Неудивительно, что со всеми этими процедурами стирка растягивалась на несколько часов. Когда вещи были наконец выстираны, по всей квартире натягивали веревки, чтобы развесить бельё для сушки. И вся семья вынуждена была пробираться под свисающими мокрыми тряпками, согнувшись – потолки в квартире родителей Елены были низкими. Правда, если погода позволяла, вещи развешивали на балконе.

Чтобы успеть переделать все домашние дела, мать семейства в параллель со стиркой варила на обед суп, перебегая из ванной комнаты на кухню и обратно. А Елену после стирки отправили в магазин за свежим хлебом и молоком. Для этого похода отец выдал дочери алюминиевый трёхлитровый бидон и сплетённую из сизоватых довольно толстых верёвок сетку-авоську, Елена уже забыла, что бывают такие.

Размахивая авоськой с засунутым в неё бидоном, она покинула квартиру и начала спускаться по лестнице. Но молодое тело требовало движения, и уже к середине первого пролёта Елена поняла – она не чинно шествует по ступенькам, как делала ещё вчера, в прошлой жизни, а сломя голову несётся вниз. К концу спуска девушка бросила все тормоза и буквально вылетела наружу. Но сделав пару шагов, резко замедлила темп, на улице сердце ее замерло. Всё вокруг было непривычным: люди в странных и довольно нелепых по современным меркам одеждах, преимущественно блёклых тонов; звуки улицы, где шум машин оказался заметно меньше гомона голосов во дворе; перечный запах нагретой пыли, пряный и острый; низкие силуэты домов, каждый из которых был максимум пять этажей.

Видимо восприятие Елены опять переключилась по собственной воле, и она снова смотрела на всё глазами жителя XXI века. «Где же у нас ближайший супермаркет?» – промелькнуло в голове девушки, но она тотчас поняла свою ошибку, во время её юности в Серпске не было ни одного супермаркета, только продуктовые магазины со скудным выбором, но имеющие пышное название «Гастроном». Правда, хлеб и разливное молоко покупали не там, а в специализированных маленьких магазинчиках, чаще всего расположенных в подвалах или на первых этажах жилых домов.

Ближайший хлебный магазин, или булочная, был в квартале от дома Распоповых. Это Елена помнила хорошо. Выходным днём за свежим хлебом в эту булочную стекался весь микрорайон, и желающим что-то купить приходилось выстаивать длинную очередь. В магазине хлеб никто не упаковывал, его просто совали в руки прямо вместе со сдачей, чтобы сразу обратиться к следующему покупателю.

В молочном магазине очередь оказалась не короче, чем в хлебном. Только получив в руки пару влажных от конденсата пакетов молока треугольной формы и бутылку кефира с широким горлышком и зелёной пробкой из фольги, Елена поняла свою ошибку – после укладки в авоську хлеба места там почти не оставалось. И чтобы упихать все покупки Елене пришлось, держа в одной руке буханку, батон и тяжеленный бидон, где уже плескалось купленное разливное молоко, втискивать другой в дурацкую сетку чёртовы пакеты и бутылку. И всё это среди толкотни молочного магазина! Чудом не разбив стекло и не разлив молоко из бидона, она вынуждена была пристроить хлеб прямо поверх далеко не стерильных пакетов с молоком. У неё просто не было иного выхода, банально не хватило рук. Оглянувшись по сторонам, Елена обратила внимание на то, что основная масса покупателей поступает таким же образом. Продукты, в упаковке и без, вперемежку упихивались в такие же дырчатые сетки, как и у Елены. И никого не смущало полное несоответствие расположения продуктов элементарным правилам гигиены.

– В следующий раз возьму несколько сумок, – пообещала себе самой Елена, – надо приучать семью к цивилизованной жизни, а то так и до дизентерии недалеко. И как хорошо, что мне поручили купить только хлеб и молоко, а то я до вечера бы простояла в очередях!

Впрочем, эти мысли исчезли из её головы так же стремительно, как и появились, Елена снова ощущала себя молоденькой девушкой, и очереди были для неё столь же привычны, как каменный топор для пещерных людей. Советский человек, без преувеличения, проводил в них не менее трети своей жизни.

Вечером мама, к тому времени закончившая все дела и в очередной раз накормившая семью, присела в кресло отдохнуть. Елена, которую до сих пор переполняли чувства, пристроилась на пол возле нее и положила голову маме на колени. Теплые и мягкие, мамины колени были самым удобным, самым надежным укрытием на земле. Мамина рука погладила Елену по волосам, а та в свою очередь привстала на коленях и уткнулась лицом в ее живот. Она втянула носом знакомый с детства запах, запах дорогого, самого родного человека на свете. На глаза Елены навернулись слезы. Как здесь, в объятьях этих мягких рук тепло, безмятежно, спокойно, надежно! А этот чудный мамин запах! Запах нежности и любви – безвозмездной, всеобъемлющей. От переизбытка эмоций у Елены защипало в носу и слезинки покатились из глаз. А мама гладила и гладила длинные, спутавшиеся волосы дочери, расчесывая пальцами, как гребнем непослушные струящиеся пряди.

«Неужели всё это вернулось ко мне, чтобы опять уйти? А вдруг я вечером усну, и проснусь уже там, на сорок лет вперед? Опять останусь совсем одна, только я и мои проблемы, и никакой возможности прильнуть к этим теплым коленям? Где сон, где явь? Что вообще происходит?» – в голове Елены бродили одни безответные вопросы, жгучие и безжалостные точно слепни в жаркий день.

Эти «слепни» разлетелись, когда мама внезапно перестала гладить волосы.

– Пойдем-ка, Алёшик, платьем твоим заниматься, – мама подняла голову Елены со своих колен и начала устало подниматься с кресла, – а то через неделю в школу, а форма не дошита ещё….

– Какая форма? – не поняла Елена.

– Как это, какая? – шумно удивилась мама, – ты же сама не захотела новую школьную форму в магазине покупать. В старую уже не влазишь, вот новое платье и шьем. Кто мне всё лето талдычил, что хочет в последнем классе модницей побыть? Замучила меня совсем! Чё, память напрочь отшибло? Странная ты какая-то сегодня, однако. Не с той ноги что ли встала?

– Но ты же устала за день, мамочка… – заканючила Елена, которой ужасно не хотелось покидать родные колени.

– Да ладо, чё устала-то? Пойдем, пойдем… – потянула её за собою мать.

Они направились прямиком в комнату сестёр, где в углу, прикрытый кружевной накидкой, стоял ещё один предмет настоящей гордости семейства Распоповых – старая ножная швейная машинка. В советское время такой механизм мог себе позволить далеко не каждый. Мама откинула накидку, на рабочем столе лежало недошитое школьное платье Елены.

В этот момент Иришка, сидевшая за письменным столом и выводящая полузасохшими фломастерами какие-то каракули на линованном листе бумаги, с вызовом воскликнула:

– Опять громыхать будете драндулетом этим поганым, ну мама-а-а! Фу-у!

С этими словами Иришка, сделав вид, что психанула, бросила своё занятие, и даже не закрыв перо фломастера, которым рисовала, вылетела из комнаты, громко хлопнув дверью.

– Ну, что ты так нервничаешь? Сидела бы и рисовала, Иришечка, милая. Кто тебе не дает? – крикнула ей в спину мама, а потом с минуту неотрывно смотрела на захлопнутую дверь в ожидании, когда младшая дочь сменит гнев на милость и вернётся в комнату.

Кажется, это возымело толк, потому что вскоре в коридоре раздались быстрые шаги, дверь приоткрылась. Из неё выглянула обиженная рожица младшей сестры Елены.

– Конечно! –раздражённо выпалила рожица, – Все для Ленки, как всегда! А мне ничего, обёртку от фантика и ту не даёте! Фломастеры даже, вон, все засохли. Новые никак не купите.

– А этой, – и Иришка яростно мотнула подбородком в сторону Елены, – всё, что только захочет! Она же стар-ша-я!

Последнее слово Иришка для мрачной убедительности произнесла по слогам.

– Я бы купила тебе фломастеры, да только, где? – миролюбиво вздохнула мама, привыкшая к Иришкиной ревности к старшей сестре, – Не горюй, милая. Вот Дядя Женя в Москву поедет, я ему закажу. Хорошо?

Мама виновато улыбнулась кривой рожице, торчащей из двери.