В целом необычайная и беспрецедентная организационная система, которая поддерживала формирование советского канона детской литературы, обеспечила этому канону яркую и долгую жизнь, не говоря уже о его продолжающемся влиянии. Несмотря на серьезные изменения в этой системе, возникшие после 1991 года – нехватка бумаги в начале 1990‐х, появление сначала многочисленных мультимедийных франшиз, а потом элитных издательств и интернет-публикаций, – тот культурный продукт, который был создан этой системой, продолжает жить как внутри современной России, так за ее пределами. Один из уроков постсоветского опыта заключается именно в том, что организационная система может поменяться очень быстро, однако это не означает, что так же быстро поменяются люди, воспитанные внутри этой системы, не говоря уже о тех культурных ценностях, которые эта система породила.

В процессе развития канона советской детской литературы в нем установилась и определенная система литературных жанров. Эта система насаждалась повсеместно: через издательства и выбор книг и журнальных публикаций; через библиотеки и устройство их каталогизации; через книжные магазины и их разделение на отделы; через учебные программы и списки обязательного чтения, через университеты и исследовательские институты и темы, которые выбирались для изучения и преподавания. Очевидно, что наличие системы жанров не уникально для советского периода: классическая система жанров была сформулирована еще Аристотелем и Горацием, позднее Никола Буало определил неоклассическую систему жанров. Эти системы влияли на развитие литературы в течение тысячелетий; повлияли они и на тексты, создававшиеся на русском литературном языке в XVIII веке56. Рене Уэллек и Остин Уоррен в основополагающем труде «Теория литературы» замечают, что жанры сами по себе являются общественными институтами, подобно церкви, университету и государству, поскольку они тоже органические формы человеческого самовыражения57. Другое определение жанров, предложенное представителями Франкфуртской школы, определяет жанры как способы воспроизведения идеологии, предназначенные для закрепления статус-кво, или как структуры, где культурные конфликты решаются в художественной форме58. Все вышеперечисленные определения применимы к пониманию жанров, принятому в советской литературе, в которой представления о детях и детстве воспроизводились с завидным постоянством.

В советской детской литературе преобладали пять главных жанров: книжки-картинки, сказки, стихи, проза в короткой и в длинной форме – рассказы и повести, а также научно-познавательные книги59. Все дети, росшие в Советском Союзе, постоянно сталкивались как с этими формами, так и с возможными поджанрами – приключенческой повестью, научной фантастикой, литературной сказкой, школьной повестью и исторической прозой. Хотя эти жанры обнаруживаются во множестве других традиций, теоретический подход к ним, присущий советским литературоведам, а также огромный объем текстов, соответствующих этим формам, указывают на необходимость изучения того, как они функционировали в советском контексте и какое оказывали влияние на литературный процесс.

Хорошо известным примером внимания к жанровой структуре, проливающей свет на социальную значимость представлений о мире, закодированных в мировой литературе, является исследование романа и его жанрового предшественника, эпоса, Михаилом Бахтиным60. Для нас наиболее важно положение Бахтина о том, как представления о социальной реальности и человеческой субъективности закодированы в эпосе и как они закодированы в романе. Бахтин наглядно показал, что эпос долгие столетия изображал героя и героизм статически, тогда как более новая форма – роман – кардинальным образом изменила, причем относительно быстро и с удивительной гибкостью и подвижностью, портрет нового протагониста. В романе герой наделен способностью к развитию и личностному росту: он персонаж, зависимый от своей социальной среды, и он же, в свою очередь, формирует и трансформирует эту среду. Таким образом, Бахтин иллюстрирует возможность личностной агентности и социальной мобильности, которые по-разному укоренены в каждой из жанровых форм. Опираясь на такое представление о жанре, где именно жанр становится концептуальной основой для понимания субъективности, агентности и социальной активности, мы приступим к изучению того, каким советские книжки-картинки, сказки, детские стихи, рассказы и повести, а также научно-познавательные книги представляли себе ребенка-героя и каким они его изображали.

Старейшим письменным жанром сочинений для детей, не только в русской традиции, но и в литературе многих других народов, считается учебное пособие для начинающих, часто называемое букварем или азбукой. Понятно, почему именно эта литературная форма возникла первой: эволюция всех других литературных жанров зависела от умения ребенка читать. Созданная в 1574 году «Азбука» Ивана Федорова является первым печатным русским букварем; через несколько десятилетий появились буквари Василия Бурцова-Протопопова (1634), Симеона Полоцкого (1679) и Кариона Истомина (1694)61. Первые два века своего развития русская детская литература состояла преимущественно из букварей и азбук, многие из которых теперь расценивались бы как самые первые книжки-картинки. Среди тех, кто внес свой вклад в развитие этого жанра в XIX веке, – Лев Толстой, чьи новаторские азбуки для крестьянских детей были призваны прививать представителям крестьянства нравственные устои и хорошие манеры, одновременно обучая их чтению и письму. Букварь оказался полезным общеевропейским образовательным инструментом, помогающим распространению грамотности среди детей в эпоху развития печатного слова; таким образом, именно буквари стали предшественниками современных книжек-картинок.

В Советской России букварь и книжка-картинка были жизненно необходимы, поскольку одной из важнейших задач, стоящих перед страной, являлась ликвидация безграмотности. Неслучайно единственной советской детской книгой, удостоившейся премии имени Ханса Кристиана Андерсена, присуждаемой Международным советом по детской книге (IBBY), оказалась именно «Сказочная азбука» Татьяны Мавриной, опубликованная в 1969 году и отмеченная этой премией в 1976‐м62. Основанная на дореволюционной эстетике русского народного искусства, эта невероятно красивая книга олицетворяла собой саму суть советского представления о жанровой системе, сочетая в себе сказку, азбуку и книжку-картинку63.

Хотя российские книжки-картинки появились в конце имперского периода, в 1920‐х годах они радикально изменились под влиянием обусловленной революционными событиями творческой энергии русского авангарда. Раннесоветские книжки-картинки продолжают вызывать восхищение инновационными и выразительными иллюстрациями, о чем свидетельствует множество посвященных им выставок и исследований64. Советские книжки-картинки 1920‐х годов внесли уникальный вклад в развитие детской литературы; они свидетельствовали об огромной важности для большевиков именно визуальной культуры. Если кино было тем главным средством, благодаря которому государство планировало воспитывать в населении, в большинстве своем неграмотном, революционный дух, то книжки-картинки – это аналог кино, но для маленьких детей. Многие хорошо известные иллюстраторы советских детских книг, такие как Владимир Лебедев (1891–1967), Владимир Конашевич (1888–1963), Юрий Васнецов (1900–1973), Алексей Пахомов (1900–1973) и Евгений Чарушин (1901–1965), сформировались во время художественной революции 1920‐х годов. Они впитали в себя стиль русского авангарда и, в свою очередь, сами оказали на него немалое влияние.