Находился я в казарме той танковой части, к которой относились дежурившие в тот день на КПП прапорщик и его наряд. А заодно и мой старый знакомец Папай, тот самый, что раздолбал из автомата Адольфа, сиречь залитый бетоном шлем, находящийся в тот момент у нас за спинами. Несмотря на ярко выраженную огорченность моей памятью, он был искренне рад видеть меня. И это было взаимно. Все же вот такие, по настоящему боевые товарищи — это совсем не тоже самое, что любые друзья на “гражданке”.

Папай, как человек крайне раздолбайского характера и не очень любящий учиться, но вдоволь наевшийся нашей прошлой работой (в чем я его категорически понимаю, хоть и пробыл там на два года больше), перешел в доблестную Армию России. Нет, сначала хотел, конечно, вообще соскочить с любой военщины и пошел в охранное агентство, откуда был с позором изгнан за попытки привить свои правила коллегам — ну, наподобие: “сначала стреляй, а потом проверяй, в самом деле человек тянулся за оружием или просто хотел достать мобильник” — потом полгода побыл в Росгвардии, откуда сам сбежал, плюясь и матерясь во все горло. И, свесив буйную головушку, отправился к тем, кого совсем недавно называл всякими уничижительными словами. И прижился, вот только все тот же характер не позволял никак начать расти по карьерной лестнице. И поэтому он до сих пор щеголял погонами старшего сержанта — и это при выслуге почти пять лет и возрасте тридцать два года. И это я молчу про предыдущее звание, но его наверняка и не знают нигде.

После встречи, бесчеловечных объятий (в Папае весу было далеко за сто кило и вот вам зуб — ни один из этих кило не был жиром) и представления меня прапору, нас все-равно осмотрели, опросили, опечатали оружие — ибо не положено по территории шляться с оружием, если ты не входишь в вооруженные силы новообразованного микрогосударства — и, под присмотром моего давнего товарища, отправили в расположение. Уже тут Папай расстарался (но это неточно) и выбил нам отдельную комнату на втором этаже. Причем, комнату малюсенькую, буквально три на три, с двумя уставными кроватями, уставными же блевотными прикроватными тумбочками и совершенно неуставным Икеевским шкафом, который был честно украден с какого-то мебельного магазина. И с до отвращения знакомым уставным постельным бельем с одеялом “три полоски”. Ну хоть ровнять не заставляют и подушки отбивать, уже хорошо…

Оставив меня и секретаршу, почти все время молчавшую и лишь крутившую головой по сторонам, тут, Папай улетучился, пообещав вечером навестить, после развода, который тут проводился перед ужином, то есть в шесть часов. А мы свалили все барахло, которое взяли с собой из “Ниссана”, сходили умылись ледяной водой, и завалились на кровати. Ксюша что-то мяукнула про то, что мы одни на этаже, в тепле и безопасности, и сейчас самое время заняться чем-нибудь интересным, но у меня словно выдернули стержень. Сил не было совсем и как-то разом навалилось вся та усталость, что копилась черт знает сколько. Поэтому я промычал нечто невразумительное, закрыл глаза и мгновенно отключился.

Пробуждение было не самым приятным. И дело не в личных предпочтениях — сомневаюсь, что хоть кому-то понравится, когда ему на лицо льют леденющую воду, при этом громко матерясь и всячески выражая свое, никому не нужное, мнение, по поводу моей безалаберности. Конечно же, это был Папай. Ксюша бы со мной так не поступила, да и не материлась она — за все время ни одного слова из обсценной лексики не слышал. А это исчадие ада и в период нашей прошлой совместной работы было таким, и сейчас не особо изменилось. Все такой же придурок.

Очень невежливо попросив его пойти совокупляться с себе подобными в грубой извращенной форме, я услышал довольный смех и новую порцию ледяной воды в лицо. Пришлось подскочить, но поймать этого скота не успел. Эх, а раньше у него реакция на порядок хуже была. Стареем, господа.

— Батуева на тебя нет, он бы тебе все табуретки в роте разбил об голову, за то, что одетый на шконку завалился! — Прогоготал Папай, отойдя на безопасное расстояние. — Вставай давай, воин, нынче на ужин рыбу обещают, тебе точно понравится! А если повезет — еще и с бигусом, вообще пальчики оближешь!

Я застонал и завалился назад. Я лучше останусь голодным, причем, навсегда, чем опять есть ЭТО. Вы когда-нибудь пробовали армейский бигус? Это когда в тарелке воды плавает от трех до пяти листочков капусты и, возможно, частички обжаренного лука, но последнее сильно не всегда. А в комбинации с рыбой это блюдо становится совершенно особенным, из тех, что запоминаются на всю жизнь. Даже не считая, что я с детства рыбу ем только с пивом. Не в смысле, что я с детства пиво глушу, а… Ай, да ладно, надеюсь, понятно. А если нет — считайте меня прирожденным алкоголиком.

— Вставай, воин! — Повторил Папай, издалека брызгая на меня водой. — Да расслабься, нынче гражданские готовят, у них даже бигус съедобный. А на крайняк возле столовки есть чипок, там пожрем. Правда, там сейчас с валютой непонятки, а я на мели, но ты же не бросишь в беде старого друга?

— Да когда ж ты был не на мели-то, пес смердячий? — Проворчал я, опять поднимаясь. Все-равно не усну уже. — Даже через два дня после зарплаты ты уже чуть ли милостыню не просил по роте.

— Фу ты ну ты, мистер вечно недовольное хлебало снова с нами! Давно не слышали вашего ворчанья и еще бы столько не слышать! — Придурок все не мог успокоиться — ну ничего, вот угостишь меня по-царски и это принесет в твою жизнь вселенскую гармонию, радость и безраздельное счастье, и тогда-то уж окружающие наконец полюбуются тем, чего не видела ни одна живая душа!

— Чем? — Робко вставила Ксюша, которая спряталась под одеяло и высунула оттуда только нос и огромные глазищи.

— Улыбкой! Вот вы, прекраснейшая мадемуазель, знаете, что этот неприятный тип за всю нашу с ним достаточно длительную историю общения раздавал окружающим только тонны сарказма, нравоучений и недовольства? И его как-то терпели, хотя окна в помещении мгновенно открывали нараспашку в его присутствии — в первую же минуту становилось настолько душно, что те, кто послабже, падали в обмороки! И это он еще рот не успевал раскрыть, а уж когда это случалось — там вообще хоть святых выноси!

— Трепло. — Беззлобно проворчал я и запустил в него подушкой.

— Все пошли жрать, нет мочи терпеть! Кишка кишке уже всю башку отбила! — Засучил ногами по полу Папай.

— Опять же — как и всегда. Ты вообще не меняешься, как был желудком самоходным, так и остался. Жди, сначала умоюсь со сна. — Отмахнувшись, протянул руку Ксюше — Пойдем, луноликая заноза моего седалища, провожу тебя, а то мало ли. А на этого не обращай внимания, воспринимай как радио.

— А кто из нас не самоходный желудок-то, если поразмыслить? Все мы только и созданы, чтобы драгоценнейшую пищу в удобрения переводить — философски протянул уже мне в спину собеседник и даже вздохнул.

— Ну лично я создан для красоты — оставил я последнее слово за собой.

На ужин были… Макароны по-флотски. Вот уж повезло, два дня подряд на них попадаем, причем в разных локациях. Впрочем, грех жаловаться — и приготовлено было вполне ничего себе и, в любом случае — это на три головы лучше клятого бигуса. Даже без рыбы. А уже после ужина Папай затащил нас куда-то, наподобие деревенской кафешки, и, осторожно косясь на Ксюху, спросил:

— Я могу при ней эээ… вспоминать?

Я вздохнул и только хотел помахать головой, как под ребра впился маленький кулачок и на ухо прошептали:

— Ты мне уже давно обещал рассказать, когда будет время! Вот, время, безопасность! Не смей опять увиливать и скрывать от меня все! — Голос был явно заведенный и прямо звенел от сдерживаемых эмоций. Еще бы понять, каких…

— Ксюш, да там правда, нет ничего интересного. Или полезного. Более того, после этого, может, вообще захочешь от меня сбежать, а как же я без тебя…

Неумелая попытка лести не сработала. Или сработала, но не так. В общем, желаемого результата не принесла.

— Тогда я тем более хочу знать! Может, ты маньячелло какой-то, а я одна с тобой шарахаюсь по лесам!