Вытянутое обветренное лицо Лехи слегка зарумянилось, рот раскрылся в широкой улыбке. Леха менялся на глазах. Его взгляд, обычно настороженно-бегающий, вдруг заискрился теплотой и доверчивостью.

«Неужели радость победы может так менять человека?» — удивился Погожев и задумался. В словах Лехи явно было что-то заслуживающее внимания. Когда Погожев работал в порту диспетчером, трудовые успехи докеров и команд пригородных теплоходиков они отмечали срочным выпуском «Молний» или вручением переходящего Красного вымпела. Здесь, в море, то и другое отпадало. Не побежишь же за сотню миль по морю, чтоб вручить вымпел. Да и кто тебя ждать будет с этим вымпелом, когда на путине каждый час дорог. Оставалось радио.

— М-да... — произнес Погожев, с улыбкой посматривая на Леху и всей пятерней ероша свои отросшие и до желтизны выгоревшие за время путины волосы. — А ну, зови Климова. Постой, лучше пошли к нему в рубку сами.

Леха оказался прав — сообщение по рации возымело совсем иной резонанс. Во время обеда только и было разговоров о заметах, рыбных местах и везучих кэпбригах. Вспоминали, что для бригады-победительницы решением правления колхоза выделена денежная премия.

— На премию, конэчно, метит Платон, — сказал Кацев, не отрываясь от миски с борщом.

— Як так «Платон»? Шо мы, хуже? — возразил Леха. Он с поварешкой в руках толкался меж рыбаков на юте, стараясь ничего не упустить из разговора о премии.

— Видно, хуже, Леха, — продолжал Кацев, не поднимая глаз от миски. — Платон и в прошлую скумбрийную путину был первым.

— Нехай в прошлую...

— Торбущенко, братцы, всем нам конца покажет! — кто-то из рыбаков перебил кока, с явной подначкой в голосе. — Думаете, зря он задумал тягаться с Малыгиным.

По юту пролетел смешок. Но тут же потонул в усердном стуке ложек о миски.

В двадцать часов Погожев передал на сейнера рыбколхоза сообщение о первенстве. И добавил:

— В двадцать ноль-ноль ежедневно будет называться передовая бригада. Эти сведения будут передаваться в правление и там вывешиваться на видном месте. Чтоб передовиков знали не только рыбаки, но и их семьи...

— Что это ты, Андрей, за почетную радиодоску выдумал? Людей-то как взбудоражил, — сказал Осеев за ужином.

— Э-э, чужие лавры мне не нужны. Это выдумка Лехи. Я только воплотил ее в жизнь, — сказал Погожев.

Но не долго торжествовали осеевцы. На следующий день их опередили «гусары». Потом вышла вперед бригада Платона Васильевича. И держала первенство два дня подряд.

И вдруг в передовые вырвалась бригада Торбущенко! Именно — вдруг. И с таким эффектом, что вся путина рот раскрыла от удивления.

Вначале на сейнере Осеева подумали, что это чья-то хохма. Тем более что узнали они об этом не от самого Торбущенко, а выловили рацией из чужого разговора: один кэпбриг другому говорил, что Торбущенко запросил на место замета приемку, так как взять весь улов на сейнер не может.

«Определенно, снова бугая схватил, вот и лыбятся хлопцы», — с грустью и с чувством досады подумал Погожев о Торбущенко.

Сам кэпбриг эту весть тоже взял под сомнение. Он прямо так и сказал:

— Насчет приемки чья-то не совсем удачная шутка.

Хотя большинство рыбаков было уверено, что это чья-то хохма, но все равно этой вестью были все взбудоражены, и по поводу замета Торбущенко на сейнере шли разные толки. Даже видавший виды Зотыч и тот пожимал плечами: где, мол, он в наше-то время напал на такой косячище?

— Тут мало напасть, надо толково обсыпать, — рассудительно говорил Фомич.

— Мимо такой рыбы нэ промахнешь, — возразил Кацев. — Надо быть стопроцентным урсусом, чтоб промахнуться.

— Как сказать. Бывало, и опытные рыбаки на такой рыбе бугая хватали.

— Надо быть стопроцентным урсусом, — твердил Кацев.

Замет Торбущенко особенно взволновал старых рыбаков, напомнил им про те годы, когда в Черном море водилось полным-полно любой рыбы, не было никаких запретов и ограничений ни на «краснюка», ни на кефаль, ни на камбалу. А скумбрия, пеламида и луфарь валили через Босфор такими плотными косяками: воткнешь шест — не упадет.

— Потому и полно было — ручником много не зацепишь. А если и зацепишь, то не поднимешь, — авторитетно заявил Витюня. — Техники-то никакой не было.

— «Техника, техника», не в технике дело, — вдруг рассердился Зотыч. — Хозяйничать с умом надо, а не быть нахлебниками у моря. Только я бы таких хозяйственников рублем бил. Да так, чтоб они об этом всю жизнь помнили...

— Во дает дед! — подмигнув Кацеву, воскликнул Витюня. — Будут выборы — выдвину твою, Зотыч, кандидатуру в судьи. Заметано? А?

Сейчас ближе к повестке дня замет Кости-партизана: действительно он столько взял или все это хохма?

Погожев стоял около камбуза и маленькими глоточками потягивал чай из эмалированной кружки — утолял жажду. Витюня, стармех и Зотыч вели разговор недалеко от него, около входа в машинное отделение. Погожев прислушивался к их разговору и думал: «Если слух насчет замета Торбущенко оправдается, какое самочувствие будет у Малыгина? Малыгин, конечно, не ожидал такого. Да и кто ожидал? Этот замет поубавит спеси у Малыгина». Ему вспомнилась малыгинская «приписка» к договору насчет «крупного рогатого скота», и он мысленно улыбнулся...

— Торбущенко сделал правильно, вызвав к себе приемку, — одобрил стармех Ухов. — Другого выхода я не вижу.

— Факт, — поспешно согласился Витюня, — на рефрижераторе тоже план. А тут такой куш подвалил... Помните, как на хамсовой путине одним заметом мы столько рыбки накрыли, что сами — под завязочку и подвернувшегося «таманца» полностью хамсой налили. — И, помолчав, уже спокойно добавил: — Правда, в том году хамсички этой было много. Керченский пролив кипел от рыбы...

Погожев закурил и посмотрел на часы. Сегодня который раз уже смотрит он на часы! Да и не только он. Всем не терпится узнать о замете из уст самого кэпбрига Торбущенко... «Если вовремя подошла приемка, к двадцати часам они уже могут сдать рыбу», — прикинул в уме Погожев.

Вечерело. Зной заметно шел на убыль. Далеко за кормой остались воды гостеприимной Болгарии. И живописная речка Ропотамо. Армада судов вслед за рыбой устремилась к берегам Одессы. Города им пока было не видно. Но огонь маяка на мысе Большой Фонтан вот-вот должен был показаться. Впрочем, местонахождение судна рыбаков меньше всего волновало. Главное сейчас — рыба. За ней рыбаки — хоть к черту на рога! Спустившись с ходового мостика и зайдя в каюту, Погожев взял с полки первую попавшуюся ему книгу и присел к столику. Глаза его бегали по страницам, но смысл написанного ускользал от Погожева, так как его голову ни на минуту не покидала мысль о Торбущенко. Погожев почти был уверен, что, хлебнув из чаши рыбацкой славы, Торбущенко едва ли захочет сдавать позиции. Но и Малыгин скорее ляжет костьми, чем будет в хвосте у того самого Торбущенко, чье предложение о соревновании он так пренебрежительно отталкивал.

Погожев сунул книгу на прежнее место и вышел на палубу. До выхода на связь еще оставалась добрая четверть часа. Но он не выдержал и сказал Климову:

— Прогуляемся по эфиру. Может, услышим что-нибудь интересное.

Климов понимающе улыбнулся, сморгнув белесыми ресницами-звездочками.

— Не терпится, Андрей Георгиевич? — спросил он.

— Точно, Володя, — признался Погожев.

— «Король», наверно, сейчас икру мечет.

— С чего бы это? — спросил Погожев не совсем искренне, так как мысли у него с радистом были одни и те же.

— А как же! — оживился Володя, и лицо его засветилось восторгом. — Такого фокуса «король» в жизни не ожидал... «Партизан» вставил фитиль «королю»...

Климов не успел отпереть радиорубку, а Леха уже был тут как тут.

— Смотри, чтоб не пригорело жаркое, — сказал ему Володя, шутя. — Заслушаешься и о камбузе забудешь.

— Ни-и, — мотнул головой Леха. — Жаркого вже немае. Усе полопали. — И присел на комингсе, обхватив колени большими крестьянскими руками, с каким-то настороженным интересом наблюдал за действиями радиста. Хрящеватые, плотно прижатые к голове уши только усиливали эту Лехину настороженность.