— Уяснил, — кивнул я, собрал бутылки, выкинул в мусорное ведро. — Спасибо за информацию, Степан Иванович. И… Лёха обязательно выкарабкается. Не может он вот так…

Слова закончились, мы коротко обнялись, отец проводил меня до калитки, и я потопал к себе. По дороге прикидывая, что у меня дома из снаряжения, чтобы поутру спуститься в этот странный колодец и разведать обстановку.

На рассвете я уже был там, во внутреннем дворе лютеранской церкви. Со стороны парка, и не видать, что между памятником архитектуры и забором, увитым плющом, стоит деревянная развалюха. И вот между кособокой стеной и высокой почти готической церковью — разбитая бетонная дорожка. Скорее, отмастка, но не суть.

Колодец стоял под раскидистой низкой алычой. Справа кирпичный высокий забор старой кладки с колючей проволокой поверху. За ним — городское отделение полиции, и здесь же изолятор временного содержания. Вот такой вот архитектурный парадокс нашего Энска. Причем не единственный.

Возле пары других церквей и живые, и мёртвые, как говорится. Между площадью с Вечным огнём и храмом разухабистый кабак. В своё время мы там знатно покуролесили. А уж собор в парке напротив городского Дворца культуры и вовсе окружён питейными заведениями со всех сторон. Вот так и живём: набедокурили, свечку поставили (в лучшем случае) и снова торопимся жить на полную катушку.

М-да, Лёха, что-то тебя на старости лет пробирает в святых местах. Я скептически оглядел место. Мусора хоть и мало, но он специфический, отражающий реалии нашего времени: шприцы, бутылки, презервативы. Видимо, кому нужно, те знают про укромное местечко. И близость полиции их не пугает.

Закрепив грузовую и страховочные верёвки, я вщёлкнул гри-гри, застраховался и спустился. Дно колодца украшали прелые листья и мусор. Сам ствол действительно книзу чуть расширялся, не сильно, но стены я плечами не цеплял.

Врубив мощный фонарь-прожектор, я принялся неторопливо изучать кладку, жалея, что рядом нет Лены. С её везучестью отыскать нужный тайный шифр плёвое дело. Но жене я точно не расскажу о своих догадках и своём маленьком приключении. Не ровён час, решит, что и ей сюда надо. А она решит, дух авантюризма и любовь к приключениям в ней до сих пор не пропали. В редкие совместные отпуска мы забирались в горы подальше от туристических троп, и исследовали местность.

Возился долго, внимательно изучая каждый кирпичик, каждую царапину. Стены оказались чистыми, но упрямства мне не занимать. Я достал походную лопатку, плотный мусорный мешок и начал расчищать дно колодца. Сгрёб даже земляной слой, который накопился за годы. И разочарованно выматерился.

Прислонился к стене передохнуть, примял мешок с мусором рукой, присел на него, вытащил из рюкзака термос, плеснул крепкий кофе в походный термостакан, и задумался. Обманка? Фантазии отца? Или просто нужно лучше искать?

Кофе бодрил, приводил чувства в порядок, отгонял воспоминания прошлого и не давал неминуемому будущему долбать мозг. Не знаю, сколько я так просидел, попивая горячий напиток и разглядывая стены в свете фонаря, решая вопрос: продолжить или бросить всё к лешему?

«А, собственно, что тут искать, если даже батя с доктором дядей Колей ничего не обнаружили?» — с этой мыслью я отвинтил крышку на стакане, допил остатки чёрного, как гуталин, кофе без сахара, и собирался убрать посуду в рюкзак. Но крышка выскользнула от неловкого движения и плюхнулась на пол.

Пришлось наклоняться и поднимать. И тут меня осенило. Я посмотрел на внутренний выступающий ободок, круг в круге, так сказать. Задумчивым взглядом окинул каменную кладку пола. Кирпич выложили по кругу, а в центре окружности красовалась гладкая блямба.

Спрятал стакан в вещевой мешок, достал нож и опустился на колени. Острым кончиком хорошенько прочертил круг, вычищая грязь. Ковырял долго, чтобы бороздка полностью очистилась. И ругал сам себя за дурость. Но не проверю — не успокоюсь. А в этой истории давно пора поставить точку. Жирную и навсегда.

Добившись, так сказать, совершенства в чистоте, принялся подковыривать блямбу. Тут уже я дал волю своей язвительности, костеря себя почём зря. Пока каменная бляшка не дрогнула под моей рукой, точнее, под ножом.

Сначала я подумал — показалось, но азарт уже полетел по венам. Я усилил нажим, и спустя пять минут мои усилия увенчались успехом. Осторожно вытащив каменный кружок, я замер, затаив дыхание. И рассмеялся в голос.

Вот она, роза ветров. Тьфу ты, роза розенкрейцеров. В точности такая, как рисовал отец. Цветок, вписанный в перевёрнутую красную звезду. Теперь я понимал, что это листья. Но здесь, в полу, они выглядели чересчур острыми для настоящих, потому казались скорее углами, чем листьями. Острыми кончиками перевёрнутой звезды.

В центре цветка красовался небольшой герб Российской империи. Размером он напомнил мне те самые брелоки, которые я отдал Сидору Кузьмичу. Я погладил ладонью выдолбленный рисунок, припечатал обратно бляшку, под которой все эти годы пряталась замочная скважина, плотно прибил камень рукояткой топорика, и присыпал всё обратно землёй и мусором.

Вот что значит — не судьба. Или судьба, но не моя. Да и кто его знает, есть оно тут это самое сокровище? Проверять точно не буду. Да и как? Ключ утерян, а особиста искать, желания нет. А может, просто не время. Я вздохнул и полез обратно к людям.

Выбравшись, достал воду, сполоснул руки и собрался заскочить домой, прежде чем ехать на базу с рюкзаком за спиной. Ни к чему, чтобы меня видели в таком странном виде. Но и тут не срослось, позвонила Галка, попросила подъехать в больницу. Поехал.

В больничке привычно получил халат от медсестрички, потопал в палату к Лёхе, рассчитывая там увидеть жену друга. Но в комнате, кроме товарища, никого не наблюдалось. Постоял возле койки, грубо пошутил про то, что Леший — не вода, и ему рано стремиться под лежачий камень. Но друг ожидаемо не ответил.

Галка всё не шла, я уселся на диванчик возле окна, задумался и, видимо, прикорнул. Проснулся в ужасе, подскочил к кровати, наклонился и долго вглядывался в лицо друга. Отёр холодный пот со лба, выпрямился и резко глянул снова. Нет, всё-таки приснилось! А вот меньше надо лазать где не надо, и не будет сниться всякая жуть!

Привиделось, будто Лёха раскрыл глаза и смотрит на меня чужим взглядом. Да и не Леший это вовсе, а тот пацан, в теле которого я благополучно живу все эти годы.

И тут аппаратура истошно взвыла. Твою ж каракатицу! Я вылетел в коридор и заорал:

— Врача! Доктора! Быстро!

Мельком отметил, что по коридору идёт Галчонок, придерживая огромный живот. Сам же метнулся в койке и растеряно замер, не зная, что делать.

И тут веки у Лёхи дрогнули, он открыл глаза и посмотрел прямо на меня. Безошибочно. Сразу. Хотя я стоял сбоку, и по идее после стольких дней в коме он вообще не должен соображать. А тут раз — и в упор. На меня. Чужими, мать его, глазами!

Сказать, что я охренел — ничего не сказать. Что-то непонятное творилось и с Лёшкиной радужкой. Она то синела, то возвращала свой привычный карий цвет. Но страшнее всего то, что я читал в глазах друга. В незнакомых глазах.

Дикий ужас, непонимание, отчаянный, крик о помощи — всё выплёскивалось яростным криком аппаратуры, которая отчаянно орала и мигала всеми кнопками, как будто не справлялась с диагностикой.

Мужское тело на кровати вдруг выгнуло дугой и швырнуло обратно. Техника завизжала с удвоенной силой. В палату наконец-то ворвались люди в белых халатах, я отступил в сторону, но жуткий чужой взгляд преследовал меня.

Чья-то рука легла на моё плечо, и я точно поседел во всех местах сразу.

— Лёша, что случилось? — пробормотала запыхавшаяся Галка, испуганно глядя на мужа, вокруг которого суетились врачи.

Я обернулся, облегчено выдохнул, обнял её за плечи, жадно глотая когда-то родной, но давно уже чужой аромат.

— Не знаю, Галчонок, сейчас врачи разберутся и скажут.