Открылась дверь, и в комнату вошел советник Рэнден Питерсдорф, загорелый молодой атлет с портфелем под мышкой. Он скользнул равнодушным взглядом по мисс Гудбоди, которая также не прореагировала на его появление, поздоровался с сенатором Ролингсом и заверил:

– Остальные будут здесь через несколько минут.

– Давно пора, – проворчал сенатор. – Почему они опаздывают? Все уже в сборе: и телевизионщики, и репортеры, и зрители, нет только членов подкомитета. В чем, собственно, дело?

Питерсдорф послал ему смущенную, умиротворяющую улыбку, пересек комнату по диагонали и, опустившись в одно из кресел, расстегнул портфель.

– Может, обговорим пока нашу стратегию, сенатор? Председатель подкомитета глубоко затянулся и небрежно потряс головой.

– Подождем остальных. Если, конечно, они соизволят явиться.

Питерсдорф кивнул в знак согласия и зашуршал бумагами. Наконец он извлек то, что ему было нужно, и, откашлявшись, нерешительно посмотрел вначале на сенатора, а затем на мисс Гудбоди.

– Есть одно дело, которое следовало бы обсудить до их прихода. Так сказать, частного порядка.

Сенатор Ролингс недовольно пожал плечами, словно говоря: «Одной проблемой больше, одной меньше… Ну, так в чем дело?» Питерсдорф заглянул в документ, который держал в руке.

– Свидетельница Холландер должна быть уличена в неуважении к верховной власти.

Сенатор Ролингс еще больше помрачнел и, сделав новую затяжку, возразил:

– Да? А если она не даст повода? Откуда вы вообще это взяли?

Питерсдорф поднялся с места и, оставив на сиденье портфель, приблизился к Ролингсу, чтобы показать бумагу. Мисс Гудбоди продолжала как ни в чем не бывало заниматься своими ногтями. Сенатор Ролингс прочитал документ, и недовольная мина на его лице сменилась выражением полной удовлетворенности.

– Похоже, что наверху нашим слушаниям придается большое значение.

Питерсдорф выразительно кивнул.

– Да. Это в наших общих интересах.

Сенатор затянулся, выпустил кольцо дыма и, прищурившись, перечитал документ.

– Как вы думаете, что за этим стоит? Питерсдорф загадочно улыбнулся.

– Не знаю, но с меня достаточно этой подписи.

– С меня тоже. – Сенатор в последний раз посмотрел на бумагу и вернул ее владельцу. – Однако придется потянуть время, чтобы нас не обвинили в предвзятости.

Питерсдорф жестом объявил согласие, вернулся на свое место и схоронил бумагу на дне портфеля.

– Да, сэр, это единственный верный способ. Пожалуй, стоило бы для отвода глаз быть построже к первому свидетелю.

– Отлично придумано, – одобрил сенатор Ролингс, бросая в урну окурок.

Снова открылась дверь, и появился сенатор Фриц Краузе, дородный мужчина лет пятидесяти пяти, с вызывающе вздернутым подбородком и коротким ежиком седых волос. За ним следовал сенатор Уинстон Стурдж, высохший старичок под восемьдесят, со слуховым аппаратом и тросточкой.

– Наконец-то, – проворчал сенатор Ролингс. Сенатор Краузе безучастно глянул на него, затем – долгим, задумчивым взглядом – на мисс Гудбоди и тяжело опустился в кресло.

– Мне пришлось задержаться. Доброе утро, мисс Гудбоди.

Девушка улыбнулась, стрельнула глазом в сторону сенатора Ролингса и, заметив, как у того ревниво вздернулась бровь, пробормотала:

– Доброе утро.

Сенатор Стурдж почему-то забеспокоился:

– А? Что?

– Садитесь, Стурдж, – прорычал сенатор Ролингс, снова берясь за сигареты.

– А?

– Садитесь!

– Доброе утро, – закивал сенатор Стурдж. При этом лязгнули его металлические зубы. Опираясь на трость, он проковылял к мисс Гудбоди и опустился в соседнее кресло.

– Приветствую вас, дитя мое. Пришли посмотреть, как наш конгресс вершит судьбы нации?

– Нет, сенатор, я здесь работаю.

– Из Миннесоты? Что вы говорите! А я из Вермонта. У вас там не слишком холодно?

Девушка вздохнула и смирилась.

– Нет.

– Что?

– Нет!

– Вам бы следовало сменить место жительства, – прокудахтал сенатор Стурдж. – Это свободная страна. – Он обвел взглядом совещательную комнату, откинулся на спинку кресла и тут же отключился.

Сенатор Ролингс с отвращением посмотрел на него и, сделав глубокую затяжку, стряхнул пепел. Дверь отворилась, и вошел сенатор Карузини, толстяк лет пятидесяти трех, с жеваной сигарой во рту и благодушной улыбкой во всю ширину лица – впрочем, его проницательные черные глаза оставались холодными.

– Привет, мальчики! Привет, мисс Гудбоди! Когда вы наконец подыщете себе приличную работу?

– У нее и так хорошая работа, – прорычал сенатор Ролингс. – Счастлив, что вы все-таки почтили нас своим присутствием.

Сенатор Карузини, по-прежнему улыбаясь, прошел на свое место.

– У меня были неотложные дела. Множество неотложных дел.

Председатель подкомитета кивнул Питерсдорфу.

– Начнем?

Тот вынул из портфеля листок бумаги.

– Да, сэр. Итак, джентльмены, наш первый свидетель – мистер Бодлер с телевидения. Он выступает на нашей стороне. Второй свидетель, вернее, свидетельница – мисс Ксавьера Холландер, известная как «Мадам», находится во враждебном лагере, поэтому ее показания должны оцениваться соответствующим образом. Сегодня свидетелей только двое: полагаю, что мисс Холландер придется остаться и на завтрашнее заседание, чтобы…

– «Мадам»? – настороженно спросил сенатор Карузини. – Это что-нибудь связанное с мафией?

– Нет, она сама по себе.

– Вы уверены?

– Абсолютно уверен.

Сенатор Карузини вернул на лицо улыбку и, катая во рту сигару, произнес:

– Прошу прощения, что перебил вас.

– Не беспокойтесь, сэр. Все вы Должны иметь в виду, что мисс Холландер – чуть ли не национальная героиня и что наши слушания будут транслироваться по телевидению. Здесь также присутствует большое число репортеров и ряд доброжелательно настроенных по отношению к ней зрителей. Они постараются превратить слушания в судилище над нами.

– Уж я позабочусь о том, чтобы этого не случилось, – вмешался сенатор Ролингс. Он встал и бросил в урну окурок. – В общем, вы поняли, какова должна быть наша стратегия. Давайте приступим.

Все повставали с мест. Питерсдорф застегнул портфель. Мисс Гудбоди поправила юбку и нагнулась за магнитофоном, стоявшим возле ее кресла. Один лишь сенатор Стурдж продолжал клевать носом, слегка посапывая и время от времени лязгая протезами. Сенатор Ролингс беззвучно выругался, подошел к почтенному старцу и легонько потряс за плечо.

– Эй, Стурдж, проснитесь!

– А?

– Проснитесь! Сейчас будем открывать сенатские слушания.

– Какое кушанье?

– Да нет же, черт побери! Пора начинать заседание. Питерсдорф, отведите его.

– Да, сэр.

Сенаторы Карузини и Краузе уже вышли в коридор. Сенатор Ролингс последовал за ними.

Замыкал шествие Питерсдорф, в одной руке сжимая портфель, а другой волоча за собой Стурджа.

Сенатор Краузе вызвал лифт. Его коллега Карузини обратил внимание на магнитофон в руках мисс Гудбоди.

– Вы что, собираетесь записывать ход заседания? Разве вы не владеете стенографией?

– Владею, сэр, но я предпочитаю не стенографировать все подряд, а только то, что может смутить машинистку при расшифровке магнитофонных записей.

– Она еще и стенографистка! – фыркнул сенатор Карузини.

– Вы чем-то недовольны? – вмешался Ролингс. Карузини смерил девушку оценивающим взглядом и подобрел.

– Когда будете работать на меня, я куплю вам новый магнитофон.

Как раз в это время подоспел лифт. Сенатор Ролингс взял мисс Гудбоди под руку, чтобы помочь ей войти в кабину. Сенатор Краузе нажал на кнопку, двери закрылись, и лифт плавно пошел вверх.

Выйдя из лифта, члены подкомитета сделали несколько шагов по коридору и через специальный вход вошли в зал судебных заседаний.

Там было полно народу. Все места, за исключением свидетельских, оказались заняты. По полу змеились идущие от телекамер провода; несколько репортеров также скрючились на полу в передней части зала. С появлением сенаторов гул голосов начал стихать. Вспыхнули софиты.