Поступки тех, кого обвиняет автор, не подлежат гражданскому суду. В них нельзя найти юридических моментов преступления, но тем опаснее они и тем суровее суд автора, потому что судит он по высшим законам человеческой этики, по законам социалистической морали.

Мне хочется думать, что советские театры поставят «Такую любовь» и что зрители, уходя со спектакля, будут взволнованно спорить о вещах серьезных и важных, о любви и честности, об эгоизме и ханжестве, о принципиальности фальшивой и настоящей.

Пьеса Когоута суровая и одновременно добрая, потому что автор любит человека любовью требовательной.

С. Образцов.

Не думайте, что люди ходят в театр только развлечься. Их тянет туда естественное желание заглянуть в душу других и судить о самых тайных их помыслах. Пойдем сегодня им навстречу: не будем разыгрывать спектакль, откажемся от таких ненужных шаблонов и деталей, как постановка или декорация. Попытаемся на глазах у публики обнажить и противопоставить судьбы нескольких людей, обращаясь к самим зрителям, взывая к их опыту и чувствам так недвусмысленно и активно, что они увидят, в конце концов, в пьесе самих себя. Успех будет тем большим, чем меньше будет аплодисментов, чем больше обидятся зрители.

Поэтому публику встречает поднятый занавес и пустая сцена с темной, унылой скамьей, обращенной спинкой к залу, и высоким креслом возле кулис. Перед началом действия на скамье усаживаются поочередно четыре ничем не примечательные фигуры: они явно погружены в собственные мысли. Удар гонга, свет в зале гаснет, сцена освещается. Двое молодых людей и две молодые женщины встают со скамьи. Из зала на сцену поднимается человек в мантии судьи. Все садятся. Человек в мантии раскладывает на широком подлокотнике кресла бумаги. Некоторое время он сосредоточенно перебирает их, потом взглядывает на головы четырех людей, неподвижно обращенные в глубину сцены.

Человек в мантии. Можете курить! (Никто не пошевельнулся. Человек в мантии снова перебирает документы, повторяет). Можете курить! (Высокий юноша — Петрус — и старшая из женщин — Петрусова — нервно, не поворачивая головы, закуривают). Ну-с, так… Начинается слушание дела Матисовой и других. Суд общественности предъявляет вам обвинение в антиобщественных действиях, результат которых — нервное потрясение, с одной стороны, разрушение семьи — с другой, смерть человека — с третьей. Все это — не считая прочего ущерба, который трудно измерить. Обвиняемая Матисова. «Л…» — это Людмила?

Лида. Лида.

Человек в мантии. Обвиняемая Лида Матисова, год рождения 1934, студентка юридического факультета, признаете ли вы себя виновной?

Лида. Да.

Человек в мантии. Обвиняемый Петр Петрус, год рождения 1929, ассистент кафедры семейного права, признаете ли вы себя виновным?

Петр. Я… я не знаю…

Человек в мантии. Но есть же у вас какое-то мнение по этому делу?

Петр. Да… Нет.

Человек в мантии. Обвиняемая Лида Петрусова, год рождения 1926, врач, признаете ли…

Петрусова. Нет!

Человек в мантии. А вы, обвиняемый Милан Стибор, год рождения 1932, конструктор, вы…

Выкрик из зала. Нет!

Человек в мантии (укоризненно глядя в зал). Вы признаете себя виновным?

Стибор. Да…

Выкрик из зала. Нет! Нет!

Человек в мантии (в публику). Я забыл предупредить о том, что само собой разумеется: проявления согласия или несогласия…

Выкрик из зала. Я его мать.

Стибор (встает, поворачивается к залу, умоляюще). Мама!

Мать (с места). Вы же — человек! Не требуйте от матери, чтобы она сидела, как мраморная статуя, если она знает, знает! Не он — я знаю, как все произошло, я знала, что это случится, потому что я — мать. И ваша мать знала о вас больше, чем вы сами! Он не скажет правды, потому что у него слишком доброе сердце, и если вы хотите узнать правду, не лишайте меня слова. Если вы не позволите говорить матери, значит нет и не будет правды на земле!

Человек в мантии (задумывается, потом кивком головы разрешает Стибору сесть, подходит к рампе). Подите сюда, гражданка. С чего-то надо начинать.

В то время как он помогает Матери подняться на сцену, глубина сцены темнеет. Стиборова, потеряв из виду сына, утрачивает уверенность в себе.

Человек в мантии. Старайтесь не отвлекаться и вспомните, прошу вас, все важнейшие подробности. Бывают незначительные детали, роль которых в ходе событий многократно возрастает.

Мать. Не бойтесь, я ни о чем не забуду. Как можно! Вам кажется, что я хожу, говорю, вы уверены, что я ем и сплю, — но это только по инерции. Моя жизнь замерла после этих событий. Они вновь и вновь возникают передо мной в строгой последовательности. Это тем тяжелее, что я ничего не могу изменить — будто я зритель в театре, где ставят знакомую трагедию.

Человек в мантии. Прошу прощения, но меня прежде всего интересуют факты, и если ваши чувства…

Мать. Простите… Когда-то я изучала литературу, и после смерти мужа вся моя жизнь сосредоточилась только на Милане и на книгах. Милан тоже упрекал меня в склонности к… что я порой мыслю слишком сложно. Я постараюсь… Хотя сейчас, поймите…

Человек в мантии. Понимаю. Если бы мы не понимали особенностей друг друга, города состояли бы не из домов, а из неприступных крепостей. Как это все началось?

Мать. Вот видите, я уверяла, что знаю все, но тут… Вы должны представить себе — двадцать лет мы жили с Миланом одни. Он знал: ради него я не вышла вторично замуж, чтобы никто чужой не вошел в его жизнь. Наши доходы — доходы учительницы! Я бегала по урокам, и поверьте… но важно не это…

Человек в мантии. Это важно.

Мать. Поверьте, что порой я питалась одной литературой, ведь есть прежде всего надо было мальчику. Он понимал это. Понимал, чего мне стоило его образование, и я должна сказать — сын отплатил мне за все сторицей. Никогда, никогда между нами не было тайн, пока… Двадцать третьего июля я шла домой, пешком, не торопясь; Милан уже с весны работал и по вечерам. Так он мне говорил. Начался дождь. У трамвайной остановки был навес… к несчастью…

Кинопроекция: открывается перспектива бесконечно длинной вечерней улицы. Дождь. Стиборова стала в тени под навесом. Человек в мантии отвернулся, его фигура слилась с черным фоном кулис. Монотонно плещет теплый ливень. К трамвайной остановке подбегают Лида Матисова и Милан Стибор. Они отряхиваются, переводят дух.

Стибор. Ну как?

Лида. Отлично.

Стибор. Прохладно — возьми мой пиджак!

Лида. Нет, нет. Он намокнет.

Стибор уже накинул пиджак ей на плечи. Лида кутается и молчит.

Стибор. Лида, ну что в этом хорошего?

Лида. В чем?

Стибор. Прокуренное кафе и мокрые улицы. Из грязи в лужи. Что мы будем делать зимой?

Лида. Лепить снежных баб.

Стибор. Лида! Я больше не могу!

Лида. Не можешь? Чего не можешь?

Стибор. Держать тебя за руку, гладить твои волосы, целовать… Я же не мальчишка… Боже мой, я не умею высказать! Лида, я не каменный. Я не могу без тебя, понимаешь? И вот… теперь тебя увезет трамвай… и…

Лида. Так поедем вместе.

Стибор. А потом простимся перед общежитием? Не все ли равно?

Лида. Но что я могу сделать? Что мы можем?

Стибор. Выходи за меня замуж!

Лида. Опять!..

Стибор. Выходи за меня.

Лида. Милан!

Стибор. Я уже двадцать пять лет Милан.

Лида. Я говорила тебе и вчера и позавчера: что ты выдумал? Мы знакомы только три месяца.