не меняя рисунка движений.

За спиной раздался короткий вскрик и злое шипение, спину словно ошпарило кипятком. Где-то рядом донеслись ещё крики — но куда более истошные, и туман немного развеялся, открывая страшную картину. Около двадцати стонущих изломанных тел. Несколько айтири, но, в основном, маги и полукровки. Рядом с ней, зажимая огромную рваную рану в боку, навзничь лежал Илинар. Тот самый полукровка с ненавистью во взгляде, который когда-то — казалось, в другой жизнь, приходил к ним с обвинением вместе с Иландером Скоури. Эту рану ему нанесла она, а вот оттаскивали нападавших уже несколько алькон, возглавляемые Гирьеном и Кариньяром. Потемневшие глаза бывшего повелителя, обожгли, словно заглядывая в душу.

Как она могла, даже под чужим влиянием, стать настолько малодушной? Быть может, ей и правда здесь не место? Мысли разъедали сильнее любой боли. Как она могла подумать хоть на миг, что их оставили без поддержки?

Руки онемели настолько, что она просто их не чувствовала. Казалось, ещё несколько минут — и от-ха просто выпадет из пальцев, или она не сможет её поднять. Но, когда начало казаться, что все так и будет, пение резко оборвалось, зазвенев, переливаясь, на одной ноте.

Альконы были словно еле живыми, бледными серыми тенями на фоне пылающих кругов и узоров. Пламя у алтаря взвилось в ввысь, образуя сверкающую белую арку. Это все? Все закончилось? Сердце тревожно сжалось, когда Кинъярэ шагнул вперед, прямо к пылающему божественному огню, у которого они уже два раза приносили клятвы — ученическую и брачную.

— Идем за мной, душа моя.

И она пошла, не смея поднять глаз. Даже в самом жестоком бреду она бы не подняла на него руку, но сердце обжигал стыд. Казалось, не смотря на все заслоны, мужчина легко уловил её настроение.

— Забудь все, что было. Ты уже сделала гораздо больше, чем требовалось.

Прохладная ладонь сжала её собственную. Ещё шаг, второй. Она чуть прижмурилась, идя вслед за ним прямо в пламя, но то не опалило, лишь обрисовало ласково фигуры, щекоча мягкими языками, метнуло искры — и вот они уже стоят внутри круга, отделенные эти пламенем от других.

Она подняла голову — и замерла, чувствуя, как вспыхивает румянец на щеках. Темная хламида Кина исчезла, как и её собственная. Они стояли вдвоем, совершенно обнаженные, и жадный взгляд алькона ласкал тело тягуче и сладко, словно перышко.

— Ты как всегда прекрасна, моя ириссэ. Но, когда родишь мне ребенка — ты будешь ещё красивее. Девушка, женщина, дракона. Ты моя в любых ипостасях и обликах, во всех мирах. Ты помнишь об этом?

Дрожь в руках и шум в голове. От-ха давно уже растворилась, а тело ныло от боли и усталости, поэтому она без сомнений шагнула в его объятья.

— Ты доверяешь мне? — задумчивый, странный взгляд.

— Да, тысячу раз да, — в этом она могла быть уверена, только в этом. Вот она не стоила его доверия, его любви…

— Забудь эти мысли, — руки легли на плечи, спустились ниже, лаская, — нет никого, кроме нас двоих, ничего, кроме нашего желания. Жизнь есть Смерть, а Смерть есть Жизнь. Одно невозможно без другого и они едины, как будем едины и мы.

Горячая ладонь скользнула по спине, заставляя выгнуться от ласки, сухие губы впились жадно, отчаянно, горько. И она не успела понять, не успела толком осознать, отчего в голову пришли именно такие мысли, отчего она решила, что он прощается, когда что-то кольнуло в сердце.

Опустила голову, замерев. Они, как две бабочки, были наколоты на одно обоюдоострое лезвие, но больно не было. Совсем. Пришло понимание происходящего, необходимости этой последней жертвы, которая отворит врата. Не одна шагнет за этот порог — с ним, кто любил её больше власти, больше жизни.

— Люблю тебя, — шепнула, последним усилием обвивая его шею, притягивая ближе, сердце к сердцу, не замечая текущей крови.

Мир вокруг содрогнулся, полыхая огнем. Словно сами небеса разверзлись, а небо упало на землю. Ткань мироздания затрещала по швам, заколебалась, переворачиваясь, вмещая в себя новую, призванную в этот мир Силу.

Два тела упали навзничь, но белое пламя подхватило их, закружило, завертело, укладывая на алтарь.

Арка налилась светом — белым, беспощадным, и с громким треском растворилась в воздухе, оставляя вместо себя двоих — высокую золотоволосую женщину с букетом маков в руке, и темноволосого мужчину с темными провалами глаз и пылающей фиолетовым от-ха в руке. Брат и Сестра Смерть пришли в этот мир. Снова — спустя столько лет заточения и почти абсолютного забвения. По залу разлилась сила — манящая, резкая, с привкусом асфодели и лилий, с ароматов вереска на губах, смешанного с кровью. Один за другим опускались на колени присутствующие в зале альконы — а кто-то и вовсе не мог найти в себе сил, чтобы приподняться, упорно возясь на полу.

- Дети… — голос женщины прозвучал глухо, отчаянно, словно она старалась скрыть свои слезы, — дети мои! Букет маков взвился лепестками, укутывая все и всех покрывалом, врачуя раны души и тела.

Женщина подходила к каждому — и была с каждым в один миг, и здесь, в зале, и внизу, в замке. Утешая и исцеляя, обнимая и выслушивая, укутывая искрами своей силы и плача вместе с ними — как самая настоящая мать. Она чувствовала их боль и их страх перед неизведанным, она вихрем проходила по замкам и весям, по лесам и полям, по поместьям и деревням, точно зная, где находится каждый из её детей. Обезумевший или сломавшийся, склонившийся перед победителем или сражавшийся до последнего, израненный или почти здоровый телесно.

Этот день запомнят на веки веков, воспоют в песнях и сказаниях, называя Черным, днем исполнения Проклятья альконов, днем их мести, но то — в человеческих хроников. Для детей Смерти и тех, кто ей служил и почитал её, это будет день освобождения. День отмщения — за все слезы и боль. Небеса наливались фиолетовым светом, молнии силы били в землю, разламывая твердь, ветер играл крышами домов, а Смерть… она ходила между живыми и мертвыми, забирая положенные ей души, мстя за своих детей. Иногда даже Смерть забывает о справедливости, и нет никого, кто бы мог призвать её к ответу.

Смерть гостила во дворце ирра, опустошая его — и больше не осталось прямых наследников, кроме юного алькона. Смерть прошлась по иррейнам, отмечая каждого, кто держал в рабстве её детей, срывая их оковы, возвращая домой. Лишь одного из своих врагов она пощадила, внимая метке своего любимого сына на жалком человеческом маге Арроне Винтейра — обещания надо выполнять. Что ж, у неё были иные возможности для мести. Миг — и, несмотря на все попытки защиты своей возлюбленной изгнанницы-айтири, магия покидает его, уходят и жизненные силы. Один миг — и сильный взрослый мужчина становится слепым калекой.