Потом – выцветший тканый коврик с тремя богатырями над его деревянной кроватью на колесиках. Маленький Колокольчиков раскачивал кровать, выталкивал на середину комнаты и катался на ней взад-вперед к возмущению/восхищению родителей.

У Колокольчиковых была комната в коммунальной квартире четырехэтажного дома в подмосковном железнодорожном поселке. В квартире жили три семьи – у каждой по комнате. Кухня, ванная и уборная – общие. Другие жили в бараках и даже в отцепленных вагонах, стоявших на запасных путях в депо за железной дорогой. В поселке была конюшня, где стояла унылая лошадь и приятно пахло сеном.

По утрам Колокольчиков выходил через кухню на балкон. Воздух был прохладно-свежим, солнце – празднично-ярким. Он стоял, положив руки на каменные перила, и смотрел на проезжавшие электрички. Пассажиры сидели на полу в дверях с болтающимися створками, свесив вниз ноги, и даже на крышах вагонов – предтечи нынешних зацеперов. Было весело.

Смутно помнилось, как, гуляя по вечерам с мамой около дома, собирал в мокрой траве маленьких лягушек и складывал их в кузов игрушечного железного грузовика. Потом бежал по асфальтированной дорожке, с грохотом волоча за собой грузовик на веревке, а испуганные лягушки с кваканьем прыгали в разные стороны, приводя Колокольчикова в неописуемый восторг.

Иногда по поселку проезжал цыган-тряпичник на запряженной лошадью телеге. Ребята тащили из дома старую одежду или посуду, а он взамен доставал из деревянного ящика на замке леденцовые петушки на палочке или разноцветные мячики на резинке. Все мечтали об оловянном пугаче, громко стрелявшем пороховыми пробками, однако его можно было получить только за деньги.

В местном магазине продавались две шоколадки – дорогая «Миньон» и подешевле «Соевый с арахисом». Колокольчиков предпочитал «Соевый», потому что «Миньон» была горькой. Чаще всего, однако, обходился купленным в аптеке гематогеном. Понятно, не было денег.

А еще в аптеке покупали песочные часы. Выходили на улицу и становились кругом. Один из ребят осторожно брал клепсидру за верхнюю часть и разжимал пальцы над асфальтом. Предмет падал вертикально, при ударе об асфальт хрупкое стекло рассыпалось, а верхняя и нижняя деревянные крышки складывались вместе и оставались лежать на небольшой горке мелкого стеклянного песка. Все завороженно смотрели, пытаясь, видимо, найти в загадочном зрелище некий смысл. Потом молча шли дальше, ничуть не жалея о потраченных деньгах.

Дома ели картофельный суп, гречневую кашу, «хрущевские» котлеты с хрустящей корочкой по 60 копеек за десяток. На 1 мая или 7 ноября на столе появлялись селедка с луком и подсолнечным маслом, винегрет из свеклы с солеными огурцами, вино и водка. А мама душилась «Красной Москвой», тяжелый запах которой нос Колокольчикова запомнил на всю жизнь.

Однажды Колокольчиков за что-то обиделся на маму, ушел в комнату к соседке и сказал: «Тетя Тоня, я теперь буду жить у вас». И занялся своими делами. Тетя Тоня, конечно, удивилась, накормила Колокольчикова, переговорила тишком с его мамой, а вечером мягко объяснила ему, что спать нужно все-таки идти домой. Колокольчиков не стал спорить и вернулся к родителям. Никто об этом больше не говорил.

Однажды в дверь позвонили. Незнакомая женщина спросила отца.

Колокольчиков сказал, что его нет дома. Женщина постояла, потом неприятно улыбнулась и сказала:

– А ты знаешь, что он не настоящий твой отец? Настоящий…

– Ничего такого не знаю, – сказал Колокольчиков, стараясь говорить как можно грубее, и закрыл дверь.

Вечером рассказал об этом маме. Глаза у нее сделались совсем злыми.

– Вот стерва! – процедила сквозь зубы. – Ну, я ей устрою.

Характер у мамы был неустойчивый: порывы нежности сменялись приступами гнева, как будто Колокольчиков был взрослый. Любила его, как умела. Со всем этим как-то уживалась житейская мудрость, душевная отзывчивость. Колокольчиков смутно отдавал себе отчет, что иногда мешает ей жить, не очень понимал, что ему делать, чувствовал себя одиноким и обижался.

Возле дома был палисадник с кустами акации. Здесь было хорошо играть в прятки, и однажды Колокольчиков сидел за кустом с маленькой Леной. А потом к нему вдруг подошла большая девочка, которая уже училась в школе, и глумливо сказала: «А вот я расскажу родителям, чем ты с ней там занимался…» Колокольчиков ничем таким не занимался и даже не понял, что она хочет сказать, но почему-то испугался.

Когда-то беспризорник Василика вместе с другими бездомными пацанами жил в бухарестском канализационном коллекторе. Деньги, которые он собирал, играя возле рынка на расстроенном аккордеоне, у него отбирали взрослые бродяги. Вечно голодный он, как и его сверстники, все чаще подносил ко рту желтый целлофановый пакет с надписью «Ауролак» и жадно вдыхал эфирные пары, привыкая постепенно к сладкому головокружению.

21 декабря 1989 года, когда в Бухаресте вспыхнули беспорядки, Василика сорвал со здания почтамта трехцветный флаг с гербом, обмотал его вокруг пояса и во все горло заорал: «Долой тирана!» Маленького бродяжку сфотографировали французские журналисты, а снимок с эффектной подписью «Румынский Гаврош» украсил обложку журнала «Paris Match». Так о Василике узнал мир.

Василика остался с французами – помогал таскать тяжелую фотоаппаратуру, водил на экскурсии в цыганский квартал Ферентарь, знакомил с колоритными персонажами бухарестского дна. Французы щелкали фотоаппаратами и платили долларами – все были довольны. Василика смотрел на них и пытался представить себе, что где-то есть другой мир, совсем не похожий на тот, в котором он живет.

Прошли зимние праздники, приближался срок отъезда новых друзей, и Василика изо всех сил старался быть полезным. Французы все понимали и улыбались. После того, как багаж был загружен в минивэн, Пьер подмигнул Василике и кивнул в сторону машины. Уговаривать не пришлось: он мгновенно шмыгнул внутрь и залег за баулами с камерами, штативами, объективами.

Границы тогда, по сути, не было, и к вечеру минивэн уже оказался в Венгрии, на аэродроме, где было много французских военных в камуфляже. Французы договаривались о чем-то между собой, а Василика усердно помогал переносить сумки из машины в самолет. Потом – несколько часов полета, во время которых Василика сидел среди французов на дощатом полу в грузовом отделении, и посадка на аэродроме в Вилакубле.

Светало. Французы прощались, и по спине у Василики пробежал холодок. Пьер положил ему руку на плечо и повел к машине. По дороге Василика смотрел на мелькавшие за окном ухоженные поля и дрожал. Меньше, чем через час они были в городе. Возле площади Италии Пьер заехал во двор и припарковался. В холостяцкой квартире он сначала отвел Василику в ванную, потом уложил на диване под пледом, а сам скрылся в спальне. Заснуть Василика в эту ночь так и не смог.

Колокольчиков пошел в школу. Вспоминается игра в пинг-понг и поездки на велосипеде летом, лыжные вылазки и походы на каток зимой. Колокольчиков сменил коньки с «фигурных», у которых на передке лезвия были зубцы, на «канадки» с закругленным передком. На катке по привычке оттолкнулся носком и, понятно, грохнулся головой об лед. Однокашники привели его домой, а напугавшаяся мама присыпала стрептоцидом и заклеила пластырем разбитую бровь. Потом Колокольчиков увидел на столе какие-то пакеты и спросил, что это такое. «Подарки», – ответила удивленно мама. «Какие еще подарки?», – разозлился Колокольчиков, чувствуя какую-то пустоту в голове. «Да ты что, Коля, у тебя же день рождения!», – совсем испугалась мама. Колокольчиков ничего не помнил. Вообще ничего. Мама уложила его в постель и вызвала доктора. Диагноз – сотрясение мозга, лечение – покой. Через неделю всё вспомнилось.