— Хорошо, — говорю я, уже освобождая место между веревками, чтобы пролезть сквозь них. Мой брат пользуется этой возможностью.

— Ты тоже уходишь?

— Да. Джанни попросил о встрече, что-то насчет протоколов для поездки в Бразилию. — Это заставляет Тициано улыбаться от уха до уха, совершенно забыв о серьезности только что состоявшегося разговора.

— Ты уверен, что я не нужен тебе для этой поездки? — Я презрительно почесываю горло.

— Ты думаешь только о бразильских кисках, Тициано.

— Я также думаю о бразильских задницах и сиськах. — Зеленые глаза блестят, пока брат не подмигивает в мою сторону.

— Может, тогда мне стоит найти тебе жену? — Это предложение сразу же стирает улыбку с его лица.

— Это не смешно, Витто, — говорит он сквозь зубы, и моя реакция - не более чем едва заметная дуга брови, так как меня пока это не волнует.

Если Тициано и даже я до сих пор не женились, то только потому, что никто не предложил достаточно выгодную сделку, чтобы включить мое имя или имя моего младшего босса в брачный договор, и он это знает.

— Дон. — Я останавливаюсь на месте и оглядываюсь, когда знакомый голос окликает меня. Старый Рикардо Риччи, капореджиме Мессины, смотрит на меня с расстояния в несколько метров, приближаясь быстрыми, короткими шагами.

Я хмурюсь, потому что не ожидал увидеть его здесь. Дарио, один из моих доверенных людей, стоит неподалеку, сцепив руки перед собой. Безупречный костюм на его теле говорит о том, что он готов к нашим дневным обязательствам, даже если я еще не готов.

— Да? — говорю я, стоя перед Рикардо. — У нас встреча, Риччи? — Спрашиваю я, хотя знаю, что ответ - нет.

— Нет, дон. Но, если это возможно, я бы хотел поговорить. — Повестка дня, запланированная на этот день, практически кричит у меня в голове, когда я киваю, уже думая о том, какие перестановки мне придется сделать.

— О чем, Рикардо?

— О Кастеллани, дон. Они отказались от вашего предложения. — Рука сжимается в кулак - автоматическая реакция, как и движение ноздрей.

— Значит, мы должны убедиться, что они понимают, что "нет" не было их отказом.

ГЛАВА 2

ГАБРИЭЛА МАТОС

Я задерживаю дыхание, сглатывая желание вырвать кишки наружу, которое овладевает моим желудком в тот момент, когда я вижу комнату, в которую собираюсь войти, и, что еще хуже, убраться в ней. Я бы побежала в ванную, но прошлый опыт научил меня, что спальня – это всего лишь преддверие того уровня желания смерти, с которым я столкнусь в номере.

Влажное пятно на неубранной постели заставляет меня сморщить нос, когда я смотрю на него и выброшенный презерватив рядом с ним. Я закрываю глаза, когда замечаю чуть дальше справа белую студенистую консистенцию. Я хмыкаю и отворачиваюсь.

Я ненавижу свою жизнь.

— Ну же, Габи, ты можешь это сделать. Ты всегда все можешь. — Говорю я вслух, потому что знаю, что просто думать будет недостаточно, даже если слышать тоже будет недостаточно.

Я с силой выдыхаю воздух из легких и наконец заталкиваю тележку с чистящими средствами в комнату. Я смотрю на нее, думая в тысячный раз, только сегодня, что этого будет достаточно, чтобы решить мои проблемы на месяц. Чертова тележка, продающаяся на любом блошином рынке, которую могли бы купить хозяева дома, чтобы уборщицы вроде меня могли передвигаться во время уборки, решила бы мои проблемы.

Как печально, что именно в этом заключается ценность моей жизни.

Я вкалываю две недели, чтобы заработать сумму, которую подержанная тележка для уборки заработала бы за один день.

Мои глаза горят, а больные от многочасовой уборки мышцы кричат в знак протеста, когда я решаю, с чего начать в только что открывшейся комнате. Я качаю головой из стороны в сторону, решив перестать думать, так как понимаю, что если буду продолжать размышлять, то не уйду отсюда сегодня.

Мне не нужно размышлять, мне не нужно думать, мне нужно просто делать.

Часы на панели телевизора, на той, где забыта пара использованных красных кружевных трусиков, показывают, что уже три часа ночи. Пять часов. Пять часов уборки без еды, а я все еще не дошла до конца.

Триплекс в Барра-да-Тижука стал жертвой бурной вечеринки прошлой ночью, и я отвечаю за то, чтобы вернуть ему достоинство, неважно, что это будет стоить мне моего. Для начала я собираю разбросанную по комнате одежду: рубашку, брюки, платье, пару туфель на каблуках, трусики и боксеры. Оставив все в корзине для белья в тележке, наступает время постельного белья, и я благодарю Бога за резиновые перчатки. Я знаю, что теоретически нельзя заразиться венерическим заболеванием, просто прикоснувшись к чьим-то грязным простыням, но ради Бога.

На короткую секунду мой разум блуждает, представляя, что было бы, если бы я была обладательницей красных трусиков, если бы моя жизнь была ее жизнью. Жизнь, подпитываемая дорогой выпивкой, шикарной едой и дизайнерскими трусиками, которые я не прочь оставить. Я смеюсь еще до того, как образ завершается в моем воображении. Покачивая головой из стороны в сторону, я тяну к себе беспорядок ткани на матрасе. Не желая сотрудничать, одна из подушек падает на пол, когда я заканчиваю снимать наволочку, и я ругаюсь, потому что мне все еще не хочется выяснять, что за монстра я найду сегодня под кроватью.

Кровати в этих домах – это извращенное и отвратительное подобие киндер-яйца, которое всегда таит в себе неприятные сюрпризы. В прошлый раз я нашла абсурдно реалистичную и страшную надувную куклу. Я делаю глубокий вдох, мысленно подготавливая себя к тому, что неважно, что это такое, просто вынимаю, убираю и не обращаю внимания.

Я наклоняюсь, оставляя задницу в воздухе, и когда я тяну подушку, она тащит за собой то, что лежало под кроватью. Конечно, тащит, ведь любое наказание для бедняков – это мало тебе говна, на еще.

Однако, когда я поднимаю белый кусок и смотрю на сюрприз, оставшийся на полу, он совсем не похож на непрошеный сюрприз. Я моргаю, затем оглядываюсь по сторонам, подозревая, что это какой-то розыгрыш.

Я уже полгода оказываю услуги клининговой компании, в которой теперь работаю как фрилансер, и в особняках, чье достоинство я восстанавливала за свой счет, мне уже приходилось сталкиваться со всякими странностями, но денежный рулон - впервые.

Пот на моей коже становится холодным, покрывая меня совсем не по той причине, что раньше. Когда я смотрю на свернутые деньги, невозможно не попытаться представить, сколько там купюр, хотя я уверена, что никогда не смогу определить, сколько купюр по двести реалов в рулоне, исходя из его толщины.

Я думала, что это миф, потому что, хотя они были выпущены больше года назад, до сегодняшнего дня я их не видела. Честно говоря, я не помню, когда в последний раз видела сотню. Я опускаю руку, достаю деньги, но отступаю, не дотронувшись до них. Я прикусываю губу и снова оглядываюсь по сторонам, размышляя, не может ли какой-нибудь из декоративных предметов, разбросанных по комнате, быть камерой наблюдения, вроде тех, с помощью которых матери маленьких детей следят за своими няньками. Если да, то как должна выглядеть эта сцена сейчас?

— Я не воровка, — говорю я себе. — Но эти деньги... Они бы все упростили... Может быть, я даже смогла бы уехать.

Я могу оставить все дома и уехать. Исчезнуть в мире, стать свободной.

Желание бьет меня прямо в грудь, как стрела. Сколько раз оно приходило мне в голову? Я качаю головой из стороны в сторону, отрицая это. Я не воровка, я не неблагодарная, я никогда не смогу просто так уйти, я нужна им. У меня не так много поводов гордиться собой, но я могу гордиться этими двумя. Я не воровка и я не неблагодарная.

Наконец, я дотрагиваюсь до денег, беру толстую пачку купюр и кладу ее на прикроватную тумбочку. Я смотрю на нее почти целую минуту, позволяя своему разуму мечтать обо всех возможностях, которые никогда не станут моими. Мечты умирают в тот момент, когда я поднимаю голову и смотрю на грязную комнату, понимая, что отсюда нет выхода, здесь мое место.