Ольга Бухина: Благодарю Коннектикутский колледж за поддержку проекта перевода этой книги на русский язык. От всего сердца благодарю моего мужа Карстена Штруля за включенность в мою работу, за замечания на раннем этапе и постоянную помощь с английскими артиклями. Огромная благодарность моей маме Майе Фаддеевне Бухиной (1927–2022); особая благодарность моей сестре и соавтору по многим переводам и литературным проектам Галине Гимон; отдельное спасибо за помощь в переводе этой книги. Большое спасибо детям Галины: Тимофею, Илье (Ионе), Дмитрию и Соне Гимон. Особая благодарность Соне за оказанную в самую последнюю минуту помощь с иллюстрациями к английскому изданию. Без тебя и твоих братьев я никогда бы так глубоко не втянулась в детскую литературу.

После распада Советского Союза в 1991 году российским детям и подросткам два десятилетия регулярно повторяли, что они растут в совсем новой стране, в государстве, которое порвало с коммунистическим прошлым и входит в новую эпоху политического и экономического развития. Такое объяснение происходящего дети в России слышали не впервые: Петр I, Александр II, Владимир Ленин, Иосиф Сталин, Михаил Горбачев и Владимир Путин – каждый из них возвещал, что поведет Россию новым путем. Такое развитие событий, безусловно, способствовало восприятию России как непредсказуемого игрока на международной арене, но очевидно, что Россия – не первая страна, переписывающая национальную историю. Склонность России к революционным переменам, однако, привела к тому, что национальный исторический нарратив, определяющий культурную ДНК страны, был уже не раз пересмотрен. Постоянное стремление переписывать прошлое не раз заставляло историков и исследователей русской культуры задумываться: почему перемены названий улиц, городов и даже самой страны совсем не обязательно приводят к переменам ценностей, установок и привычек ее обитателей? Утверждение, что люди теперь живут в совершенно новой стране, оказывалось, в свою очередь, немалой проблемой для тех, кто занимался воспитанием и образованием детей, будь то родители, учителя, писатели, библиотекари или министры просвещения. Необходимость объяснить детям, кто они, откуда они пришли и что является важным для страны, где они живут, в любом случае непростой акт передачи культурных ценностей, но в случае быстрых социальных перемен решить эту задачу значительно сложнее.

Несмотря на то что российская история постоянно отрекалась от предшествующего политического устройства, в стране невероятно активно формировались новые культурные каноны. Революции требовали новых форм и таким образом обусловливали быстрое развитие новых знаний, художественного творчества и способов самовыражения. Резкие повороты на сто восемьдесят градусов, которые Россия пережила за последние триста лет, оказали немалое влияние на литературный процесс, породив реформы алфавита при Петре Первом в начале XVIII века, радикальные эксперименты в сфере литературных жанров в XIX веке и издание революционных детских книг в начале XX столетия1.

Тот же инновационный импульс снова привел к созданию новых литературных форм для детей и подростков после распада Советского государства и социальных перемен, ознаменовавших разрыв между прошлым и будущим. Процессы, способствующие появлению новой литературы, протекали схожим образом: перемены в политической сфере провоцировали появление потока переводов западных текстов на русский язык. За этим следовала волна подражательной литературы, написанной по-русски, после чего возникали новые, самостоятельные литературные произведения. Подобное культурное развитие привело к появлению трудов Сумарокова, Пушкина, Гоголя, Тургенева, Достоевского, Толстого, Цветаевой, Булгакова, Сорокина, Петрушевской; оно глубоко укоренено в системе постоянных политических взрывов и культурных разрывов между старым и новым.

Культурный сдвиг, возникший в результате окончания эпохи советского коммунизма, вызвал конфликт поколений невероятного размаха. Люди среднего возраста и старше, рожденные в СССР, провели свое детство в мире, которого больше не существовало. Их дети и внуки понятия не имели об очередях за продуктами, продуктовых карточках, коммунальных квартирах, обязательных экзаменах по марксизму-ленинизму или о коллективистских проектах построения светлого коммунистического будущего. Это столкновение миров особенно четко проявилось в новой литературе для детей и подростков, возникающей в сегодняшней России. Изначально создаваемая авторами, которые родились при социализме, эта литература постепенно пополнилась писателями, не испытавшими жизни в Советском Союзе, чьи произведения для детей и подростков мало напоминали те, что были написаны и опубликованы в СССР. Персонажи книг больше не должны были быть истинными героями, им не надо было спасать друзей от неминуемой смерти, жертвовать собой ради общего дела или помогать солдатским семьям во время войны. Теперь они могли быть обычными детьми, пытающимися найти свое место в глобальном мире. Кроме множества формальных отличий – в выборе жанра, языка, героев, сюжета и даже длины предложений, – книги для детей и подростков, опубликованные после 1991 года, несли в себе принципиально новые представления о детях и о самом детстве.

В этой книге мы поставили перед собой цель проследить возникновение нового корпуса литературы для детей и юношества, появившейся после приватизации издательского дела в 1990‐х годах и последующего создания малых, «элитных» издательств в 2000‐х и 2010‐х годах. В 1990‐х огромный поток переводной западной литературы (преимущественно англо-американской, французской, немецкой и скандинавской) познакомил читающую публику, у которой до того был достаточно ограниченный опыт такого чтения, с новыми литературными формами. Эти новые формы включали интерактивные книжки для малышей, детские детективы, книги, посвященные сексуальному воспитанию, перепечатки западных изданий, например продукции компаний «Дисней» и «Барби» или серии «Мой маленький пони», не говоря уже о глобальном феномене Гарри Поттера. Такое развитие событий привело в ужас многих представителей культурной элиты, однако миллионы взрослых в России тут же принялись покупать эти книги своим детям в надежде, что у тех будет детство, какого никогда не было у них самих. Вслед за обилием переводов и массовой литературы для широкой публики начали появляться и оригинальные произведения художественной литературы. Они изображали жизнь современных детей, стараясь честно отразить всю ее сложность и многогранность. Эта новая литература стремилась представить детство уязвимым, трудным и даже опасным временем в жизни человека, показать столкновение детей и молодежи с жестокостью, бедностью, заброшенностью, алкоголизмом, бездомностью, моральными проблемами, сексуальными домогательствами. Даже в самых оптимистических произведениях, опубликованных после 1991 года, – тех, что в советском стиле продолжали прославлять детство как счастливую пору творческого развития и открытости к новому, – авторы детских книг относились к своим читателям-детям как к активным, полноценным личностям, а не как к пассивным потребителям положенной, предписанной государством информации. Основополагающей чертой новой литературы, достигшей зрелости всего за пару десятков лет, стали именно огромные изменения в изображении детей и подростков.

Значительные перемены как в трактовке героя, так и в представлениях о читателе российской детской литературы после 1991 года отражали перемены в представлениях о детстве и детях в целом. За последнее столетие и в России, и в других частях света опыт детства – особого периода в развитии человеческой личности – изменился радикальным образом. Прошло то время, когда дети с восхода до заката трудились на фермах и фабриках или помогали по хозяйству; детство в XX веке стало временем игры, обязательного школьного образования и защищенности со стороны закона. В России все эти изменения обеспечивались советскими преобразованиями общества, и литература, возникшая в то время, являла собой плодородную почву для изучения особенностей социализации, образования и защиты детства в условиях советской власти. Те книги, которые были опубликованы после 1991 года, тоже отражали значительные изменения в обеспечиваемом государством уходе за детьми, школьной культуре и воспитании детей, возникшие после падения коммунизма. Тем не менее социологическая составляющая этих текстов интересовала нас в меньшей степени: мы не стремились исследовать то, как изменения в российском обществе отражались в книгах для детей, хотя такой проект был бы очень интересен сам по себе. В нашем случае мы предполагали рассматривать новую литературу для детей и подростков с трех разных точек зрения: во-первых, исследуя порождающую ее книжную индустрию, во-вторых, выявляя ее формальные особенности, и в-третьих, изучая ее читателя. Кроме того, мы стремились лучше понять возникшие за очень короткое время новые представления о детях и детстве.