– Ну, вот и всё! Допрыгался.

Слова Ирины Львовны прозвучали отрывисто, почти неразборчиво, в голосе её появился странный, прежде не замечаемый акцент, Елена даже не сразу поняла их значение.

– Что? Кто, Павел? – невпопад отозвалась она.

– А кто еще? – с тоской пробормотала Ирина Львовна и принялась легонько раскачиваться всем телом взад-вперёд будто игрушка на пружинке.

Елене показалось, что Ирина Львовна сходит с ума, настолько необычно звучал её голос, настолько непривычным было поведение.

– Что случилось, Ирина Львовна? – Елена ощутила, что бледнеет до, как ей показалось, кончиков пальцев на ногах.

– Арестовали, сегодня днем, – продолжая раскачиваться, просипела Ирина Львовна, – Ой-вэй, я теперь достать его оттуда уже не смогу. Что будет, что будет? Таки будет суд, я знаю! Я всегда знала, я знала, добром это не кончится, весь этот тухлый цирк со шмотками. За что мне такое счастье? Ну, за что?

Не прекращая свои монотонные, ужасные в своём автоматизме движения, Ирина Львовна поднесла ладони к лицу, плечи ее начали мелко вздрагивать, но слез не было видно. Она рыдала сухим беззвучным плачем, и Елена поняла – вся влага из глаз уже была вылита раньше.

Елена прикрыла рот тыльной стороной ладони, пытаясь сама не заплакать от жалости – к свекрови, к непутёвому Павлу и к себе самой. Она была полностью подавлена. Впрочем, Ирина Львовна не позволила себе совершенно расклеиться на глазах невестки. Неожиданно она вскочила с кресла и, не сказав более ни слова, удалилась в свою комнату, откуда не входила до самого утра.

Дальнейшая жизнь Елены превратилась в кошмар. Дома у Розенблатов с ней никто не разговаривал – ни вернувшаяся в тот же день Бэлла, ни Ирина Львовна. Бэлла почти всё время проводила в комнате матери, откуда непрерывно слышался плач, и вообще обстановка в доме стала такой, будто кто-то умер. Денег у Елены не было, Павел выгреб всё до копейки, поэтому на учёбу ей приходилось ходить пешком или ездить на трамвае зайцем, рискуя нарваться на контроль. Еду у Розенблатов готовить почти перестали. Порой в холодильнике не было ничего, кроме молока. Да еще лежал зачерствевший хлеб в эмалированной хлебнице. Но изголодавшаяся Елена была рада даже этой пище.

Чтобы хоть как-то свести концы с концами ей пришлось сдать в ломбард сережки с рубинами – единственное украшение, оставшееся ей от мужа. Надо было на что-то жить, а у родителей просить деньги Елена считала невозможным. Особенно после слов отца про «умываем руки». Вырученная за серёжки сумма оказалась заметно меньше той, на которую первоначально рассчитывала Елена. Только выбирать уже не приходилось.

С момента получения ужасного известия про арест Павла прошло порядка недели, когда в один из стандартно-унылых в последнее время вечеров за портьеру к Елене заглянула Бэлла. Не дожидаясь разрешения, она бухнулась в кресло и, не мигая, уставилась на Елену, в полутьме коморки глаза её казались абсолютно чёрными, а взгляд был тяжёл и сумрачен. У Елены мурашки пробежали по спине, и она шёпотом спросила сухими губами:

– Что?…

Ей хотелось сказать, «что случилось, Бэлла, почему ты так странно смотришь на меня?», но выговорилось лишь первое слово. Бэлла помолчала, а затем, будто нехотя, выдавила из себя:

– Тебе придётся покинуть этот дом.

Елена ахнула и стиснула ладони. Увидев, как помертвело лицо девушки Бэлла, похоже, чуточку размякла и постаралась сгладить сказанное. Начала Павлова сестра с разъяснений, что же произошло с братом.

– В общем, Пашка влип по полной, подруга. Кто-то настучал, что он помимо фарцы своей долбанной приторговывал краденым. Плюс валютные операции… Короче, надавили на него в ментовке, он и расклеился совсем. Подписал всё, что ему подсунули. Как мать ни старалась, обратный ход бумаге уже не дали. Видно кому-то хотелось свести счёты с нашей семьёй. Сейчас мать подключила лучшего адвоката – Немировича, может слышала? Да только даже такой атлант как Немирович, узнав прикуп, развёл руками, мол, единственное, могу помочь получить вашему непутёвому сыну минимальный срок. Уж очень резонансное вышло дело…

Елена вслушивалась в Бэллины слова, но уже после второго предложения из-за обилия незнакомых выражений полностью потеряла всю нить рассуждений. Но продолжала слушать и покорно кивать в такт сказанному золовкой. Единственное, что ей было совершенно ясно – её дорогого Павла она теперь не увидит очень долго.

– Такие вот пирожки с котятами, – наконец, заключила Бэлла, пододвинулась ближе к Елене и заговорила о самом главном.

– Тебе надо линять отсюда, да поскорее, усекла? Матери сейчас не до тебя, как и мне. Пашку не скоро отпустят, так что, как ни крути, ты нам только обуза. Не до тебя нам, Ленчик. Поэтому, давай, собирай вещички, мать тебе деньжат немного подбросит на первое время. А дальше – сама, не обессудь.

Бэлла без лишних слов поднялась с кресла и оставила Елену в одиночестве. Но перед самым выходом задержалась и бросила через плечо:

– Кстати, готовься, меня и мамулю к следаку уже таскали. Не иначе, теперь твоя очередь.

Кроме родительского дома идти бедной Елене было некуда, и на следующий вечер, закончив учёбу, она потащилась туда, сжимая в руке маленький чемодан с немногочисленными пожитками. Бэлла не обманула, напоследок Ирина Львовна сунула невестке четвертак – 25 рублей. Перед знакомой дверью Елена ненадолго задержалась – ей отчаянно не хотелось возвращаться вот так, женой преступника, но делать было нечего, и, собрав нервы в кулак, она позвонила. Открыла ей Иришка

– Глядите-ка, – дурным голосом на весь дом заверещала Иришка при виде смурой старшей сестры с чемоданом в руке, – Алёшик-ублюдошек явился. С чемоданом!

– Тише, дурындалетка, – по привычке цыкнула на сестру Елена, но сразу осеклась.

– Пусти, дай пройду, – буркнула она и, отодвинув Иришку, вошла в прихожую.

Через секунду там появился отец, вытирая руки полотенцем, видимо, только что вышел из ванной.

– Каким судьбами, вспомнила, наконец, про мать с отцом? – поинтересовался он и тут увидел чемодан.

– Цыц! – прикрикнул он на Иришку, которая строила рожицы старшей сестре, – Иди к себе.

Иришка поупрямилась пару мгновений, но всё же уползла в свою комнату.

– Что-то случилось? – уже серьёзно спросил отец.

И Елена, давясь слезами, периодически захлёбываясь ими, рассказала папе о своих злоключениях.

– Тебе надо разводиться и немедленно! – отец даже пристукнул кулаком по стене от избытка чувств, – Говорил я тебе, предупреждал, скажешь, нет?! Пока тебя Пашка этот грязью совсем не замазал, так что не отмоешься, подавай на развод. А то ещё и ты под шумок загремишь. И нас матерью подставишь. Как мы будем теперь на завод ходить, как в глаза людям смотреть? Об этом ты подумала?!

Елена опустила голову вниз и заплакала, ей было невообразимо стыдно, горько и уныло.

– Прости, папочка! – выдавила она из себя между всхлипами.

– Ладно, не реви. Обои от сырости отстанут, – при виде слёз дочери, отец как обычно слегка оттаял и говорил теперь не рассерженно, а скорее ворчливо, – вызывали тебя на допрос или еще нет? Если ТАМ тебя о чем-нибудь примутся спрашивать, говори, мол, ничего не знала. Только что поженились, ни в какие мужнины дела не лезла. Никаких разговоров не слышала. Откуда вещи появлялись в доме, не знаешь. Денег тебе никто не давал. Все отрицай. Прикинься дурой круглой. Слышишь?

Елена с облегчением закивала, чувствуя, что самое плохое уже закончилось.

– А как же я? Розенблаты меня выгнали, – вспомнив о разговоре с Бэллой, украдкой вставила она, стараясь говорить как можно жалобнее.

Отец вздохнул и, не глядя на дочь, проскрипел:

– Что с тобой сделаешь? Оставайся. Твоя главная задача, учебу закончить, да на работу устроиться. Поможем на первое время…

Благодарная Елена чмокнула отца в щёку и с чемоданом в руках засеменила к двери в свою бывшую комнату. Узнав о возвращении сестры, Иришка закатила скандал.

– Убирайся отсюда, живи где хочешь, а здесь тебе места нет! – орала она до тех пор, пока не вмешалась мать.