— Это со стороны. И я не оправдываю, упаси господь, у меня бабушка блокадница была, наслушался. Тут же вопрос не про объективизацию, а про понятия. Не читал его мемуаров, но уверен — не видел он себя плохим человеком, вот клянусь тебе. Что делал плохие вещи — наверняка осознавал, все же он совсем не дурак был. Но вот ради чего он это делал — совсем другое дело. Благими намерениями, как говорится, устлан путь в ад.

— Я не согласна. Это ты притягиваешь все к своему вот этому, что весь мир серый или коричневый. А на самом деле есть добро и зло. И каждый человек однажды выбирает, как он хочет жить.

— Да ну чушь же, Ксюх. Есть миллиард примеров, когда для благих целей делались такие вещи, что волосы дыбом встают. Просто, что добро для одного — вовсе не обязательно будет добро для всех.

Мы ехали по трассе, также расчищенной от машин, валяющихся смятыми грудами металла по обочинам. Скорость особо не повышал — а ну как что-то случится, надо успеть среагировать. Движения не было никакого — за прошедшие минут тридцать, как покинули часть, не встретили не единой души, даже мертвяков было всего парочку, и те вялые совсем. Надо было поинтересоваться, кстати, их манерами и поведением, все же, если осяду в Красноярске — информация пригодится. Но уже поздно, в любом случае. Зато выспался.

За продолжением философского диспута проехали еще минут десять, и Ксюша все пыталась мне доказать, что добро и зло — это что-то жизненное. Я лишь посмеивался с ее детских аргументов, приводя примеры из жизни, которые доказывали несостоятельность ее теории…

— Мы должны остановиться! Посмотри сам! Им надо помочь!

— Да с хрена бы! — Я стиснул зубы и приложил к глазам бинокль, отобранный у секретарши. — А ты возьми в руки автомат и будь готова стрелять!

— В кого?! — Воскликнула Ксюша — Ты что, не видишь, что это они нас боятся!

— Автомат в руки, сука! — Рявкнул я, не пытаясь сдержаться и готовясь обрулить по максимально возможной дуге возникшее препятствие. — И при моей команде стреляй! Это все может быть приманкой на жалостливых дурачков!

Навстречу нам по обочине двигалась жалкая процессия. Впереди шла закутанная в древнее пальто крупная женщина, за ней двигался не менее древний дед, кативший перед собой тележку с сидящими на ней замотанными в разноцветное тряпье детскими фигурками, замыкала шествие женская фигура с несоразмерно огромным рюкзаком за плечами. Никаких эмоций, кроме жалости, они не вызывали, но именно это и насторожило меня — слишком все картинно, бедные селяне спасают себя и дитяток от большой беды. И очень сильно допускаю, что они попытаются отжать наш Ниссан. В том числе, с помощью оружия, хоть я его и не видел пока, но как-то же они сюда добрались?

Немного не доезжая до них, соскочил на обочину, отдалившись метров на тридцать от дороги — дальше не позволял ландшафт. Дед, заметив нас, бросился наперерез, размахивая руками и что-то крича, но слышно не было. Пришлось высунуть в окно автомат и выпустить в воздух очередь — помогло, он остановился, посмотрел на нас и махнул рукой, тут же развернувшись и уйдя назад. Ксюша, сжимающая в руках свой АКСУ, послушно проводила его стволом, шипя под нос что-то явно ругательное в мой адрес. Опять, поди, параноиком обзывает. Ну и ладно, не помру.

— Как ты можешь так жить? — Проныла секретарша, когда мы отдалились от процессии и вернулись на трассу. — Ты всего боишься!

— Да, собственно, я поэтому и дожил до своих лет, что всего боялся. Хотя формулировка мне не нравится, но не суть. Никого не боятся только мертвые, слышала такое? — Благодушно произнес я, не отрывая взгляда от дороги.

— Ой, да иди ты. Это бесполезно… — Ксюша буркнула и повернулась ко мне — останови, я назад пересяду, спать буду!

Я легко выполнил просьбу (будем считать, что это была именно она), — ночью, значит, первая дежурить останется, если потребуется. Дальше ехали молча — я снова вернулся к мыслям о том, как разрулить сложившуюся идиотскую ситуацию с гаремом, а секретарша и в самом деле, кажется, задремала.

В наколенном кармане пиликнул телефон. Это было так неожиданно, что я аж вздрогнул. Полез за ним, неловко скривившись за рулем — все же Навара не самый просторный для водителя транспорт. Завозился, достал вместе с ворохом ключей — и тут же выронил. Тихонько выматерился и нагнулся, буквально на секунду. А когда выпрямился — увидел на лобовом стекле чертовски знакомую паутину трещин.

Тут же, не раздумывая, рявкнул назад:

— На пол! И не высовывайся!

Соскочил в кювет и, вихляя, как ненормальный, рванул обратно. Прикрываясь невысокой насыпью-дорогой, рванул в обратную сторону, пригибаясь на всякий случай.

Отъехав километра на полтора до неприметной прогалины в лесу у дороги, остановился, обернулся — больно тихо себя вела Ксюша. Она, как и было велено, скатилась на пол между сидений. Вот только не факт, что сама — на светлой кофте расплывалось огромное красное пятно.

В первые мгновения не мог поверить. Потом увидел ее распахнутые глаза и кривящиеся губы, бомбой подлетел к заднему ряду и наклонился над девушкой. Убрал волосы с лица, аккуратно, как самое хрупкое вещество в мире, поднял на сиденье, прошептал:

— Тихо, тихо, маленькая, сейчас все разрулим, ты же меня знаешь. Мы же с тобой как колобки, помнишь?

Ксюша беззвучно всхлипнула, нащупала мою руку и сжала. На удивление, сейчас она даже не пыталась плакать. Просто молча следила за мной глазами. А изо рта текла тонкой струйкой кровь.

Я потихоньку, стараясь почти не шевелить девушку, снял с нее свитер, потом тоненькую белую майку. И внутренне застонал. Это все. Входное отверстие было около правой груди. И это, сука, даже не 5,45, хотя и от него было бы не намного лучше. Пробито легкое, к бабке не ходи. И если входное отверстие аккуратное, то вот со спины… Как же ей больно, наверное. И я тут ничем не помогу.

Сука. Сука! Сука!!! Я мысленно выл в голос, руками продолжая вытирать с нее кровь и шепча что-то успокаивающее. Полез в аптечку. Она снова поймала мою руку и сжала. Я посмотрел на девушку. Она шевелила губами, пуская кровавые пузыри, но говорила очень тихо. Наклонился.

— Я… все?

— Да брось, даже кость не задета, сейчас перебинтую, в части подлечим тебя и будешь лучше, чем раньше — я попытался придать голосу бодрости.

— Ты врешь… — Еле слышно прошелестела Ксюша. — Ты… не умеешь врать…

— Нет! — Чуть повысил голос я. — Есть же еще регенерация, как с моей спиной!

— Дай… договорить… дурак. Мне очень… больно… — Лицо девушки скривила гримаса боли. — Может… так оно… и лучше… а?

Она попыталась мне подмигнуть, но снова скривилась в болезненной судороге.

— Не неси ерунду, маленькая, ты… — Она снова сжала мою руку — ты мне нужна.

— Не дай… мне встать… пожалуйста… — совсем тихо прошептала она и закрыла глаза. — Очень… больно… всю жизнь…

Я все же достал аптечку, залез в нее и тупо смотрел внутрь, одной рукой продолжая держать маленькую лапку Ксюши. Она еще была жива, но я абсолютно не знал, что я могу сделать.

— Обними… меня… дурак… — Скорее, уловил я, чем услышал.

Выбросил бесполезную аптечку и прижался к Ксюше. Последнее, что услышал — повторение просьбы не дать ей встать.

***

В голове была звенящая пустота. Не было ни тоски, ни злости, ни жалости. Даже то чувство, что надо куда-то спешить, растворилось, словно его и не было. Осталось только одна мысль. И эта мысль обещала много беспокойных дней мне — и очень много страданий некоторым людям. А может быть, и очень многим.