— Вот так всегда на нервах. Прежде чем появиться, всю душу вымотает. — Это он о скумбрии.

— Тогда давай музыку, чтоб настроение нам поднять, — сказал Погожев, кивнув на аппаратуру. — Только не на все море.

— Это можно, — улыбнулся Климов. — Музыка не скумбрия, поймать всегда можно.

Погожев бегло просмотрел только что принятую радистом метеорологическую сводку, которая заканчивалась фразой: «На ближайшие сутки резких изменений погоды не ожидается».

«Ну что ж, и на этом спасибо», — подумал он и положил бланк на столик.

В радиорубку заглянул Кацев.

— Что это вы тут развесэлились? Хорошие вэсти? — спросил он.

Сеня голый по пояс. Задубенелые от соли и пота штаны из чертовой кожи были закатаны выше икр, обнажая его великолепные мышцы. На ногах — старые босоножки без задников. Плечи у помощника на добрую четверть шире дверей радиорубки. На выпуклой груди, разукрашенной якорем с накинутым на него спасательным кругом, густо кустились заросли коричневато-желтой растительности. При каждом даже незначительном напряжении мускулы его вздувались, играли под загрубевшей от солнца и соленой воды кожей.

— Здоров же ты, Сеня, — невольно любуясь его мускулатурой, сказал Погожев.

Сеня поглаживал пальцем усы и улыбался. Глаза его ясные, как небо над мачтами сейнера. Сеня не так-то прост и наивен, как может показаться с первого взгляда. Сеня был сам себе на уме. Хотя и не из тех, кто при удобном случае, ради своей выгоды, способен, как говорят моряки, вывешивать фальшивые сигналы. Но и не полезет на рожон к начальству ради каких-то своих идей. И сам в начальство особо не стремится. Роль помощника капитана его вполне устраивает. Пусть меньше заработок, зато спокойная жизнь. Впрочем, он, не скрывая, прямо так и говорил, что до феньки ему заботы о судне и орудиях лова, постоянные стычки в кладовых и на базах, где чуть ли не с боем вырывают кэпбриги каждый метр дели и каната, каждую банку краски... Но как помощник капитана — Кацев на хорошем счету. Он точен и исполнителен на работе. На него можно положиться, что не выпьет и самой крохотной рюмки вина, если нельзя. Врагов у Кацева не было. Да и друзей, пожалуй, тоже...

По носу сейнера, пересекая им путь, шел огромный сухогруз.

— Вот это посудина! — восхищался Кацев. — Француз. На Босфор топает...

Погожев вышел из радиорубки, чтобы тоже взглянуть на удаляющегося «иностранца».

Плаванье в этом районе моря не безопасное. На пути лежала давно прославившаяся своей каверзностью Одесская банка — мель среди глубоководных мест. А главное — затонувшие корабли. Достаточно было взглянуть на карту или раскрыть лоцию, чтобы убедиться в этом. Суровая память минувшей войны. Затонувшие корабли лежали на дне в одиночку и целыми группами, лежали на глубинах и на мелководье. Некоторые из них были ограждены буями и вехами.

Погожев смотрел то на французский сухогруз, то на буи и вехи. По этим местам «иностранцев» проводят местные лоцманы. Долго еще придется людям очищать море от последствий войны. А сколько этого «добра» в Керченском проливе! Весь пролив усеян плавучими предостерегающими знаками. И все равно, что ни путина, то новые открытия, новые предостерегающие знаки.

Погожев окинул взглядом судно.

На корме вокруг Зотыча толклась почти вся бригада. Там же были Кацев и Володя. Рыбаки что-то прикидывали, доказывали друг другу, перебирая в руках неводок. Но слов их Погожеву было не слышно, заглушала музыка.

На баке, около якорной лебедки, маячила одинокая фигура стармеха. Вначале Погожев подумал, что тот осматривает лебедку. Но, видимо, и его, старого морского волка, заинтересовал «француз». Сколько он видел на своем веку различных сухогрузов, танкеров, буксиров, самоходных и несамоходных барж, пассажирских, военных и рыболовецких судов! До войны Фомич ходил на кораблях торгового флота. Воевал на морских охотниках. А сейчас — на сейнерах гоняется за рыбой.

Его старший брат тоже был моряком. Он погиб в Отечественную.

«Нет, пожалуй, стармеха интересует не сухогруз, — усомнился Погожев. — Сухогруз давно правее сейнера, а Фомич по-прежнему смотрит вперед». Погожев тоже посмотрел вперед и увидел далеко на горизонте приоткрывшуюся башню Тендровского маяка. Самой косы еще не было видно, и отсюда казалось, что башня маяка висела в воздухе над огненным морем.

И снова взгляд Погожева задержался на стармехе. Его насторожили обреченная сгорбленность и неестественно опущенные плечи стармеха. Когда Фомич повернул лицо вправо, Погожев увидел, как оно побледнело, явственно обозначилась старческая одутловатость щек, которой он раньше не замечал. С Фомичем, определенно, что-то творилось неладное. «Не заболел ли?» — встревожился Погожев.

Он уже сделал шаг в сторону стармеха, как тот вдруг, точно очнувшись, вздрогнул, повел плечами, и судорога пробежала по его губам. Медленно, с опущенной головой и невидящим взглядом он спустился с бака. На напряженном лбу обозначились глубокие морщины. Землисто-бледное лицо стармеха подергивалось, словно от тика.

— Фомич, тебе нездоровится? — спросил Погожев.

Ухов вскинул на него отрешенно-непонимающий взгляд и тут же отвел глаза в сторону.

— Да нет... все в порядке...

И уже обычным своим мягким, чуть задумчивым взглядом еще раз окинул морскую даль, повел воспрянувшими плечами и зашагал в машинное отделение.

Тем временем, полосатая башня Тендровского маяка заметно выросла и уже не висела в воздухе, а возвышалась над низменным берегом косы.

Тендровский залив расположен между Кинбурнской косой, полуостровом Егорлыцкий Кут и узкой, надежно прикрывающей его с юга и с запада Тендрой. На карте Тендровская коса похожа на трость с загнутой ручкой в сторону севера. К юго-востоку от оконечности этой «ручки» выступает коса Белые Кучугуры. В Тендровский залив редко когда врываются ветры. Разве только северо-западные. Да и те не разводят в нем большого волнения. Это настоящий рай для стоянок. В западной части залива лежат большие глубины. Ближе к материку, где по водной глади, словно блинцы на гигантской сковородке, разбросаны островки — тянется мелководье.

Вода в заливе темно-зеленая на цвет и почти неподвижная. Воздух раскален палящим зноем, до предела насыщен йодистым запахом прелых водорослей. Языки пламени вспыхивали на водной глади то тут, то там, слепя глаза. И только под самым бортом сейнера вода была темно-зеленого цвета и позволяла смотреть на себя полностью раскрытыми глазами.

Эти места когда-то были настоящим рыбьим царством. Свободно текущий Днепр нес сюда не только изобилие пресной воды, но и речной планктон — корм для молоди. Сейчас все это оседало в водохранилищах реки. Уровень воды в низовьях Днепра резко упал. И не пресная вода идет в залив, а морская из залива поднимается вверх по реке...

Сейнер Платона Малыгина был виден издалека. Рядом с ним встал Торбущенко. Грохот якорной цепи торбущенского сейнера слышен на весь залив. Вдали за сейнерами, чуть различимые над водами залива, проглядывались Смоляные острова: низменные и песчаные, с кустиками пожухлых трав и кустарников, как и сама коса. Если посмотреть в бинокль со спардека, то в северной части восточного берега Тендровской косы можно увидеть небольшую пристань и домики маленького рыбацкого поселка.

— Будем становиться лагом с Малыгиным! — прокричал с мостика Осеев, и сейнер сбавил ход.

Чуть ли не на милю вокруг малыгинского сейнера стоял запах вареных креветок и жареных глосиков. Плоские, как ладони, глосики и головастые бычки гирляндами развешаны на вантах и на поручнях спардека.

— Живут же люди! — шумно втягивая в себя носом воздух, с притворной завистью вздыхал Витюня.

Платон Васильевич на палубе с полной горстью вареных креветок, лузгал их, как семечки, сплевывая скорлупу за борт.

Тендровской креветке, конечно, далеко до королевской красной креветки Мексиканского залива. С этим никто спорить не будет. Может, потому и зовут ее в народе не креветкой, а рачком. И продают на базаре стаканами, как семечки. Но все равно она вкусная. Даже вкуснее королевской. Так как сразу после вылова попадает в кастрюлю с кипятком, а не кочует с одного конца света в другой и месяцами не вылеживается по морозильникам.