Окружающие захохотали в голос, но дальше Генка уже не слушал. Утром он проснулся и первым делом поинтересовался у отца:

– Пап, а что такое курмахама?

– Какая-такая курмахама? – не понял отец.

– Ну, вчера за столом дядя всё время повторял: «курмахама», «курмахама» – неохотно пояснил Генка, чувствуя, что сказал глупость.

– Да это твой Трофимов, который «мах на мах», – догадалась Генкина мать, подмигивая отцу, Домакину-старшему.

– Как ты сказал, «кур мать на мах»? – развеселился отец, – обязательно Трофимычу скажу, как его дети называют!

– Не надо, пап, – смутился Генка, – ну, пожалуйста!

Но отец уже бушевал от хохота, повторяя:

– «Кур мать на мах», это же надо придумать!

– Не «кур мать на мах», а «курмахама» Гена наш сказал, – вмешалась Генкина мать, с укоризной поглядывая на отца.

– Беги, сынок, не бойся, папа никому ничего не скажет, – добавила она, выпроваживая Генку из кухни.

К счастью, история с непонятным словом забылась быстро.

Наступила зима. Генка давно забыл и про ключ-слово, и про злосчастную курмахаму. Пока не пришла беда. В тот вечер Генкин папа купил бидон пива в соседнем ларьке. Это было большой удачей, потому что большую часть времени ларек или был закрыт, или торговал папиросами и прочей табачной продукцией. Пиво в нём появлялось редко, и если это таки случалось, его мгновенно разбирали мужики из соседних домов, выстраивающиеся в очередь с трёхлитровыми эмалированными бидонами, а те, у кого бидона не было, стояли с полиэтиленовыми пакетами. Пива завозили мало, и заканчивалось оно уже через час после начала торговли. В этот раз Генкин отец успел.

Бидон, со стекающими по бортам пенными потёками, был торжественно водружён на кухонный стол, папа налил кружечку и замахнул её залпом. Генка вертелся рядом, чувствуя, что настроение у всех праздничное. И тогда отец, глядя на его сияющее лицо, налил ему в стакан немного пива. Дескать, пусть привыкает малец к настоящей мужской жизни.

Пиво оказало на Генкин организм поистине магическое действие. С отвращением допив несусветную горечь, только чтобы не обидеть родителя, Генка поднялся со стула. Точнее, попробовал подняться, но это ему не удалось, Сделав единственный шаг, Генку тотчас повело боком, он зашатался, едва не упал и был быстро уложен в постель, где буквально рухнул в сон без сновидений. Проснулся наш герой среди ночи и сразу понял – что-то не так. А когда пришло осознание, жуткий ужас сковал его члены: постель была отчаянно мокрой.

И бедный Генка горько зарыдал от обиды и стыда. Ну, как он покажет эту описанную постель завтра утром?! Лучше умереть. Вне себя от отчаяния мальчик пробормотал: «пусть постель завтра утром будет сухой и чистой!» А потом вдруг добавил «курмахама».

Проснувшись утром, Генка обнаружил, что простыня и пододеяльник высохли, но зловещие жёлтые пятна на них никуда не делись. Он начал почти неслышно хныкать себе под нос, когда услышал, как мать позвала из ванной комнаты:

– Генка, вылезай из постели. Сейчас бельё стирать будем.

Это было то самое долгожданное спасение. Генка закричал в ответ:

– Я сам, я сам. Давно хотел сам кровать застелить!

– Ну, давай, помощник, – легко согласилась из ванной мать, – если не справишься, позови, приду на помощь.

И Генка с сопением стащил жёлтое бельё с кровати. Это было нелегко, но он старался изо всех сил. Потом он скомкал простыню так, чтобы пятна не было видно, и кое-как запихнул её в стиральную машину, пока мать стояла к нему спиной. Затем, так же поступил и с пододеяльником. Немного отдышался и, вернувшись в комнату, со страхом глянул на матрац – тот был сухой и без пятен. Мать так и не узнала о его конфузе. Так слово «курмахама» стало ключ-словом Генки Домакина.

В Серпске было много заводов. Очень много заводов. Один из них периодически насылал на жилые дома тошнотворный запах сероводорода разной степени концентрации, но от этого не менее дурной и затхлый. Впрочем, местные, многие из которых работали как раз на этом заводе, давно уже не замечали это амбре и даже удивлялись, когда кто-то из посторонних, случайно оказавшийся здесь по какой-либо надобности во время очередного выброса, начинал страдальчески морщиться и озираться по сторонам, безуспешно силясь найти источник жуткой вони.

Другой завод столь же регулярно тренировал барабанные перепонки внезапно возникающим из ниоткуда рёвом моторов, тужащихся на испытательных стендах. Рёвом мощным и надсадным, подобно скрежету-визгу бормашины в больном зубе. К счастью, грохот этот никогда слишком продолжительным не был, зато почти всегда заставлял звенеть на кухнях стеклянную посуду и дребезжал стёклами окон.

Третий завод «озонировал» какой-то неорганической химией и вечно полоскал на небосводе зловещий хвост ядовито-рыжего дыма. К счастью, завод этот стоял на отшибе, и последствия его жизнедеятельности были не столь заметны для серпчан, хотя, что такое «лисий хвост» и где его искать, все знали с младых ногтей.

Были в Серпске и другие промышленные гиганты, которые тоже «радовали» окрестных жителей светозвуковыми эффектами, а также соответствующими запахами, но все они были расположены дальше от Генкиного дома. Но и без них гудело и воняло окрест столь часто, что среди дворовой ребятни сложились и крепли целые легенды о жутких взрывах, разрушительных пожарах, самопроизвольно взлетающих прямо со стендов моторах и прочей зловещей фантастической ерунде, которую так ценят мальчишки в возрасте от пяти до четырнадцати лет. Обо всём этом рассказывалось взахлёб, искусственно пониженным голосом, глаза рассказчика при этом пылали ярче самого пожара.

Жизнь в Генкином микрорайоне была тусклой. Хотя сам микрорайон по тем временам считался едва ли не самым современным во всём Серпске – ещё бы, ни одного древнего деревянного дома, коих в избытке даже в центре города, ни одного здания с коммуналками, все дома построены в пределах десятилетки. И среди этих домов – небывалое дело! – есть даже несколько девятиэтажек с настоящими лифтами. Тем не менее, развлечений для детворы – почти никаких. Вывалят раз в лето в один из дворов кучу песка, причём, почему-то всегда мимо песочницы, и всё, выкручивайтесь, пацанята, как можете. И пацанята выкручивались – обследовали и обжили все подвалы и чердаки, облазали все пожарные лестницы. Зимой в сугробах рыли «штабы», где непонятно зачем сидели до посинения. Летом столь же регулярно устраивали в ветвях деревьев площадки и торчали там дни напролёт. Разумеется, когда не были заняты исследованиями и освоениями подвалов, чердаков, крыш и гаражей, к неудовольствию их владельцев. В общем, жизнь детворы проходила на улице.

В шестом классе Генка впервые влюбился. Объектом его нежных чувств стала одноклассница, созревшая раньше остальных девочек класса. Конечно, о том, что причиной его влюблённости стало именно раннее созревание, Генка так никогда и не догадался. Альбина, как звали Генкину любовь, выделялась на фоне остальных девчонок словно первый распустившийся цветок в царстве бутонов. По школьным узким коридорам она не неслась со всех ног, громко топая, как остальные шестиклассницы и прочая мелочь, а шествовала плавными движениями, покачивая оформившимися бёдрами. Если у остальных девчонок икры и бёдра были одной толщины, соединённые как шарнирами бомбошистыми коленками, то Альбина уже имела ножки-рюмочки: где надо потолще, где надо – потоньше. И пусть она часто забывалась и вела себя бесполо, в ней всё отчётливее угадывалась какая-то тайна. И именно эта тайна влекла к ней Генку будто лампочка ночного мотылька.

Каждый урок, вместо того чтобы сосредоточиться на занятиях, Генка украдкой разглядывал Альбину, слушал звучание её голосочка и вдыхал её запах. Девочка сидела через ряд чуть наискосок от него, поэтому при желании он легко мог увидеть часть её профиля и выразительную, немного сутулую спину. Спина эта тоже поражала его воображение – она была настоящей женской. Точнее, спиной молодой созревшей девушки, со всеми её правильными взрослыми пропорциями, всеми нужными впадинками и выпуклостями. Как не похожа была Альбинина спина на спину её соседки Ленки Сухоруковой! У Ленки спина – как спинка стула, который на одной ножке и колёсиках – вертлявая и плоская. Какую бы позу ни приняла Ленка, ничего кроме скуки или желания треснуть по ней учебником, эта спина не вызывала. То ли дело спина Альбины! На неё Генка мог пялиться часами.