Я едва сдерживаю облегченный вздох. Больно до слез, так что сохранить лицо удается лишь чудом.

Опомнившись, сводная сестричка пытается прикрыть голую грудь. Я перехватываю ее руки на полпути.

-- П-пожалуйста… -- блеет овечка в моих лапах. Почему-то теперь она не такая самоуверенная, как минуту назад. -- Отпусти-и-и-и…

Когда моя свободная рука ныряет под разрез юбки, ее голос срывается на стон. Сильные бедра тотчас смыкаются и подаются назад, но упираются в мой пах.

Анна замирает, почти не дышит. Судя по жилке на шее, теперь сердечко трепещет.

Зеркало в точности отражает изгиб девичьего тела, идеальные полушария смуглой груди и румянец на щеках.

Сестричка смущенно опускает голову. Прямо на ее глазах моя обуглившаяся рука покрывается новой кожей, исцеляется. Жаль только, что халат так не может.

У Анны спирает дыхание. Она ловит в отражении мой взгляд.

-- Что ты такое?

Моя правая рука нащупывает под юбкой кружевные трусики и проскальзывает внутрь. Из груди сводной сестрички вырывается протяжный стон, поясница выгибается навстречу моим бедрам.

Я наклоняюсь к ее уху. Тьма поддерживает мой голос, из-за чего он вибрирует:

-- Я твой патриарх. Мне решать, кому и за сколько тебя продать. А пока я не решил, ты принадлежишь мне. Выучи это.

Толчок -- и девица падает на пол.

Схватившись за кресло, Анна поднимается на ватные ноги. Черная грива торчит во все стороны, прикрытая рукой грудь часто вздымается. На лице весь спектр эмоций.

Злость. Как он посмел?!

Обида. Что я такого сказала?

Отвращение. Что он себе позволяет!

Разочарование. Почему остановился?

Я теряю к девице интерес и прохожу к столу с телефоном. Пока я пытаюсь сообразить или, скорее, вспомнить, как им пользоваться, мою спину обжигает пристальный взгляд.

Наконец я нажимаю нужную кнопку, прикладываю трубку к уху и провожаю взглядом пышащую гневом сестричку.

Вместе с хлопком двери женской спальни в трубке раздается щелчок:

-- Чем могу помочь? -- говорит учтивый мужской голос.

-- Номер четыреста шесть. Мне нужен культурный отдых.

-- Я правильно понял? Вам нужен культурный отдых?

-- Да. Мне нужен культурный отдых.

-- Будет исполнено, господин!

-- И поторопитесь с моим ужином!

Я кладу трубку и устраиваюсь в кресле поудобнее. После небольшого урока для сводной сестрички это оказывается довольно трудно.

Интересно, проблема в моем вековом заточении или в молодом теле Гоголя?

Как бы то ни было, вскоре в мой номер прибывает тележка с долгожданным ужином, а следом и стайка жриц любви.

Смуглые, бледные, высокие, низкие, пышные, плоские -- и ни одной удачной комбинации. Мое внимание привлекает только старшая жрица.

Высокая, с гордой осанкой. На длинных ножках чулки и ботфорты. Из-под черного плаща выглядывает кожаный корсет, гораздо смелее, чем у Анны. Хотя в размере груди старшая жрица ей проигрывает.

Но главное, что меня привлекло, это томные алые глаза.

Я подхожу к девушке. Глаз не оторвать от ее стройных ножек в чулочках.

-- Я выбрал.

Остальные девицы хихикают. Алые глаза вспыхивают.

Моя избранница откидывает с плеча прядь черных волос, оголяя шею. Среди всех девушек она кажется самой молодой, но ее кукольное личико обрамляют седые пряди.

Кроваво-красные губы улыбаются:

-- Это будет дорого. И опасно.

-- Я знаю.

Придется подождать с ужином.

Младшие жрицы покидают номер, и мы с избранницей остаемся вдвоем.

Легким движением она сбрасывает с себя плащ. Под ним оказывается только кожаный корсет.

Девица, виляя бедрами, подходит и ластится ко мне. Я с отвращением вдыхаю ее сладкий пьянящий аромат. Приходится отхлебнуть виноградного сока, чтобы перебить этот вкус.

Одна девичья ладонь ложится на мой пах, вторая на мою грудь. Избранница наклоняется к моей шее.

-- Будет больно, -- шепчет она, -- но прия…

Распахнув алые глаза, девица отшатывается. Какое-то время, не отрывая ладони, смотрит на мою грудь. А затем буквально отпрыгивает назад.

Она рычит дикой кошкой, во рту торчат острые клыки.

-- Ты… ты мертвец! -- выплевывает красноглазая. -- Мертвец! Но… как?

Я отставляю стакан с соком и ухмыляюсь:

-- Тонкости бытия чернокнижником.

Небольшое усилие воли, и из тени клыкастой вырываются чернильные руки. Они рывком ставят ее на колени.

Тварь хрипит сдавленным горлом, вырывается, как скованная цепями тигрица. Теням стоит больших сил, моих сил, сдерживать ее.

-- Ты пожалеешь об этом! -- рычит она. -- Я Муршан! Только попробуй что-то сделать, и мой клан живьем сдерет с тебя кожу!

-- Ну, этим они меня не удивят.

Вскоре клыкастая понимает, что дергаться бесполезно. Стоит на коленях, пытается отдышаться.

Я присаживаюсь напротив и вглядываюсь в алые глаза вампирши. Ни тени былой сексуальной неги. Только злоба, недоумение и страх.

Я задумчиво чешу подбородок и говорю:

-- Ты как здесь оказалась, пиявка? Я же всех вас истребил.

Проглотив кусок, я указываю на сочную свиную рульку и говорю:

-- Это может быть последнее, что ты съешь в своей жизни. На твоем месте я бы оценил такую щедрость.

Из гостиной мы переместились в мою спальню, за небольшой обеденный столик.

Маришка, сидящая напротив, подкидывается:

-- Ты обещал, что не тронешь меня!

Я указываю на чертовку вилкой:

-- Если ты будешь говорить правду. Люди добровольно отдают вам свою кровь? Пф, нашла дурака!

Вампирша восклицает:

-- Но это правда! -- она падает обратно на стул. -- Простолюдины, бедные студенты и прочие -- мы хорошо им платим!

-- Но зачем платить за то, что можно взять силой?

Маришка бросает такой взгляд, будто я предложил взять силой ее матушку.

-- Ты серьезно? -- хмурится она. -- Муршан, мой клан, мы отщепенцы. Изгои. Но никак не подлецы, чтобы кусать дающую руку. Как и шесть других кланов, которых тоже приютила Российская империя.

Я понятливо киваю. В вампирскую честь я не верю, потому что как бы не была овца добра к волку, она жива до тех пор, пока он не проголодается. Здесь дело наверняка в дающей руке или, скорее, во второй. Что она держит: меч или поводок?

Впрочем, это не мое дело. На этот раз люди сами виноваты в том, что впустили лису в курятник. Кстати, об этом.

Я говорю:

-- Ты сказала, что вас приютили. Откуда вы бежали? Из другой страны или…

Я делаю неопределенный жест рукой.

У Маришки вырывается смешок:

-- Ты вчера из леса из вышел?

Она видит, что мне не до шуток, и берет себя в руки. Прочищает горло и говорит:

-- Мы живем на Земле, в Российской империи, уже больше пятидесяти лет. С тех пор, как ваши ученые изобрели какое-то особое устройство и сделали постоянные разломы в другие миры.

Кусок курочки-гриль так и застревает в горле. Приходится пропихнуть его виноградным соком.

Пронзать время и пространство дано только величайшим провидцам. И способен на это только их разум.

Вампирша же утверждает, что местная моль открыла дороги в другие миры с помощью технологий. Слабо верится. И что еще за разломы? Нет, важно другое...

На мой вопрос Маришка загибает пальцы:

-- Помимо нас еще дроу, гномы, водяные, феи, зверолюди… и все в Российской империи.

Я понятливо киваю. Это многое меняет.

-- Значит, -- говорю я, -- этот Златолюб, администратор, не просто низкий уродливый мужик с волосатыми ушами, а…

-- Гоблин, да, -- усмехается Маришка. -- Имя Авраам Бермегрот Златолюб у тебя не вызвало подозрений?

-- Таки вызвало. Но не те.

Я отмахиваюсь. После девяти веков жизни смертная моль становится почти на одно лицо. Теперь хотя бы понятно, кого мне напоминал этот Бермегрот: всех остальных гоблинов из моего мира. Но важно не это.

Мара отправила меня на Землю. Наверняка с помощью этих самых разломов. Но кто их создает?