Я отставляю чашку. Вряд ли эта девица способна осознать хотя бы десятую часть моего могущества. Но все равно приятно.

-- Я погляжу, ты разбираешься в магии, Клава.

-- Ну, вы скажете тоже, -- смущенно улыбается девушка. -- Я из семьи простолюдинов, мана-генома нет, так что все мои знания из статей да видео. Но магия меня и вправду очень привлекает…

Слух цепляется за что-то знакомое, что отзывается в памяти тела юного Гоголя. Но копаться в чужой памяти, над которой уже до этого поработал криворукий маг разума, в поисках конкретного ответа -- это все равно, что копаться в выгребной яме, чтобы узнать, что ее хозяин ел на завтрак.

Потому я говорю:

-- Мана-геном? Расскажи, что это.

-- А вы не знаете? -- хлопает глазками Клава.

Меня так и подмывает солгать ей. Но чернокнижник не может лгать, по крайне мере, не часто, иначе его гримуар потеряет способность заключать договоры.

-- Расскажи, что знаешь сама, -- выкручиваюсь я. -- Может, и я узнаю что-нибудь новое.

И девица охотно рассказывает.

Магия на Земле оказывается распространенным явлением. Каждый пятый человек обладает мана-геном, который и позволяет чувствовать ману и манипулировать ею. Каждый сотый из магов обладает мутацией этого гена, которую называют даром.

Это может быть как конкретное уникальное заклинание, так просто предрасположенность к определенной Школе магии. И это заклинание или предрасположенность, мутация, передается по наследству. Поэтому все дворянские роды Российской империи обладают своим даром.

Поэтому Клава и сказала, что я владею "чужой" магией. Якобы у меня нет к ней предрасположенности. Но, к сожалению, девушка не знает, каким даром обладает род Гоголей. Не знает даже заклинание ли это или предрасположенность к какой-то из Школ. Дворяне и маги в целом предпочитают скрывать свои силы от посторонних. Оно и понятно.

Чем меньше враг знает о твоей силе, тем меньше он знает о твоих слабостях. По этой же причине местные дворяне скрывают свой магический ранг или ранг чистильщика, как на Земле называют привычные для меня уровни.

К слову, мои уровни и Земные ранги соотносятся три к одному, а Десятый уровень и выше, судя по объяснениям Клавы, можно отнести к особому четвертому рангу Омега. Его обладателей на всю Землю можно пересчитать по пальцам одной руки.

В конечном итоге, в беседе с Клавой я узнаю много нового. Мне даже становится ясно, почему именно потомственный маг в моем мире всегда сильнее самоучки.

Конечно, пока самоучка не обретает бессмертие...

-- Знаете, -- ласковый голос Клавы выводит меня из раздумий, -- я ведь обязана сообщить о вас и пропаже господина Златолюба родовой гвардии Среброруковых.

-- Но?

Девушка отворачивается и робко шепчет:

-- Но господин Златолюб позволяет своим рукам много лишнего.

Клава отрывает попу от стола и смущенно поправляет юбку.

Я оглядываю молодую девичью фигуру. Эти бедра хочешь раздвинуть, эту грудь хочешь ощутить в ладони, эти большие карие глаза и пухлые губки хочешь увидеть ниже своего пояса.

Что ж, гоблина можно понять. Особенно, если хоть раз видел гоблиншу.

-- Но я все равно обязана сообщить... где-нибудь через полчаса...

Клава замечает мой оценивающий взгляд и прикусывает губу.

-- Ну, я пойду?

Она даже не смотрит в сторону выхода.

-- Думаю, получаса нам хватит.

-- Нам? -- удивляется девушка.

На мое лицо вылезает плотоядная улыбка.

-- Ты когда-нибудь видела магические жезлы?

Клава качает головой.

-- А хочешь увидеть мой?

Девичий взгляд падает на мой пах. Щечки Клавы розовеют, она смущенно заправляет прядь волос за ушко.

-- Очень.

А я уж думал, что ночь безнадежно испорчена…

Получаса оказывается маловато. Когда я наконец отпускаю девушку, походкой она напоминает моряка, а улыбкой объевшуюся сметаной кошку.

Застегнув ремень брюк, я грустно вздыхаю.

Не просто так ведь я вел из кабака сразу двух девиц. Но ничего, успеет еще бедный Кроули повеселиться в этом мире всласть!

Если, конечно, раньше времени о себе не напомнит одна стервозная богиня...

-- Не дай вороны!

Поплевав через плечо и постучав по столу, я призываю гримуар.

-- Я освобождаю тебя, Бермегрот Златолюб.

Гоблин появляется на ковре посреди кабинета.

Всклокоченный, помятый, свернутый в клубок, он прижимает колени к груди и что-то бездумно бормочет. Про чьего-то отца и небеса.

Когда стакан с водой оказывается на ковре рядом с ним, Златолюб замирает и принюхивается. Мне же приходится зажать нос. Несет от гоблина безумно.

В глаза Златолюба возвращается искра разума. Почмякав губами, он хищным зверем бросается к стакану. Теневая рука опережает его и возвращает стакан мне.

Гоблин наконец замечает меня.

-- Ты! Ты… чудовище!

В его глазах страх.

-- Они были там… во тьме… и все твои!

Он шарахается собственной тени.

-- Нет! Не трожьте меня! Не трожьте!

Огибая каждую встречную тень, гоблин отползает на пятачок света. Ожог в окружающем полумраке, который нанесло через окно утреннее солнце.

-- Живой, -- присвистываю я. Похоже, Потусторонняя Тюрьма замораживает биологические процессы в организме заключенного.

Со стаканом в руке я присаживаюсь напротив Златолюба. Его маленькие глазки загораются жадностью, сухой язык облизывает сухие же губы.

Может, Потусторонняя Тюрьма и замораживает процессы в организме. Но голод и жажда никуда не пропадают.

-- Хочешь и впредь оставаться живым? -- я задумчиво разглядываю стакан с кристалльно чистой водой.

Гоблин сверлит меня злыми глазами.

-- Четыре недели и два дня… тридцать суток… семьсот тридцать часов… месяц, Гоголь! ЧЕРТОВ МЕСЯЦ! Без еды и воды! В кромешной темноте! И с шепотом… этим проклятым шепотом…

Внезапная вспышка Златолюба сменяется бездумным лепетом. Он закрывает уши и качается, точно умалишенный.

Я бросаю негодующй взгляд на свою тень. Она только разводит руками. Мол, не виновата Тьма, что разум простых смертных такой неустойчивый.

-- Прости, Гоголь… прошу… -- бормочет гоблин. -- У меня семь детей, двадцать внуков и еще двенадцать правнуков на подходе… должен же я хоть что-то им оставить! Любой уважающий себя гоблин должен!

Я задумчиво покачиваю стаканом с водой. Глаза гоблина неотрывно следят за ним.

-- Сперва ты пытался прогнать меня, когда я пришел к тебе, как гость. Затем ты продал своего гостя. И твой гость чуть из-за этого не пострадал. Если, конечно, не считать планы на эту ночь.

Я перевожу взгляд на Златолюба. Он вжимает голову в плечи.

-- Так что сейчас ты, Бермегрот, должен мне.

Гоблин мнется. Когда же моя тень игриво тянет к нему руки, он поджимает ноги и остервенело машет головой. Явно не хочет еще одного отпуска в Потусторонней Тюрьме.

-- Чего… -- гоблин сглатывает ком в горле. -- Чего ты хочешь, Гоголь?

-- Пустяки, -- отмахиваюсь я. -- Просто погаси счета Гоголей в Царьграде после нашего выезда. И, разумеется, больше никаких подстав.

-- Никаких! Даю слово! -- машет головой Златолюб. -- Это правда… все? Я плачу по твоим счетам, а ты больше не… не мучаешь меня?

-- Обещаю больше не запирать тебя наедине с Тьмой, -- я едва сдерживаю ухмылку. -- Договор?

Гоблин медлит, но отвечает на мое рукопожатие. И тут же корчится от боли, принесенной клеймом должника. Я тоже морщусь: ощущение, когда от твоей магической силы отдирают кусок, не самое приятное.

Когда приступ заканчивается, Златолюб, потный, вонючий, тянет ко мне дрожащую ручонку:

-- Во…ды…

Гадкая улыбка сама выползает на лицо.

Я залпом выпиваю стакан и вручаю его гоблину. Глаза, полные надежды, тут же пустеют. Ослабевшая рука роняет стакан.

Больше не мучать его? Да я только начал! Кто же еще, кроме великодушного меня, научит глупого гоблина, что жадность не доводит до добра и спокойной старости?