— С чего бы это? — почти выкрикнул он.

«Да-а, все же ему кое-что перепало от крутого отцовского характера, — усмехнулся про себя Погожев. — Ишь как задело за живое»...

— А ты подумай, — сказал он Николаю. — Если бы не это соревнование с Торбущенко, взяли бы вы столько рыбы? Только честно?

Николай поскреб в затылке, невесело хмыкнул и сдался:

— Если честно, то в твоих словах, секретарь, доля правды есть...

С Платоном Васильевичем они говорили о погоде, о рыбе, о скором возвращении домой. Но о соревновании с Торбущенко — ни слова. И Погожев не лез к нему с запоминаниями. За эти дни, полные беспокойства и тяжелого рыбацкого труда, в Погожеве перегорела вся злость на Малыгина. Да и никакие слова не сделали бы того, что сделала сама жизнь. Старик только делал вид, что будто бы не было между ним и Погожевым ни перепалки на рефрижераторе, ни той обидной для Торбущенко концовки в ответной радиограмме по соревнованию. Но Погожев чувствовал, что Платон Васильевич этого не забыл. И едва ли когда-нибудь забудет.

Под конец Малыгин сказал Погожеву с каким-то легким сомнением и недомолвками:

— Когда есть рыба, времени как будто и не существует. Так оно всегда было и будет в нашем деле... Да‑а, годы все же сказываются. Как ни взбрыкивайся, а сказываются. Особенно когда спадет путинная запарка и ты пообмякнешь телом... Может, пора мне и пошабашить...

Погожев напомнил Малыгину о первом месте его бригады. Но тот в ответ только неопределенно махнул рукой и стал грузновато подниматься по отвесному металлическому трапу на ходовой мостик.

И сейнера разошлись в разные стороны: Платон Васильевич взял курс в сторону Крыма, а Осеев решил «побегать» вдоль низменного, с множеством песчаных кос, восточного берега Каркинитского залива.

Осеев, конечно, не лез на самое мелководье залива, где в это время года частые миражи затрудняли распознавание берега. Хотя и там, где они «бегали», было немногим глубже и безопаснее для плавания. Сейнеров здесь было не густо, не каждый кэпбриг решался на риск. Но Осеев решился. И вскоре они уже стояли в замете.

Работать на мелкой воде было трудно: невод цеплялся за дно, выдирал водоросли и часто путался даже в безветренную погоду. Безветренной она и была, когда они сыпали невод. Хотя еще с утра появившиеся на востоке перистые облака стали закручиваться в виде запятых, говоря о начавшемся в верхних слоях атмосферы ветре.

Если бы не зацеп невода, бригада успела бы вовремя справиться с работой и уйти в безопасное место. Но кто мог предугадать такое? Сеть выбирали медленно, с частыми остановками. Хотелось выбрать ее с меньшими порывами.

Кэпбриг держался спокойно. Даже и в помине не было той его горячности, что нередко захватывала Осеева при заметах невода. Движения его были резкие и быстрые, а взгляд сосредоточеннее и строже.

Ветер сорвался сразу. Резкий и порывистый, он сносил сейнер на высыпанный невод. Это усложняло обстановку и рыбакам прибавило работы. За корму опустили преградительный брезент, чтобы сеть не зацепилась за гребной винт сейнера. Витюня прыгнул в пляшущий на волне баркас, завел мотор и, забуксировав сейнер на длинном канате, старался стянуть его с невода. Но не тут то было. Ветер и разгулявшаяся волна были сильнее моторчика. Казалось бы, что проще, как сойти сейнеру с невода собственным ходом. Но об этом никто из рыбаков даже не заикнулся — дель моментально намотает на винт. А это уже будет настоящая трагедия.

— Надо же свалиться этому ветру, — сказал Погожев, когда Осеев, с головы до ног мокрый от морских брызг, прибежал к ним на бак. — Ты смотри, и небо как будто чистое.

И действительно, кроме тех высоких разреженных перистых облачков в небе ничего не было. И все же с востока тянуло, как из трубы, словно кто-то там то открывал, то вновь закрывал заслонку.

— Тут моя вина, а не ветра, — сказал Осеев. — Решил быть хитрей других, взять рыбу на мелководье. Вот тебе и взял. Жаль, ребят ухайдакаю и невод — вдребезги! — И, вполголоса выругавшись, он побежал на корму, к выборочным катушкам, где опять что-то заело и дело не двигалось.

С подветренного борта, все на том же баркасе, рыбаки занесли и бросили якоря-кошки, стараясь оттянуться с помощью лебедки. Канаты гудели, как струны. Сейнер медленно полз навстречу ветру, сильно качаясь на волнах.

Рыбаки были мокрыми от морских брызг и пота. Им уже не до улова. Рыба, конечно, уйдет через обрывы в сети. По крайней мере, большая часть ее. Им надо спасать невод. Выборочную лебедку в ход почти не пускали, налегали на мускульную силу. В данном случае, примитивный способ предков был надежнее: лучше чувствовался зацеп, можно было вовремя дать слабину выбираемому неводу и подобрать дель там, где это требовалось. Особенно когда сейнер бросало волной с борта на борт и на палубе нелегко было удержаться на ногах.

И тут к ним на помощь приходит кэпбриг Сербин. Он «засек» осеевцев в бинокль издалека и сразу же догадался, в чем дело.

— Зацеп, братцы? — старался он перекричать в мегафон с ходового мостика свист ветра и гул морской воды. — Давай, заводи буксир!

Витюня отвез конец толстого капронового каната к Сербину, там хорошо закрепили его за кнехт и на малых оборотах, задом наперед, стянули осеевский сейнер с высыпанного невода.

— Ну вот, теперь будет легче, — кто-то из рыбаков вздохнул за спиной Погожева.

Стащив осеевцев с невода, Сербин развернул сейнер и попытался подойти к ним с «чистого» борта. Сербину хотелось довести свою помощь до конца — освободить сеть от зацепа. Но становиться лагом в такую погоду было рискованно, можно было покалечить борта сейнеров. И Осеев крикнул ему в мегафон:

— Спасибо, Серега! Теперь сами справимся. Салют, старина!

Вскоре они выбрали из моря последние метры невода все в иле, водорослях и прорехах — порывах. И тут же ушли с опасного мелководья.

Уже в сумерках они бросили якорь у западной оконечности Крымского полуострова в небольшой бухточке, под прикрытием красноватых утесов мыса Прибойный, и сразу же всей бригадой взялись за починку невода. Фомич ярко иллюминировал сейнер всеми имеющимися в его распоряжении осветительными приборами. Рыбаки раскинули сеть по неводной площадке, палубе, навешивали по фальшборту, выявляя порывы. Зотыч с кэпбригом исследовали их и тут же прихватывали ниткой, чтобы остальным можно было шить безо всякой путаницы.

В бухточке было тихо. Восточный ветер свистел над мачтами сейнера, вспенивая море за добрую милю от берега. Там гудела и пенилась темная штормовая ночь. Редкие огоньки не успевших укрыться от шторма сейнеров одиноко мигали вдали, как низкие блуждающие звезды.

Летние шторма не длительны, и рыбаки подналегли на работу, чтоб к утру сеть привести в полный порядок.

Погожев только тут вспомнил о хвосте морского кота и мысленно обозвал себя растяпой и склеротиком. Где-то в трюме, в ящике с солью, так и валялась его будущая рыбацкая игла. Вот уж поистине, пока гром не грянет! Опьяненный уловами, он совсем выпустил из головы, что вязальная игла может понадобиться ему в любую минуту. «Нет, — решил он, — настоящего рыбака из меня еще не получилось. Завтра же достану из трюма хвост ската и начну мастерить иглу».

Но игла ему нужна была сейчас. Не сидеть же сложа руки. И он прикинул: у кого бы попросить ее?

Обеспокоенный взгляд Погожева перехватил Витюня. Он склонился к присевшему на корточки Зотычу, что-то шепнул ему и быстро скрылся в кормовом кубрике.

Погожев не успел сообразить, к чему бы это, как Витюня вновь уже был наверху.

— Братцы, туш! — крикнул он и вскинул над своей взлохмаченной головой руку, в которой была новенькая рыбацкая вязальная игла. — Тра-та-та-та!.. Мы с Зотычем, как говорили наши предки, презентуем Андрею Георгиевичу Погожеву боевое рыбацкое оружие! Тра-та-та-та!..

— Тра-та-та-та!.. — отозвалось Витюне сразу несколько голосов.