Аплодисменты начали понемногу стихать, но тем слышнее стали грохот молотка и то, как демонстранты за стенами здания выкрикивали: «Ксавьера! Ксавьера! Да здравствует Ксавьера!» Уорд придвинул к себе микрофон.

– Я хотел бы кое-что добавить к сказанному. Общеизвестно, что «рэмрод» опередил по популярности все прочие модели. Растет число молодых людей, пожелавших иметь не одну, а по две-три машины.

Зрители помоложе воодушевились. Возгласы: «Рэмрод!», «Рэмрод!», «Да здравствует «Рэмрод!» – слились с другими выкриками и свистом. Сенатор Ролингс надрывался во всю, но его голос тонул в этих возгласах и аплодисментах.

Когда, достигнув кульминации, они начали стихать, стало слышно, как он орет на Уорда:

– …неоднократные предупреждения на этот счет. Впредь я не собираюсь их делать! Еще одна подобная выходка – и я обвиню вас в неуважении к законно избранной власти!

Уорд откашлялся.

– Сенатор, я прошу прощения, если…

– Нет! – завопил тот. – Я не нуждаюсь в комментариях! Не смейте открывать рот, пока к вам не обратятся члены подкомитета!

Его глаза полыхнули зловещим огнем, и он перенес свой гнев на Ксавьеру:

– Этот последний эпизод лишний раз свидетельствует об отсутствии у вас каких бы то ни было представлений о морали.

Ксавьера почувствовала, как в ней закипает ярость.

– Морали, сенатор? – выпалила она. – И это говорит один из шайки вымогателей, которая на целую треть взвинтила налоги, чтобы обеспечить себе роскошную жизнь за счет налогоплательщиков! – Уорд тронул ее за рукав, но Ксавьера вырвалась и повысила голос, чтобы перекричать растущий шум в зале: – Нет уж, пусть кто-нибудь другой, а не члены конгресса читают мне лекции о морали!

Сенатор Ролингс переглянулся с Питерсдорфом. Тот многозначительно кивнул. Председательствующий поднял свой молоток.

– Я обвиняю вас в неуважении к конгрессу! Стража, уведите свидетельницу, и пусть ее содержат в камере предварительного заключения вплоть до начала следствия по этому делу.

Новый взрыв потряс стены зала заседаний. Фотографы с операторами телевидения развернули бешенную деятельность. Уорд вскочил с места и что-то кричал сенатору Ролингсу, но тот не обращал на него внимания. В его взоре, прикованном к Ксавьере, читалось торжество. Мисс Гудбоди смотрела на нее полными страха глазами, зажав ладонью рот, чтобы не вскрикнуть. Члены подкомитета и советник Питерсдорф оставались внешне бесстрастными.

Двое конвоиров взяли Ксавьеру под руки. Еще несколько охранников стали прокладывать путь в толпе. Студенты на улице продолжали скандировать. Ксавьера ухитрилась завладеть микрофоном и крикнула сенатору Ролингсу:

– Вы даже представить себе не можете степени моего презрения к вам! И степени презрения всей страны – если бы вы отважились открыть глаза и вынуть из ушей вату!

Ее оттащили от микрофона. Ксавьера гневно вырвалась. Тогда к ней подошел Уорд и ласково коснулся ее руки.

– Послушай меня, Ксавьера, черт с ними! Что бы ты сейчас не сказала или не сделала, – это обернется против тебя. Потерпи немного, скоро я предъявлю им постановление о незаконности твоего ареста. – Ему и самому с трудом удавалось сдерживаться.

Ксавьера помедлила и взяла со стола сумочку. Стража провела ее к служебному выходу. Ксавьера шла сама. Возле двери она обернулась и помахала рукой. В ответ грянул шквал аплодисментов. Ксавьера поискала глазами мать и улыбнулась ей. Внезапно у нее возникло ощущение, будто в зале чего-то не хватает. Наконец она поняла, в чем дело, – кресло человека в темных очках пустовало.

Они быстро прошли по коридору и вышли на улицу. Здесь поджидал правительственный лимузин. Казалось, все было подготовлено заранее. Задним числом Ксавьера вспомнила, что в этот день в зале было особенно много полицейских.

Они сели на заднее сиденье: Ксавьера и – по обеим сторонам от нее – оба ее конвоира. Машина тотчас рванула с места. Демонстранты все еще выкрикивали ее имя. Всю дорогу в ушах у Ксавьеры стоял рев толпы, собравшейся в ее поддержку.

Один из охранников вынул из кармана черную повязку, и Ксавьере на мгновение стало страшно.

– Что это? Куда вы меня везете? Почему хотите завязать мне глаза?

– Не волнуйтесь, пожалуйста. Если вы не будете сопротивляться, вам не причинят никакого зла.

– Черт побери, я хочу знать, куда меня везут! В руках у конвоира появился шприц.

– Неужели я должен пустить это в ход? Ксавьера мигом утихомирилась.

– Дайте-ка мне еще разок взглянуть на эту повязку. Пожалуй, она не так уж и безобразна.

Ей завязали глаза, и какое-то время она пыталась запоминать повороты, но вскоре убедилась, что это пустой номер. Лимузин выехал на шоссе, а потом свернул на тихую загородную дорогу; встречные машины попадались реже и реже. Еще немного – и под колесами зашуршал гравий; их стало подбрасывать на ухабах. Наконец машина остановилась. Водитель вышел и закрыл за собой дверь. До Ксавьеры донеслись скрип ворот и приглушенный рокот мужских голосов. Вернулся шофер. Запахло выхлопными газами: автомобиль миновал ворота и въехал в какое-то помещение. Как догадалась Ксавьера, это был грузовой подъемник, доставивший их в подземный гараж. Наконец конвоиры открыли дверь и вывели Ксавьеру из машины. С нее сняли повязку, и она незамедлительно посмотрела вверх, на огромный люк, ведущий на поверхность. Охранник поспешно вывел ее из лифта. Оглянувшись, Ксавьера увидела, как подъемник с автомобилем стремительно уносится вверх.

Помещение, куда ее привели, сильно смахивало на обыкновенный полицейский участок, с несколькими письменными столами и канцелярскими шкафами. Трое мужчин и две женщины носили странную форму: что-то среднее между полицейской и гестаповской. Тучный немолодой мужчина с нашивками на рукаве дремал, положив ноги на стол. Другой, позевывая, механически перелистывал какие-то бумаги. Третий углубился в иллюстрированный журнал. Что касается женщин, то одна знакомилась с какой-то сводкой, а другая полировала ногти.

Конвоир приблизился к тому, который читал, и бросил перед ним на стол небольшую папку – очевидно, досье. Тот бросил равнодушный взгляд на Ксавьеру.

– Какие будут указания?

– Не знаю. Нам было велено просто доставить ее сюда.

– Кто такая?

– Ксавьера Холландер.

Человек с нашивками моментально очухался и с грохотом опустил ноги на пол.

– Ксавьера Холландер?

– Так точно.

Он вихрем сорвался с места.

– Мы получили секретный приказ.

Все затаили дыхание. Офицер подошел к сейфу, набрал комбинацию цифр, открыл сейф и вынул завернутую в плотную бумагу и запечатанную сургучом коробочку размером с сигаретную пачку. Взломав печати и развернув бумагу, он выбросил упаковку в корзину для мусора и открыл коробку.

Там оказалось нечто завернутое в фольгу и также запечатанное сургучом. Вскрыв крохотный сверток, он извлек оттуда овсяное печенье и, тщательно исследовав его поверхность, отправил в рот. Потом запил глотком кофе и громко рыгнул.

– Что там было написано? – полюбопытствовала одна из женщин.

– Тебе не положено знать. Отведи ее в отделение для политзаключенных.

– Есть, сэр.

Женщина достала из ящика письменного стола связку ключей и вывела Ксавьеру в коридор. Оба конвоира сейчас же склонились над столом и принялись заполнять какие-то бланки.

Коридор ничем не отличался от тех, какие встречаются в любом казенном учреждении, – с выкрашенными в бледно зеленый цвет стенами, кафельным полом и литографиями в простенках между дверями. Женщина, позвякивая ключами, шла рядом с Ксавьерой. Если бы не форма, у нее был бы вполне мирный и дружелюбный вид.

– Где я? – спросила пленница.

– Вам не положено знать. Однако Ксавьера не отставала.

– А что это за печенье?

– Ну вы же слышали – не положено знать!

– Нет, меня интересует – почему приказ был написан на овсяном печенье?

– Ну разумеется, чтобы съесть в минуту опасности, – снисходительным тоном объяснила охранница.