Не видели его в егерском сюртуке

с начала Крымской кампании…

Он, строен и высок,

не проигрывал в сравнении

с российским самодержцем,

привычно открывал балы –

при золотых эполетах,

в паре с блестящей императрицей.

Пал Черноморский форт

Святого Николая.

Все чаще

заставали князя

лежащим на диване –

с погасшим лицом,

в надетой на исподнее

военной шинели.

Кому привелось увидеть

его нервные припадки,

говорили, что лишь случайно

не опередил он

своего уходящего императора.

Достойно принял Воронцов

генерал-фельдмаршальство

от нового монарха, но был

преосвященный Иннокентий

главным собеседником

его последней осени.

Одесса. Ноябрь.

На коленях стоит княгиня

у постели супруга,

держа в ладонях кольцо,

снятое с мертвой руки.

Первые школьные тетради. Шалости

незнакомых с грамотой переростков.

Они гоняют тряпичный мяч,

а я читаю «Трех мушкетеров».

И в прописях мы вместе выводим

лиловые прописные и строчные.

Корабельные сосны стоят, как в строю.

Разминированная водонапорная башня

возвышается над рукотворными озерцами,

в забитых обломками гротах

я утешаюсь пустяками,

преумножая свои трофеи.

Есть у меня безрукие пастушки,

пастушок с обломком свирели,

лесенка без трубочиста,

фарфоровая туфелька без пары,

хвостатый остаток свиньи-копилки.

Отец стреляет уток на рукотворных озерах.

Нет у него охотничьей собаки.

За утками плавает мама, а ей бы плавать

у нагретых солнцем настилов

довоенных бакинских купален.

Я не помню вкуса отцовской добычи.

Помню громкие тосты мужских застолий.

Со звоном сходились солдатские кружки,

и пустели бутыли с трофейным рейнвейном.

Был, конечно, свой трофей

и у часто грустившей мамы:

позолоченная сухарница

из заросшего травою грота,

забрызганная кровью подбитой утки.

И однажды стало ее трофеем настенное блюдо,

изображавшее античный сюжет,

известный как «Похищение сабинянок».

Отец вбил крюк в стенку столовой,

но мама раздумала вешать на него блюдо.

Ей, спортсменке и комсомолке,

сабинянки напоминали довоенных немок.

Она встречает их в московском сквере

весной среди луж и капели,

летом (они не щадят газонов),

в листопаде, во вчерашней метели.

Пес метит английский клен,

выстреливая в полушария рыхлого нароста,

обметая хвостом снег, застрявший в морщинах.

Клен напоминает ей Одена –

она зовет его сэр Уистен.

Хозяин английского сеттера

не снимает наушников,

плавает в каких-то звуках.

Он не зовет пса по имени,

нетерпеливо подзывает свистом.

Пес дисциплинированно встает к ноге,

каждый раз нервно вздрагивая,

когда на ошейнике щелкает замок.

Она смотрит, как на коротком поводке

хозяин его уводит.

«Англичане, – шепчет она, – англичане…»

Вспоминает, что подобным свистом

подзывали ядовитого гада

или науськивали пса на жертву

отрицательные герои Конан Дойла.

она читала подряд все сборники стихов

она отлавливала всё что было на слуху

известные поэты целовались с ней

возле кассы «Советского писателя»

в сумочке лежала генеральная доверенность

книжки мужа чередовались с запоями

переводы выпекались как силикатные кирпичи

у нее за душой было два европейских –

он не освоил даже школьного немецкого

сын-химик женился на финке

коротко стриженной спортивной

похожей на альбиноску

отец пил почти не разбавляя

не им припасенный спирт

из плохо спрятанной в кладовке бутыли

для молодых купили сообща

кооперативную хату

не спеша не скупясь на бетон и кирпич

достроили двухэтажную семейную дачу

обживались вдалеке от писательских гнездовий

между запоями он продолжал

лепить кирпичи для семейных нужд

сын с женой обосновались в Хельсинки

лыжню в подмосковной Малеевке

сменили на горнолыжные курорты

мать моталась по европам

покупала ненужные сувениры

скучала в музеях мечтала о внуках

лечилась от всех недугов

остальное доскажу в скобках и скороговоркой

он умер на даче (в одиночестве)

она умерла гостя у родни в Дубне

(боялась оставаться одна в квартире)

долгожданная внучка

родилась преждевременно

на горнолыжном курорте

и не выжила