Факел был умным и послушным конем, поэтому всадник мог едва придерживать повод, занимая руки созданием бесконечных цепочек из магических нитей. Это были самые простые элементы заклинаний: потом цепочки сворачивались в спирали, соединялись друг с другом узелками, укладывались причудливыми петлями. Получалось более сложное плетение, напоминающее невесомую сетку или кружево. В таком виде существовали многие заклинания, но более серьезные требовали обьемности, трехмерной структуры. Выглядело они как мерцающие облака из искусно переплетенных нитей. Но это требовало времени и сил, а вот цепочки создавались бессознательно. Ещё в прошлом веке его учитель Роджер выговаривал юному Хейану за то, что он «развлекает руки» на людях и во время разговора. За сто лет традиции не изменились. Сейчас эту его привычку считали плохими манерами и неуважением к собеседнику. Впрочем, не изменился и сам Хейан, все так же поступая по собственному усмотрению.
Привычка ему нравилась: она, как ни странно, позволяла не отвлекаться от беседы, а заодно давала сырые наработки. Правда, их надо было куда-то девать. В тонкие свечи с жемчужным блеском – обычный запас мага – Хейан помещал готовые плетения, а простыми кусочками забивал вытатуированные узоры на руках либо распускал их в маленькие светящиеся искорки, которые грели кожу. Второй вариант окончательно повергал в ужас магов: к транжирству дефицитной энергии они не привыкли. Такое мог себе позволить только Хейан Камт. Сейчас, благодаря званию рисдрена, сырые фрагменты нашли себе место. Его «порфира», дополнительная энергетическая оболочка, застывшая где-то на полотне между внешней и внутренней сторонами, позволяла накопить огромный запас плетений. В ней предусматривался специальный кармашек и для такой ерунды.
Соединяя несколько магических ниточек изящными узлами, Хейан подумал, что все же надо будет потом покататься по западному тракту, чтобы окончательно приглушить болезненное недоумение. Хватит шарахаться от собственной родины. Даже если он имеет на это полное право.
Девять лет назад Хейан проснулся. Последний раз сонно перевернулся с боку на бок и наконец решил открыть глаза. В комнате царил сумрак, и лишь слабая полоска света, выбивавшегося из-под массивных штор, расчерчивала противоположную стену на две части. Это Хейана удивило. Он не терпел штор в своей комнате, и вся прислуга это знала.
Потолок оказался непривычно высоким, сама комната – наоборот, узкой. Очередной старый замок из тех, где Райнсворт Камт вместе с сыном любил останавливаться во время путешествий? Хейан поднялся с незнакомой высокой кровати, окончательно утвердившись в этой мысли, и прошагал к окну, чтобы отдернуть штору. Свет ударил ему в глаза. Комната была совсем небольшой, одну половину ее занимала кровать, а другую – расстеленное на полу огромное полотнище красного бархата. В его углу одиноко лежал цветок розы, срезанный под самую головку. Хейан почему-то поднял его, и цветок рассыпался разноцветной пылью прямо в руках.
Почему-то, когда он вспоминал об этом дне, то перед глазами вставала именно роза. Прочие воспоминания скомкались: как он орал на людей с чужими лицами, требуя, чтоб его прекратили разыгрывать, как отказывался вернуться в комнату, пока ему не покажут могилы отца и Матисса. Как стоял перед величественным надгробием Его Величества Райнсворта Первого и все равно не мог поверить, что это правда. Как слушал о событиях, произошедших за последние сто лет, – и не слышал.
Это был мир сбывшейся отцовской мечты, но мир чужой и неправильный, как кривое зеркало. Хейану повезло, что им занялся граф Сегард, человек из старой аристократии, ценящий династию Киневардов. С ним можно было говорить, не срывая голос от гневного крика. В первые дни Хейана постоянно трясло от злости.
Сегард рассказал, что случилось тогда, жарким летом 3090 года. Вскоре после похорон Карнатион умер и Его Величество. Последними указами он ограничил власть императора за счет расширения полномочий Национальной ассамблеи, а вдобавок до двадцатипятилетия Матисса страна передавалась в руки опекунского совета. О натянутых отношениях Гарланда Киневарда с сыном знали все, но никто не думал, что он предпочтет ему своих советников из Бурого ордена, возглавлявших ассамблею.
Матисс, с нетерпением ожидавший восшествия на трон и полноты власти, был взбешён. Он убежал в дальние комнаты дворца, к старой фреске богини луны и бросился на колени, моля ее о восстановлении справедливости.
– Не знаю, какая сила услышала императора, – медленно говорил Сегард, а перед глазами Хейана вставала эта картина. Склоненная фигура – сжатая пружина, готовая распрямиться с небывалой силой гнева. – Но луна пробудилась и обещала Матиссу, что отомстит его врагам. Все маги страны, в том числе Бурый орден, потеряли свою силу. Увы, она не перешла к императору, а просто исчезла. Чтобы так и не вернуться.
В этот момент Хейан начал вспоминать. Смутные обрывки – вдохновенное лицо императора, его стремление строить по всей стране новые храмы и алтари луны, с которых она могла выслушивать просьбы людей и вершить мудрый суд. И надежда, повсюду радостная надежда. Наконец-то все магические источники Гафельда в руках Матисса, и никакой Бурый орден не имеет власти. А главное – луна их слышит, она рядом, несправедливости больше не повторится. Разумеется, они собирались вернуть энергию и на этот раз отдать ее достойным людям. Вот только не успели. Почему?..
Хейан вспомнил, как широко улыбалась Лора, не привыкшая улыбаться. И как сам он ощущал выпрыгивающее из груди ликование. А потом… Потом…
– Вести о проснувшемся божестве разнеслись по стране, вызвав беспорядок в дальних княжествах, – своим спокойным голосом продолжал Ференц Сегард. – Некоторые безумцы возомнили себя исполнителями воли луны и кинулись грабить, отнимать то, что считали принадлежащим себе. Армии едва удалось навести порядок. И все же луна действительно начала вершить свой суд и выслушивать просьбы людей, а император Матисс к ней прислушивался. Но потом…
Что произошло потом, осталось под покровом тайны. Все точно знали, что огромный взрыв снес наполовину построенный алтарь и почти всю крепость, кроме одной дальней башни. Император исчез, даже тело его не нашли. А ещё несколько дней спустя Райнсворт Камт, заключивший союз с тефалийцами и опиравшийся на их военную и магическую мощь, взошел на трон.
– Выяснилось, что изменники из Бурого ордена пошли против луны и императора. Устроили взрыв и уничтожили алтарь, – Сегард говорил, а Хейан видел отца. Как обычно, спокойного и внимательного, за секунду переходящего к убийственно твердому тону. Видел, как Райнсворт склоняет голову и прячет за почтительным выражением свое упрямое несогласие – такое же, как у сына и принца, только он умел сдержаться, выждать подходящего момента. Вот и дождался.
Отец вправду раскрыл заговор или воспользовался ситуацией, чтобы воплотить свою заветную мечту? Его поддержали многие, кто ненавидел старую аристократию и всемогущий магический орден, и, конечно же, тефалийцы. Кто знает, может, не маги сгубили императора, а ревнивое соседнее королевство, которое не могло выдержать симпатий Матисса к Корленту, родине его матери.
Новый правитель ещё не возложил на свою голову корону, а столицу уже сотрясала волна арестов, ссылок и казней. «Раз уж великой луне помешали добиться справедливости, – говорил Райнсворт Камт, – то это сделаю я». В том, что отец запросто возьмется переделывать недоделанное и за императором, и за божеством, Хейан не сомневался.
– Луна разгневалась на Гафельд и не вернула нам источники, – продолжал Сегард. – Вот уже сотню лет империя пытается выжить с огрызками магии. Мы верим, что сможем искупить вину перед луной, но… – в этот момент он несколько замялся. – Есть у меня мысль, что мы могли бы сделать это куда раньше, если б на престоле оказались ближайшие родственники Матисса, а вовсе не чужаки Камты.
В этот момент Хейан аж задохнулся от двух мыслей, пришедших ему в голову, необычайно острых и пропитанных чувством несправедливости. Первая мучила его с самого пробуждения: все пошло не так именно из-за Райнсворта Камта. А вот вторая вонзилась в мысли только сейчас: за что? Почему им всем такое наказание? Неужели та самая луна, которая протянула им руку помощи в темный час, решила сделать ещё хуже осиротевшей стране? Почему она наказывала вместо того, чтоб спасти?
