Молодая женщина потрепала Мону по руке.

– Дело в том, что я принимаю людей такими, какие они есть. Сама живу и даю жить другим.

– О, как я вас понимаю! – с жаром произнесла Мона. – И я такая же. Немногие матери могли бы правильно отнестись к тому, что Роберта стала приводить домой дружков, но я позволила им пользоваться спальней и вообще развлекаться когда, где и как Бог на душу положит. Что они и делают.

– Вы сказали Роберта? – удивилась Ксавьера.

– Мы назвали его Робертом, но после того, как в пятнадцатилетнем возрасте проявились его наклонности, я стала звать его Робертой.

Ксавьера понимающе улыбнулась.

– Ну что ж, это не лишено смысла. А как себя чувствует его отец?

– Превосходно. Правда, недавно он подхватил у себя в одиночке вирус гриппа, но сейчас он почти совсем здоров.

– Приятно слышать. А как остальные члены семьи?

– Мы не очень-то общаемся. Особенно с единственным братом Херберта. Херберт – имя моего мужа. Это настоящий фашист. Они с женой поселились этажом выше и постоянно покупают импортный апельсиновый сок в банках. Только представьте: этот садист вечно оставляет использованные банки на нашей лестничной площадке, чтобы поддразнить Роберту. А его жена уверяет, что на последних выборах он голосовал за республиканцев. Чего можно ожидать после этого?

Ксавьера поцокала языком и снова потрепала Мону по руке.

– О, как я вас понимаю!

Но тут как раз подошла их очередь. Ксавьера поставила сумку на ленту конвейера и жестом показала Уорду, чтобы он шел первым. Тот благополучно миновал арку. Настала очередь Ксавьеры. Один охранник глянул на нее маслеными глазками, в которых откровенно читалась похоть. Он слегка толкнул локтем своего напарника. Тот моментально понял, что от него требуется, и незаметно нажал на контрольную кнопку. Детектор загудел. Ксавьера вздохнула: вечно одна и та же история!

– Придется вас проверить, мадам, – осклабился охранник, нацеливая на Ксавьеру ручной металлоискатель.

– С удовольствием, – ответила она и подмигнула Уорду.

Тот смерил охранника негодующим взглядом, подмигнул в свою очередь Ксавьере, отошел на несколько шагов в сторону и вынул из кармана миниатюрный фотоаппарат.

– Эй, что за шуточки? – насторожился второй охранник.

– Мой друг решил запечатлеть на прощание мой светлый образ, – объяснила Ксавьера. – И если вы позволите себе лишнее, ваше начальство и ваши жены получат снимки. Так что, пожалуйста, без рук!

Охранники неохотно оставили добычу. Мона была в неописуемом восторге.

– Блеск да и только! Как красиво вы это проделали! Все трое подошли к выходу на взлетно-посадочную полосу.

– Глядя на витрину овощной лавки, – сказала Ксавьера, – кто-нибудь может подумать, будто хозяин выстраивает фрукты и овощи пирамидкой, чтобы они радовали глаз, тогда как на самом деле он заботится только о своей выгоде. Так легче заметить, если кто-нибудь осмелится стащить плод. Так что для него это – не проявление любви к прекрасному, а средство самозащиты.

– Все равно это было незабываемое зрелище, – не унималась Мона. – Настоящий спектакль. Я горжусь знакомством с вами, Ксавьера. Погодите, я еще расскажу вам о моей дочери.

– У вас есть дочь?

– Ее зовут Синтия. Она работает в системе социального обеспечения и втюрилась в человека из Пуэрто-Рико.

– В парня или девушку?

– Парня. Но у них нет будущего. Его доход составляет только тысячу двести долларов в неделю.

Брови Ксавьеры поползли вверх!

– «Только»? По-моему, это вполне приличный заработок. Чем же он занимается?

– Он безработный и платит алименты. Так они и познакомились. Дочери пришлось обследовать условия жизни его семерых жен. Они сошлись, и дочь устроила ему инвалидную пенсию. Но что такое тысяча двести долларов, если их разделить на семерых жен и десяток отпрысков? Правда, это постоянный доход, ничего не скажешь.

– Ну, деньги – еще не главное. Только бы они были счастливы.

– Вы совершенно правы, Ксавьера. Я так и сказала Херберту, когда навещала его в кутузке на прошлой неделе.

– В кутузке? Ах да, вы говорили, что он подхватил вирус в одиночке. И давно его посадили?

– Он провел там большую часть жизни. В 1952 году застрелил охранника и пытался бежать. С тех пор и сидит в одиночке.

Ксавьера сочувственно пожала руку Моны.

– Это ужасно!

– Да нет, там не так уж плохо! Не нужно платить налоги. И ему позволяют тренировать волейбольную команду. Последние пару лет он ведет себя так, что я теперь понимаю, от кого Роберта унаследовала свои наклонности.

Они поднялись по трапу и заняли свои места в серебристом лайнере. Ксавьера очутилась в центре, а по обеим сторонам от нее – Мона с Уордом. По проходу сновали шустрые стюардессы. Мерно жужжали вентиляторы. Мона придвинулась к своей новой знакомой.

– Вы знаете, я работаю в магазине уцененных товаров, там иногда удается реализовать то, что мне перепадает от органов соцобеспечения…

– Наверное, это интересная работа? Все время среди людей…

– Да, но хотелось бы быть к ним еще поближе, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Неужели…

В глазах Моны светилась надежда.

– Считаете, для меня уже поздно?..

– Вовсе нет, – тепло ответила Ксавьера. – Вы вольны делать все, что доставляет вам удовольствие.

– Но это незаконно…

Ксавьера жестом бессильного отчаяния воздела руки к потолку.

– Увы, Мона, вот как раз это до меня и не доходит. Вы существуете за счет государства, в то время как вполне могли бы сами себя содержать. Вы привлекательная женщина и могли бы дарить людям радость. Ваш муж находится в тюрьме и, пожалуй, вот-вот сменит имя «Херберт» на женское «Хедер», а вы лишены возможности выполнять – и, может быть, даже перевыполнять – свою главную жизненную функцию. У меня просто нет слов.

Мона угрюмо кивнула.

– И вдобавок ко всему меня жутко укачивает в самолете.

– Держитесь за меня, вам будет легче.

Последние пассажиры заняли свои места. Взревели двигатели, и самолет тронулся с места. Мона судорожно вцепилась в рукав Ксавьеры. Самолет несколько раз качнуло, потом он плавно побежал по бетонной дорожке и наконец взмыл в небо. Мона отпустила руку Ксавьеры и благодарно улыбнулась. Чуть впереди них, через проход, сидел араб в тюрбане и европейском костюме делового человека. Светловолосой стюардессе приходилось то и дело подбегать к нему: то он требовал подушку, то прохладительный напиток, то просто хотел поболтать. Он явно положил на девушку глаз и широко улыбался, демонстрируя ослепительно белые зубы, контрастирующие с темной бородой и смуглой кожей.

Авиалайнер набрал высоту; пассажиры начали сновать взад-вперед по салону. Ксавьера отстегнула ремень безопасности и поглядела на Уорда, который успел открыть свой дипломат и углубиться в чтение.

– Да брось ты эти бумаги, – посоветовала Ксавьера. – Отдохни немного.

– Отдохну, когда все будет позади. Видишь ли, Ксавьера, я только что подумал вот о чем. В Лос-Анджелесе есть шарлатаны, которые, не имея лицензии, позволяют себе давать населению юридические советы в бракоразводных делах. Дипломированные юристы, вроде меня, возбудили против них уголовное дело и вынудили свернуть незаконную деятельность. А то развелось слишком много конкурентов.

Ксавьера задумалась. Беленькая стюардесса по-прежнему заигрывала с арабом. На лице Ксавьеры появилось кислое выражение.

– Да, Уорд. Любители всюду теснят профессионалов.

Сенатор Мартин Ролингс посмотрел на настенные часы в совещательной комнате и беспокойно заерзал в кресле. Потом достал пачку сигарет, вытряхнул одну и щелкнул золотой зажигалкой. Стенографистка мисс Тоби Гудбоди мельком взглянула на него, положила ногу на ногу и продолжала полировать ногти.

Сенатор Ролингс – плотный здоровяк пятидесяти лет с суровым, властным лицом, побагровевшим от возмущения. Что же касается мисс Гудбоди, то это была двадцатичетырехлетняя блондинка, обладательница превосходной фигуры. Стильное платье не доходило до колен, а поскольку она сидела напротив сенатора, то ему хорошо были видны эти соблазнительные женские коленки. По-видимому, упомянутое зрелище вызвало в сенаторе бурю противоположных чувств, ибо он снова бросил взгляд на часы и сердито поджал губы.