Когда он справился с этими мыслями достаточно, к нему вернулось дыхание, уже звучавшее по-новому. Вдох – «я не прощу этого отцу». Выдох – «я не прощу этого луне».

Таким Хейан Камт и шагнул в изменившуюся страну, которая мечтала вернуть благосклонность богини. Новые храмы все же построили, а крыло дворца, где Матисс обнаружил свою заветную – или злополучную? – фреску, превратили в священное место. На месте разрушенной крепости разбили парк. Несколько восстаний против узурпатора с легкостью подавили тефалийские маги. А новая верхушка страны выражала Его Величеству Райнсворту соболезнования в связи с тем, что его сын и дочь в тот роковой день оказались погребены под завалами крепости.

Новый Гафельд сжимали тиски бесконечных законов о применении магии. Хейан навсегда запомнил день, когда присутствовал на казни молодой женщины, применившей слишком затратные заклинания для умирающего ребенка. То, что у нее все равно бы ничего не получилось, не отменяло этой мерзости. Увы, каждая кроха энергии распределялась между магами на государственной службе и двумя орденами, ютящимися на окраинах империи. Теперь уже никто не вспоминал о могучем Буром ордене, который некогда руководил Гафельдом. Да и сам Гафельд был лишь иллюзией независимого сильного государства, а сам давным-давно превратился в марионетку Тефы и платил огромную цену за поставляемую оттуда магию. А алтари великой луны молчали. Молчала и династия Камтов, пообещавшая, что однажды богиня вернется вместе с магией, прекратив наказывать империю за предательство. Зато Хейан Камт молчать не собирался.

Копыта Факела звонко стучали по мостовой. Ещё будучи четырнадцатилетним пареньком, Хейан отлично знал столицу, и это сыграло с ним дурную шутку. Каждое изменение на знакомых улицах заставляло задыхаться в остром приступе гнева и бессилия. И каждая знакомая деталь сбивала с ног непрошеной надеждой – а может, если повернуть за угол, выяснится, что там все по-прежнему и это лишь дурной сон? Хейан не представлял, что бы делал со своими приступами ярости, не окажись рядом графа Сегарда, к усадьбе которого он сейчас и направлялся.

Усадьбу построили после воцарения Камтов, потому в ней не было ни грамма пугающей двойственности. Длинное трехэтажное здание пряталось за оградой, сплошь увитой бурым и словно бы сухим, несмотря на позднюю весну, вьюном. Привезенный откуда-то из южных княжеств, он никуда не торопился и выпускал листья только к середине лета, зато цвел всю осень.

Проехав в ворота, Хейан приветственно махнул рукой молодому сторожу и вдруг вспомнил девчонку с телеги. Все-таки что-то в ней было знакомое, хотя дети всегда казались ему на одно лицо. Едва зайдя через парадный вход, он заметил творящуюся в доме суету. Слуги проскальзывали мимо него неслышными тенями – Сегард держал только людей с хорошей выучкой, – но этих теней оказалось слишком много. Переносили какие-то тюки, на втором этаже слышался громкий скрип передвигаемой мебели.

Хейан однозначно не мог принять эту суматоху на свой счет, потому что никто не знал, что он явится сегодня. Да и его присутствие никогда не причиняло старому графу хлопот. Молодые Сегарды жили по своим особнякам и поместьям, редко заявляясь к отцу, он платил им тем же равнодушием, а хозяйка дома умерла ещё задолго до того, как под этой крышей появился необычный воспитанник из прошлого века.

Словно отвечая на его безмолвный вопрос, на лестнице появился Ференц Сегард. Видимо, одна из услужливых теней успела его известить. За прошедшие полгода он не изменился. Но сейчас Хейану особенно сильно бросались в глаза замедленная походка, призванная скрыть одышку, и заострённые черты лица с сероватым оттенком. Граф Сегард считал, во всем виновато сердце, его лекарь уверял, что легкие, а справиться не могли ни с тем, ни с тем.

– Ну наконец-то, Хейан, – а улыбка все такая же приветливая и внушающая спокойствие. – Я боялся, что ты опоздаешь вообще ко всему.

– Да ладно, чего бояться, – Хейан, в мгновение ока взлетевший к нему по ступенькам, дернул плечом. Знал бы Сегард, каких сил ему стоило это «да ладно». – Опоздал лишь к первым победам. Эрраго застрянет на корлентской границе, а у меня есть время, чтобы домчаться до него и принять участие в настоящем деле.

Граф Сегард печально поджал губы и покачал головой.

– Боюсь, что нет. Во-первых, Раймонд Эрраго разбил корлентов возле Кодруса. Во-вторых, Гафельд заключает перемирие. Но нам следует обсудить все это в более спокойной обстановке, – он проводил выразительным взглядом троих служанок, которые одна за другой обогнули беседующих в коридоре господ.

– Хорошо, – отозвался Хейан немного напряженно. – Но, может, скажете хотя бы, из-за чего у вас такой переполох?

– Посреди забот есть место и для чудес, – на этот раз лицо Сегарда осветила теплая улыбка. – Лилиан возвращается.

Портрет юной Лилиан Аргаст висел в парадной зале графской усадьбы. Хейан не раз смотрел на него, придирчиво изучая тонкие черты лица, темные глаза и ускользающую полуулыбку. Словно бы требовал ответа: кто ты, девочка, кем ты стала за прошедшие годы, и сможешь ли ты спасти страну, которая катится в пропасть?

После смерти Матисса род Киневардов прервался окончательно, но оставались дети его старшего брата, отрекшегося от короны из-за морганатического брака. Если б в Гафельде сохранился старый порядок, они бы унаследовали трон. Однако Райнсворт Камт рассудил по-другому и объявил о прекращении старой династии.

За прошедшую сотню лет волнения, поднимаемые во имя тех или иных претендентов на престол, вспыхивали четырежды. Два из них поднимались под изящным гербом Аргастов – розой, пронзенной мечом. Каким-то чудом мятежный род не был истреблен полностью, однако последний заговор стоил жизни всем родичам Лилиан. Она оставалась единственной законной наследницей.

И Хейан Камт собирался посадить ее на трон.

Сон ей сегодня снился удивительный. Такой яркий и живой. В памяти запечатлелась водная гладь, покрытая туманом, прорезающий ее нос лодки, брызги, летящие с весла в лицо, и скрип уключин. Было в этом что-то будоражащее и манящее. Так что каждый раз, когда они проезжали возле рек, Лайне хотелось прямо сейчас найти на берегу лодку и покататься.

Ее экипаж не добрался до Каны, а остановился в Роденкриде. Когда-то неизвестный городок на южном тракте превратился в одно из священных мест луны и летнюю императорскую резиденцию. Здесь, неподалеку от огромного парка и путевого дворца, находилась скромная усадьба герцогов Аргаст. Когда-то им принадлежал местный замок с длинной крепостной стеной. Но после взрыва, уничтожившего династию Киневардов и всю стену, кроме одной башни, земля, освященная луной, перешла в распоряжение короны. Аргастам остался небольшой участок, где построили дом. В нем и появилась на свет Лилиан, нынешняя хозяйка этой земли и единственная наследница титула.

Лайной ее называл когда-то дедушка. Родители почти не сокращали изящное имя. Тем не менее, попав в пансион ордена Лилейника, она попросила всех товарок¹ называть ее Лайна. Старое имя осталось в другой жизни, а его близость к названию ордена казалась насмешкой. Начальница пансиона не понимала этого стремления, но после вдумчивого разговора с воспитанницей – одобрила. И когда Лилиан переехала в Хадри, главную резиденцию ордена, то окончательно превратилась в сестру Лайну.

Высокий прихрамывающий сторож распахнул ворота перед экипажем, а молодая герцогиня уже выбралась наружу.

– До дома сама дойду, – с улыбкой крикнула она сопровождающей ее экономке. – Вещи в мою комнату, хорошо?

И, не дожидаясь ответа, Лайна уже поднималась по склону холма, располагающегося слева от ворот. В детстве она считала, что подняться сюда значит встретиться взглядом с лесом. Лес простирался к востоку от усадьбы, пряча за собой рассветы, высокий, темный и безграничный. Хотя часть их сада заполняли такие же сосновые деревья, под сенью которых чахли травы и блуждали запахи сырости, но они казались родными. Лес, угрюмо качающийся под сильными восточными ветрами, олицетворял собой нечто безликое и оттого непостижимое.