Я проглатываю едкий смешок, когда в мыслях не возникает даже образ единственного препятствия, мешающего мне прежде не наполнять киску Габриэллы своей спермой, и это не кажется мне ни капли проблематичным. Напротив, воображение ее набухшего живота, вынашивающего моего ребенка, лишь открывает новый уровень на шкале моей решимости обладать каждой прядью волос девушки.

Одержимость, принуждение, обладание, больное желание доминировать: название для меня не имеет значения, пока это означает, что она останется при мне, я приму любое. Зверь под моей кожей больше не единственный, кто рычит, что Габриэлла принадлежит ему.

Фасад контролируемого мужчины, который я населяю, также больше не знает, как делать что-то еще, и полон решимости не переучиваться, пока у меня не будет гарантии, что каждая душа, ходящая по этой земле, понимает, что это значит, начиная с Массимо Коппелине.

Я не думаю, что чувство, овладевающее мной при каждом вдохе, это то, что чувствовал мой отец или испытывала моя мать. Хотя их отношения всегда казались спокойными любому наблюдательному человеку, то, чего я хочу от Габриэллы, это не спокойствие.

Я соберу все ее части, которые она мне даст, и соберу идеальный пазл, как адепт, который не может делать ничего, кроме как думать, есть и дышать своей верой. Затем я разрушу свою собственную работу, разбросав по полу все те же аккуратно разложенные кусочки, чтобы начать все сначала с большей тщательностью, большей преданностью, большим обожанием.

Я буду глотать вздохи Габриэллы и буду единственным, кто узнает звук ее первого голоса по утрам. Я буду единственным, кто увидит ее слезы, потому что я буду их причиной и тем, кто их поддерживает. Я буду владеть ее улыбками, разочарованиями, открытиями и каждой новой версией ее, которую она найдет с годами.

Я буду владеть ею настолько полно, что питаться ее абсолютной покорностью и капитуляцией будет уже недостаточно, и я найду новые способы стать воздухом, которым она дышит.

— Мои источники подтвердили твои подозрения, что Коппелине ищет мужа для своей внучки, — говорит Маттео, и я даю себе несколько секунд на обдумывание всех возможных смыслов, вложенных в эти слова. — Учитывая последние изменения, возможно, нам просто нужно подойти к ситуации с новой стороны.

— Ты предлагаешь заключить брачный союз, — делаю вывод я, забавляясь оптимизмом Маттео.

Однако за последние несколько часов это уже не первый раз, когда в моей голове возникает мысль о женитьбе на Габриэлле. Я провел всю ночь, обдумывая различные способы обозначить ее как свою. Одним из таких способов было надеть ей на палец кольцо.

— Семью нужно будет успокоить, в конце концов, Коппелине уже даже не помощник, но это будет функциональный брак.

— Массимо никогда не отдаст мне свою внучку по доброй воле, он считает, что это мы отняли ее у него. А после всех провокаций последних месяцев...

— Он считает, что мы виноваты в одной из самых больших его потерь, и нам просто необходимо выплатить ему компенсацию. — Я почесываю горло, совершенно не веря в оптимизм консильери.

— Значит, я куплю то, что уже принадлежит мне, и заплачу более чем вдвое дороже? — Я откинулся в кресле, слегка повернув его.

— Это дипломатическое решение. Соглашения, которые мы заключили по поводу эритрейской нефти, это не те договоры, к которым мы захотим вернуться.

— А кто говорил о возвращении?

— Лоббизм, промышленный шпионаж, терроризм... Не существует мирной и жизнеспособной альтернативы добыче без нефтяной компании под контролем Массимо, Дон. Мы уже изучили их все.

— И, возможно, в этом и заключается ошибка нашего подхода с самого начала: пацифизм, — размышляю я, опираясь локтями на ручки кресла и переплетая пальцы. — Задействуй свою дипломатию, Маттео. Но если это не сработает, а я не думаю, что это сработает, тогда мы поступим по-моему. В следующий раз, когда Коппелине выйдет на связь, скажи ему, что сегодня его счастливый день.

ГЛАВА 60

ГАБРИЭЛЛА МАТОС

Размытый пейзаж, проносящийся за окнами, привлекает мои глаза, но не мое внимание. Человек, занимающий мои мысли, отказывается ими делиться.

В какой-то момент ранним утром я решила, что то, как Витторио овладел мной, было плодом моего воображения. Как будто я не помнила о последней пробке, которую дал мне дон, и не открывала двери из комнаты в комнату в доме в поисках дона, пока не нашла Витторио в библиотеке. И я не могла в реальности предложить ему себя на блюдечке с голубой каемочкой и уж точно не чувствовала, как склеиваются все частички моей разбитой души, когда Витторио впервые вошел в меня.

Все как во сне.

Вся эта уверенность, обретенная во сне, дала мне душевное спокойствие, необходимое для того, чтобы проспать всю ночь. Однако это же спокойствие разрушилось, когда я проснулась, опутанная руками и ногами, которые защищали меня и одновременно лишали мира. Они гарантировали, не оставляя места для сомнений, что каждый вдох, каждое прикосновение и уверенность, обретенные накануне, были правдой. Они впихивают мне в глотку неперевариваемую истину о том, что я должна рассказать Витторио о своих чувствах.

— Я не могу поверить, что ты никогда не пробовала фисташковое джелато. — Я слышу, как Рафаэла, сидящая рядом со мной на заднем сиденье машины, продолжает болтать, но я не особо прислушиваюсь.

Я даже не знаю, что означают слова, которые попали в мои уши, потому что я их не обрабатываю.

— Мхм! — Я заставляю свои губы шевелиться.

— А ананас купил велосипед. — Продолжает она.

— Угу!

— В фиолетовом платье в золотой горошек.

— Ммм!

— И ты ужасный друг.

— Угу!

— Ну, по крайней мере, в этом мы можем согласиться, — говорит она, и я уже собираюсь сказать еще одно "угу", когда холодное прикосновение ее руки сжимает мою руку. — Габриэлла! — Зовет она меня по имени, и я вздрагиваю, точно так же, как если бы я была одна в комнате и вдруг открылась дверь. Я задыхаюсь и прижимаю руку к груди, несколько раз моргая. — Где твои мысли?

— Что? — На этот раз я точно знаю, что означает каждое из слов, сорвавшихся с губ Рафаэлы, но все еще под влиянием колотящегося сердца спрашиваю о них.

Моя подруга нахмуривает брови, явно волнуясь. Сегодня у нее выходной, и она уже несколько недель умоляет меня сходить куда-нибудь. У нее скоро день рождения, и Рафаэла хотела купить к этому дню особенное платье, по ее словам, на день рождении может не хватать многого, даже торта, но только не нового платья.

Я думала, что, если ненадолго покину дом и уеду подальше от следов Витторио, разбросанных по всем его уголкам, это поможет мне обрести ясность и мыслить здраво. Но дело в том, что этот человек обитает не вокруг меня, а внутри меня, во всех возможных смыслах.

Большую часть дня я была ужасной компанией, но с тех пор, как мы сели в машину, чтобы отправиться домой, перспектива столкнуться с Витторио только усугубила мое жеманство. Мне нужно рассказать ему, потому что я больше не могу держать свои чувства в себе. Не после прошлой ночи. И все же сама перспектива сделать это приводит меня в ужас.

Я открываю рот, чтобы извиниться, но ощущение, что меня отбрасывает назад, заставляет меня закрыть его. Большая машина, в которой мы находимся, совершенно неожиданно ускоряется по дороге, и если раньше вид из окон был размытым, то теперь это не более чем разноцветные пятна.

Автоматически реагируя, я смотрю в зеркало заднего вида, ища глаза водителя, но нахожу лишь его хмурый взгляд и совсем другое выражение лица, чем то, скучающее, которое было на его лице, когда мы покидали территорию.

Я снова поворачиваюсь лицом к Рафаэле, и если выражение лица водителя меня встревожило, то от выражения лица подруги у меня мороз по коже. Охранник, сидящий рядом с водителем, впереди меня и спиной ко мне, двигается, и вдруг в его руках появляется пистолет.

Моя грудь учащенно вздымается, а кожа мгновенно покрывается испариной. И тут я понимаю, что не только машина, в которой мы находимся, движется вперед. Та, что едет позади нас, с тремя охранниками, с которыми Витторио заставляет меня выходить, внезапно останавливается рядом с нами и на большой скорости идет в противоположном направлении, и я поворачиваю шею, оглядываясь назад.